Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-1
Увидев нарциссы, Марьям чуть не расплакалась.
— Что такое? У тебя на них аллергия?
— Нет, просто мне никто никогда не дарил просто так цветов, иногда подружки — на день рождения или на Восьмое марта, а ты просто так, без повода…
И она посмотрела на меня глазами, в которых стояли слезы.
— Ну почему без повода? Сегодня первый день весны — ты совершенно весенний человечек, и я хотел тебя поздравить. Только у меня не получилось — раз у тебя глаза на мокром месте.
— У тебя получается все и всегда, а уж тем более подарить цветы мне у тебя получилось лучше всего на свете. И даже если сегодня я десятая, кому ты даришь цветы, все равно я счастлива.
Ага, это она так осторожно пытается выяснить, есть ли у меня кто–то, кроме нее. Цветы я никому сегодня не дарил и не собираюсь, так что можно без зазрения совести врать и дальше:
— Марьям, ты единственная, кому я сегодня подарил цветы и поздравил, а остальные девять девушек существуют только в твоем воображении.
У нее засверкали глаза, и она благодарно мне улыбнулась. А я в очередной раз поразился ее наивности и своей подлости.
Глава ХXIV. 2 марта 2011 г. Среда. День двадцать четвертый
— Интересно, как там дела у Байрама? — этими словами начал день Мехти.
— Мехти, кто тебе поручал портить мне с утра настроение?
— Арслан, чем я испортил вам настроение?
— Ты при мне произнес имя Байрама, — я махнул рукой в его сторону, так, как если бы этим жестом мог заставить Мехти исчезнуть.
— Эка, невидаль, его высочеству настроение испортили. Байрам нам всем жизнь портит уже столько времени. И нечего тут на Мехти махать, — вмешалась Тарана.
— Нам? Тарана, а с каких пор ты себя с нами, простыми смертными, ассоциируешь?
— А с кем мне себя ассоциировать? С Байрамом?
— Ну, раз мы тебе ближе, чем Байрам, может, письмо во французский МИД напишешь?
— Я, конечно, снизошла до вас, но не до такой же степени, чтобы всяким там письма писать.
— Что–то мне подсказывало, что писать это письмо буду я, — задумчиво протянул Мехти.
— У тебя прекрасно развита интуиция.
— И она мне подсказывает, что письмо во французский МИД будет посвящено предстоящему Съезду?
— Да, проинформируй и попроси поспособствовать перемещению делегата из Франции к нам. А то ему 88 лет, он был диссидентом и ни с кем из нашего посольства общаться не хочет, все боится, что это ловушка и обратно во Францию его не выпустят.
— А что сулить взамен?
— Скажи, что о возвращении ковров, которые они вывезли из нашей страны в двадцатые годы прошлого столетия, целый год заикаться не будем.
— Оттого, что мы заикаемся о коврах, им не холодно, не жарко. Можно подумать, они собираются их возвращать.
— Да, но на наши ноты они вынуждены отвечать, а тут ты им пообещаешь целый год блаженного молчания.
— Пожалуй, на это они могут польститься.
Уже поздно вечером, оторвавшись от программного документа по работе с молодежью за рубежом, который Молодежный союз будет представлять на Съезде, я почувствовал какую–то тяжесть на сердце. Надо заехать к Марьям: перескажу эту ерунду ей — посмотрю на ее реакцию. Зайдя в кафе, я с удивлением оглядел зал. Это был первый раз, когда Ежик не встречала меня. Ко мне подошел официант:
— Вам принести меню?
— Спасибо, а где девушка, которая у вас работала?
— Марьям?
— Да, по–моему, ее так зовут.
— А ее сегодня в больницу увезли, у нее был приступ.
Я услышал стук своего сердца, настолько громкий, что он заглушил все вокруг:
— Да? Надеюсь, с ней все будет в порядке. Пожалуй, я бы выпил чай.
Пожалуй, я бы со всех ног кинулся звонить Марьям, чтобы узнать, что за больница, но нельзя, эти только и ждут повода, чтобы начать чесать языками. Так быстро чай я еще в жизни не пил. Оказавшись на улице, я с шумом выдохнул воздух и достал мобильник.
— Марьям, ты где?
— Здравствуй, Арслан, ты только не нервничай…
— Марьям, после того, как мне сказали, что ты в больнице, представь себе, я не только нервничаю, я еще и переживаю.
— Не переживай, пожалуйста.
— Не переживу, если ты мне не скажешь, что за больница.
— Это прямо около «Звезды», через три квартала, у светофора повернешь налево.
— Через пять минут буду.
