Эрик Шевийар - Краба видная туманность
Вы только на него поглядите: Краб замечает на улице слепого — любопытство, восхищение, он невольно провожает взглядом нерешительные шаги калеки, поворачивает вслед ему голову, налетает со всего размаха на стену и вверх тормашками летит в мусорный бак.
Или еще: Краб пытается вытащить из бумажного пакетика лейкопластырь. Надорвать пакетик никак не удается. Он нервничает, но все без толку. Пытается надкусить бумагу — тщетно. С рвением принимается за дело, вооружившись подручными средствами, и режет себе палец маникюрными ножницами. Наконец преуспевает в борьбе с лейкопластырем, каковой и налепляет на кровоточащую на пальце ранку.
* * *Постоянно нагруженный пакетами, полными под завязку картонками, разваливающимися стопками, неподъемными подносами, на которых позвякивают стаканы, Краб просто вынужден протягивать в знак приветствия ногу. И надо же, попадаются такие, которые его ногой пренебрегают. И вот, Краб находится прямо перед ними, в неудобном положении, с протянутой, чтобы пожать им руку, ногой, а они не отвечают на приветствие. Некоторые даже отшатываются и подчеркнуто норовят его избежать. До чего невежливо.
Действительно, манеры и ответная реакция Краба то и дело приводят окружающих в замешательство. Он смеется, когда следовало бы плакать, когда даже вопль не показался бы неуместным. В жару — дрожит и кутается, ест, когда испытывает жажду. Сердится, если его хвалят, принимает близко к сердцу, взвинченный как блоха. Когда его обнимают, он отбивается руками и ногами. Всегда найдет ласковое слово тому, кто на него нападает, его бьет, грабит. Диета вызывает у него рвоту. Развлечения — скуку. На солнце он бледнеет. От музыки тяжелеет, танцуя, самым натуральным образом набирает несколько килограммов. Он смолкает, как только его начинают расспрашивать. С ностальгией мечтает о самых тяжких мгновениях своей жизни. Приятные воспоминания ему на редкость мучительны. Быстрее всего он бежит, когда на ходу засыпает. В какой бы стране ни находился, без малейшего акцента говорит на языке антиподов. Темнота и тишина нарушают его сон. Стоит послушать, как он подражает пронзительному крику попугая. Со временем его волосы темнеют. Мыло распухает в руках. Охотнее и к тому же чище всего он моется, прочищая мотор.
Но отсюда не следует делать вывод об извращенности Краба. Нет, дело не в этом, в нем нет ни грана злобы, ничего от духа противоречия, его дурные рефлексы проистекают единственно из нервного расстройства, для лечения которого потребуется длительная госпитализация, полная неподвижность на протяжении нескольких месяцев, две мучительные трепанации и принудительный курс химиотерапии, сопровождаемый болезненными вторичными симптомами. Краб заранее все это предвкушает.
* * *Краб выдерживает свою ноту — едва проснувшись с утра и до позднего вечера он тянет и тянет ее, это непереносимо. Соседи сходят с ума: одна и та же, единственная нота, не фальшивая и не пронзительная, а повторяющаяся, хотя и с паузами разной длины, промежутки между двумя соседними звучаниями предугадать невозможно, протекает то несколько минут, то часов. Краб два-три раза испускает свою ноту, на мгновение останавливается, вновь подхватывает ее и снова молчит, теперь довольно долго. Впрочем, именно это и сводите ума. Невольно начинаешь ждать, когда же наконец кончится очередной период зловещего безмолвия. То и дело ловишь себя на том, что и сам пытаешься насвистывать его ноту. На самом деле, от нее не может отделаться весь квартал. С первых проблесков рассвета и до сумерек в каждом доме кто-то да насвистывает ноту Краба — а тот уже несколько лет здесь не живет, вполне может статься, что его уже нет в живых, ну да, очень даже вероятно.
