Бернард Вербер - Последний секрет
26
Доктор Феншэ регулярно приходил к Жану-Луи Мартену, но у него были и другие больные.
На первых порах Мартена поддерживала семья. Друг Бертран и коллеги по работе также по очереди навещали его. Пес Лукулл постоянно сидел у его ног, чтобы защитить от случайного обидчика.
Все они знали, что больной их видит и слышит. Мартен со своей стороны изо всех сил старался, чтобы беседа состоялась: он говорил «да», закрывая глаз один раз, и «нет» – хлопая глазом дважды.
Жена Изабелла сообщила ему, что отнесла заявление в полицию, чтобы отыскать того, кто его сбил.
– Благодаря свидетелю, который все видел с балкона, известен номер машины.
Глаз Жана-Луи посветлел.
– …Но к сожалению, автомобиль был взят напрокат по подложным документам.
А потом друзья стали навещать его все реже и реже.
Мартен пытался заставить себя поверить отговоркам, которые они давали. Первым свое безразличие к хозяину показал пес Лукулл. Без всяких извинений он просто перестал лизать его руку и отворачивался, словно эта неподвижная громадина под одеялом не имела ничего общего с хозяином. Она его не кормила, не бросала ему палку, не ласкала его, поэтому пес уже не видел нужды усердствовать.
В конце концов перестали приходить и коллеги. По сбивчивым словам друга Бертрана Мулино Жан-Луи Мартен понял, что его место в банке занято.
Даже сам Бертран опустил руки.
Семья упорно твердила ему об улучшении состояния. Дочери говорили о возвращении, о лечении в другой, не менее специализированной клинике. Однажды Изабелла удивленно произнесла:
– Они что, перевели тебя в другую палату?
Жан-Луи один раз хлопнул веком. Феншэ действительно переселил его в палату побольше, чтобы он мог спокойно «общаться» с родными.
– В этой палате нет окна! – возмутилась Сюзанна, младшая дочь Мартена.
– А ему без разницы. Ему от этого ни жарко, ни холодно, – усмехнулась старшая.
– Я запрещаю тебе говорить такое!
Пораженная мать со всей силы залепила дочери пощечину.
Мартен дважды закрыл глаз.
Нет, нет, не ссорьтесь.
Но его жена уже исчезла, уведя детей, чтобы он не был свидетелем их склок.
27
На обратном пути море спокойно.
Умберто, хмурый и недружелюбный, больше с ними не разговаривает. Он постоянно сплевывает поверх леера, будто бы метит прямо на журналистов.
Очевидно, сотрудники больницы все же отчитали его.
– Но, в общем, нам повезло, что они так просто нас отпустили, – объявляет Исидор. – Помню, в 1971 году в Лос-Анджелесе проводили эксперимент. Десять журналистов решили проникнуть в психиатрическую больницу, чтобы провести там расследование. Каждый сходил к семейному врачу и пожаловался, что «слышит голоса в голове». Этого вполне хватило, чтобы их направили прямиком в психиатрические учреждения, где им диагностировали шизофрению. Итак, журналисты тщательно записали все, что происходило вокруг них. Но когда они решили, что их расследование закончено, некоторые не смогли выйти на волю. Им пришлось звать адвокатов, ведь ни один врач не хотел признать, что журналисты в здравом рассудке. Только сами больные заметили, что новички вели себя по-другому…
Волосы Лукреции развеваются по ветру, она дышит полной грудью, чтобы избежать тошноты.
– Врачи, должно быть, очень обиделись, что их обманули. Начиная с того момента, как журналисты получили диагноз «шизофреник», любое их действие расценивалось как типичное для больных.
Впереди показался Лазурный Берег со своими великолепными виллами, возвышающимися над бухтой.
– Я тоже слыхала о подобном эксперименте в Париже, – заговорила Лукреция, не желая оставаться в долгу. – С согласия школьной администрации, социологи наобум раздали ученикам хорошие и плохие рекомендации перед переходом в другой класс. Преподаватели об эксперименте не знали. В конце года ученики с хорошей рекомендацией имели хорошие оценки, а те, у кого были незавидные рекомендации, получили плохие оценки.
– Вы считаете, что нас формируют окружающие? – спрашивает Исидор.
В этот момент телефон Лукреции начинает вибрировать. Она слушает, затем выключает аппарат.
– Это был профессор Жиордано. Он что-то обнаружил. Он сообщил, что ждет меня в морге.
– Ждет «меня»? Он ждет «нас», – поправляет Исидор Катценберг.
– Он просил приехать только меня.
Взгляд Исидора становится острее.
– Я бы хотел поехать с вами.
Ты всего лишь мерзкая маленькая девчонка, которой еще учиться и учиться этой профессии.
– А я бы хотела поехать одна.
Поигрывая своей фуражкой, украшенной витым узором из золотых нитей, капитан внимательно смотрит на них. Теперь он вспомнил, почему решил остаться холостяком.
– Должен признать, мне это очень неприятно, – вздыхает Исидор.
– Тем хуже, – отвечает она.
– Неужели?
– Неужели!
Сверкающие изумрудные глаза прощупывают карие, которые стараются быть бесстрастными.
Довольно холодно простившись с проводником, журналисты добираются до мотоцикла с коляской. Исидор не хочет говорить, но слова вырываются сами собой.
– Все-таки я думаю, что нам лучше оставаться вместе. При малейшей неприятности… – настаивает он.
– Я большая девочка и могу за себя постоять. По-моему, я вам это уже доказала.
– И тем не менее позволю себе настаивать.
Она быстро надевает шлем и широкий красный плащ.
– Отель совсем близко, дойдете пешком! – бросает Лукреция.
Затем приподнимает очки, садится на мотоцикл, притягивает руками его голову к себе и целует в лоб. Потом хватает его за подбородок.
– Пусть между нами все будет ясно, дорогой коллега. Я не ваша ученица, не последовательница, не дочь. Я делаю что хочу. Одна.
Он выдерживает ее взгляд и говорит:
– Мы начали это дело вместе, и я его предложил. Поверьте, лучше вместе и оставаться.
Она надевает очки и устремляется по вечерней улице, оставляя своего коллегу одного.
28
Все окончательно бросают его.
Дочери навещают все реже. В конце концов они даже перестают извиняться.
Только жена Изабелла все еще приходит. Она все время повторяет, как мантру, слова: «Мне кажется, тебе немного лучше» и «Я уверена, ты выкарабкаешься». Возможно, она старается убедить в этом саму себя. Вскоре она тоже начинает придумывать неправдоподобные отговорки, а потом перестает приходить совсем. Глаз, двигающийся над пускающим слюну ртом, и правда зрелище не слишком приятное.
Жан-Луи Мартен впервые проводит день без единого контакта с внешним миром. Он думает, что он самый несчастный человек на свете. Даже у бродяги, даже у заключенного, даже у приговоренного к смерти более завидная доля. По крайней мере, они знают, что их мучение когда-нибудь кончится. А он всего лишь существо, «приговоренное к жизни». Он знал, что навсегда останется неподвижным, как растение. Даже хуже. Растение вытягивается. Он же походит на машину. Кусок железа. С одной стороны, ему подают энергию посредством перфузии, с другой – следят за пульсом, но в чем разница между стулом и механизмом, который не дает этому стулу исчезнуть? Он – первый человек, ставший машиной и сохранивший способность думать.