Побеседовав с вахтершей и изменив ее взгляды на часы посещения больных, я прошел в приемную. Все познается в сравнении, и, выслушав объяснение медсестры, где лежит Марьям, я понял, что даже дорогу Ежик, в отличие от миллиона женщин, объяснила очень четко.
Боже мой, она лежала такая белая, как простыня, которой она была укрыта.
— Марьям, как ты?
— Уже все в порядке, просто меня на ночь домой врачи не отпустили, иначе я бы уже у себя в постели лежала.
— Ну, конечно, а завтра бы вышла на работу.
— Не-а, завтра у меня выходной.
— Какое счастье…
— А что это у тебя в руках?
Я с удивлением обнаружил, что держу в руках этот самый треклятый программный документ вместо цветов или фруктов, которые должен был бы привезти Ежику в больницу.
— Извини, Марьям, я так перепугался за тебя, что совсем забыл взять тебе что–нибудь покушать. Хочешь фрукты или сок? Я сейчас пойду куплю.
— Одиннадцатый час — куда ты пойдешь? Лучше посиди — перескажи мне этот стратегически важный документ, с которым ты даже на ночь не решил расстаться.
— Документ подождет. Ты мне лучше скажи, что происходит? Чем ты болеешь, что оказалась здесь?
— У меня хроническая болезнь и честно говоря, не хочется вдаваться в подробности. Но это не мешает мне быть полноценным человеком, просто иногда ужасные приступы. Так что кому бы я ни досталась в качестве жены, я — не особо качественный товар.
— Давай об этом будем судить мы, мужчины, ладно? Так, если не хочешь говорить, что с тобой, я тебе сейчас отрывками этот документ зачитывать буду, посмотрим, что ты думаешь по поводу стратегии работы с молодежью за границей.
Уже через полчаса я понял, что окоченел, будучи в костюме, и взглянул на Марьям, укрытую простыней.
— На тебе что надето?
Она смущенно покраснела:
— А с чего это тебя волнует? Неужели тебя волнует что–то, кроме программного документа?
— Дурочка, я не в этом смысле, здесь же холодно, а ты укрыта одной простыней.
— Да, холодно. Просто не хочу родителей беспокоить, чтобы они что–то везли, а в больнице нет одеял, я уже просила.
Через три минуты после непродолжительного, но кровопролитного боя, я вернулся с одеялом в руках и четким намерением оставить министра здравоохранения на ночь в этой же палате с этой же простыней. Подойдя к окну, я понял что рамы выполняют какую угодно функцию, кроме своей непосредственной. Из щелей дуло так, что могло сдуть не то что простыню, но и одеяло. Программный документ я использовал максимально эффективно, заткнув листами, которые я выдрал из него, окно по периметру.
— На ночь тебе точно здесь нужно остаться?
— Я и сама не хочу, но придется. А тебе уже пора уходить, тебе же завтра на работу.
И словно услышав ее, в дверях появилась медсестра в белом халате с самым свирепым выражением лица, которая стала выпроваживать меня, говоря, что будет беречь мою невесту пуще зеницы ока. Услышав слово «невеста», Ежик, счастливо заулыбавшись, помахала мне рукой.
Глава ХXV. 3 марта 2011 г. Четверг. День двадцать пятый
Утро у меня началось с того, что ровно в девять я был в больнице в полной боевой готовности, чтобы вызволить Ежика из этой крепости и вернуть ее домой. Но мне так особо и воевать не пришлось — врачи, убедившись в ее неплатежеспособности, очень быстро отпустили нас. И хотя Ежик, лежа на заднем сидении машины, пыталась шутить, было понято, что она очень ослабла после приступа. Доставив ее домой, я попытался помочь ей подняться, но услышав, что вся ее семья дома, понял, что даже для такого подлеца, как я, это чересчур — знакомиться с ее родителями, будучи женатым человеком.
Я подъезжал к работе, когда раздался звонок мобильного:
— Здравствуйте, Арслан.
— Здравствуйте.
— Вас беспокоит представитель мэрии Чапича, Юсиф Казиев.
— Что–то случилось с Байрамом?
— Нет, но боюсь, что скоро случится. Вы знаете, у нас маленький городок, где после десяти ночи жизнь замирает.
Ну, если он считает, что десять часов вечера — это ночь, то действительно жизнь замирает.
— Это совершенно понятно. А что, Байрам пытается изменить уклад вашей жизни?
— Да, и делает это очень своеобразно: каждую ночь ездит на своем «лексусе» по городу с огромной скоростью, включив музыку, которую и музыкой–то можно назвать с трудом, на полную мощь. Всех жителей города это изрядно смущает.