________________Задолго до Архимеда Краб применял рычаги и блоки собственного изобретения. Аристарх Самосский еще не появился на свет, когда Краб выдвинул гипотезу о вращении Земли — и сам дерзко вращался — вокруг Солнца. Не стоит думать, что он дожидался Колумба, чтобы испить кофе, или Гутенберга, чтобы напечатать свои книги. Ньютон не открыл ему ничего нового. Куда раньше, нежели Петер Хенлейн, он справлялся о времени, покопавшись у себя в кармане. Некто Непер переписал таблицы логарифмов, подглядывая ему через плечо. Краб первым определил скорость света. Гарвей ограничился тем, что воспроизвел его теорию кровообращения. Кеплер без стыда и совести позаимствовал у него телескоп, а Линней присвоил систему классификации. Николя Аппер отведал за его столом тушенку из мамонта. Фаренгейт получил первые консультации касательно ртутного термометра. Гораздо раньше, чем Папен и Франклин, Краб оснастил свой дом котельной и громоотводом собственного изготовления. Он также стал и главным инициатором дарвинизма. Пролетал на своем воздушном шаре над Виваре, когда родился Жозеф Монгольфье. Сделал прививку юному Людовику, когда того укусила лиса. Открыл радий и его свойства задолго до семейства Кюри, а свойства синтетического каучука — до Хофмана. Отправил в путь первый автомобиль, повел на взлет первый самолет, заставил зазвенеть первый телефон (о чем весьма и весьма жалеет). Братья Люмьер, когда им было соответственно тридцать и тридцать два, продавали у него в кинотеатре шоколадный пломбир. Он радушно принимал космонавтов на борту «Аполлона-11» и в день возвращения экспедиции на Землю даже преподнес им около тысячи фунтов минералогических образцов. До Муллема он открыл средство хранить снег при высокой температуре. Заметно раньше Ополе изучил скелетную формулу воды и выявил метеорологическое происхождение сахарных голов. До экспедиции Целлера достиг восточного полюса. Именно он, а не Альбазини, сформулировал закон всеобщей нерешительности. До Камбрелена привел доказательства, что рыбы прекрасно могут обходиться без костей, и получил аскетическую кислоту, которая растворяет им оные прямо в реках и океанах. Опять же, именно Краб показал, что все слизни одним мирром мазаны, что все сороконожки идут в Рим, а когда моргает тигр, вылетают пчелы — открытия, которые присвоил профессор Бюшон. Еще до Вимпля он выявил влияние Луны на направленность любовных ласк. Ему, а, конечно же, не Обернитцу, мы обязаны формулой нервалина, способствующего немедленной регенерации ампутированных членов. Вертикальный взлет и безмоторный полет за счет подъемной силы смеха, идея, которую обычно приписывают Орчардсону, была на самом деле опробована Крабом десятью годами ранее. Открытие ротации голубых китов, определяющей продолжительность ночи, как теперь выяснилось, не имеет никакого отношения к самозванцу Симонелю, а принадлежит Крабу, как и принцип рассасывания неудачно расположенных гор. Задолго до Гольдбрука он понял, что вес тени обратно пропорционален ее протяженности. До Францини догадался о питательных свойствах ароматов, до Кулига — о растяжимости предпредпоследней минуты дня. И, наконец, именно Краб и никто иной — ни Бессьер, ни Лаконш, Корсети или, тем более, Холлингер — вернул овал на его законное место в кругу треугольников.
Не получив толком вознаграждения за все хлопоты, лишившись своих открытий и изобретений, непризнанный Краб не испытывает ни малейшей горечи. Удручает его совсем другое — их неэффективность: столько усилий и никакого эффекта, такой прогресс и ничего не меняется, — вот почему он теперь подумывает, не пустить ли все коту под хвост.
— К чему эти писания, — спрашивает себя Краб, поскольку, с одной стороны, все это не остановит жертвоприношение трехсот юношей верховному инке, а с другой, как раз сейчас решительно равнодушные ко всему краснозадые мандрилы совокупляются друг с другом в розоватом полумраке Гвинеи, как будто на Земле не существует — и не должно существовать — ничего, кроме этих самых краснозадых мандрилов.
Краб, тем не менее, отдается своей деятельности с полной профессиональной добросовестностью, и это чувство организованности, без которого стоит сразу же отказаться от реализации любого амбициозного проекта, необходимо громогласно провозглашать не только руководству. Его офисы просторны, обустроены плоскостями и углами. У столов — ни одной бесполезной ножки. Краб — воплощенная пунктуальность: по его ногам можно определять, который час. Едва прибыв, он устремляется на самую вершину башни. На этажах при прохождении директорской ракеты — мгновенная тишина, боязливое почтение. Лифт открывается в закутке застекленного неба, в глубине дожидается массивный письменный стол, к нему без экивоков ведет проложенная изо дня в день по ковру тропинка: можно подумать, что никто так и не рискнул сойти с нее и раскинувшаяся вокруг синтетическая пустыня еще ждет своего первопроходца.
Теперь Краб сидит — на вертушке, на колесиках, — куда более подвижный и гибкий у себя в кресле, нежели стоя с сомкнутыми ногами на лестнице своих позвонков. Все горизонты собираются вокруг него в кружок. Чтоб никто и ни под каким предлогом его не тревожил! Отвечать, что он на совещании, — если просителям сообщить, что у вас нет ни малейшего желания их принимать, они не поймут намека, станут настаивать, поэтому лучше сделать вид, что вы на совещании, это, конечно, грубее, но, по крайней мере, не оставляет сомнений: они уходят в раздражении и больше не возвращаются.
