Виктория Лебедева - В ролях
В понедельник вечером они приглашены были в кафе при Доме актера. Собираясь, Любочка нарочно намалевала глубокие сиреневые тени до самых бровей, наложила яркие румяна, а губы густо накрасила перламутровой помадой в тон – Лева терпеть не мог, когда она красится. Помимо макияжа оружием против Левы служили черная мини-юбка, так плотно облегающая филейную часть, что читался каждый изгиб, колготки в крупную сетку, блестящий балахон с ватными плечами и вырезом едва не до пупка и, конечно, туфли на высоченной шпильке – этот предмет туалета был особенно ненавистен Леве, который и без того был немного ниже Любочки. Выходи они из дома вместе, непременно быть бы скандалу. Но в тот вечер все очень удачно складывалось – трудоголик Лева, несмотря на выходной, шел на торжество прямо из театра, Любочка ехала из дома. Поэтому, когда они встретились в кафе, Леве оставалось только молча скрипеть зубами.
За Любочкин бульварный вид было ему неудобно перед людьми, поэтому, против обыкновения, он вливал в себя одну рюмку за другой. И без того день не задался, с самого утра все шло наперекосяк, к тому же совершенно некстати заболел зуб, а тут еще эти глупые кривляния!
Заняли столик у окна, и Любочка потянула Леву танцевать, но он отмахнулся. Довольно грубо – было ему совершенно не до танцев.
«Ох и дура!» – подумал Лева.
«Ну тогда держись!» – подумала Любочка.
Около барной стойки очень кстати околачивался один из Любочкиных «бывших». Он был изрядно пьян. Любочка подошла к нему, старательно виляя бедрами, разулыбалась; тот в ответ шумно полез лобызаться. Лева сделал вид, что ничего не замечает. К нему подсел Семенцов.
Семенцову было уже под восемьдесят. С годами он как-то усох. Его блестящая лысина покрыта была бурыми пигментными пятнами, глаза по-старчески слезились, руки тряслись, но он сохранил ясную голову.
– Здравствуй, Левушка! – ласково улыбнулся Семенцов. – Что ж ты, добрый молодец, не весел?
– Да где уж веселиться, Борис свет Иванович! – в тон ему ответил Лева. – Зуб разболелся, спасу нет. А тут еще ваш брат актер репетиции срывает!
Семенцов скосился в сторону барной стойки, где «бывший» уже приобнял Любочку и нашептывал ей что-то, а она нарочито громко смеялась.
– Да уж. С нашим братом нужно ухо держать востро, – покивал он.
Ему стало жалко Любочку. Ах, какая девочка была! Пусть не талантливая, зато чистая, светлая. Что сделалось с ней? Этот, прости господи, пояс вместо юбки, прическа эта бульварная… Куда, скажите, катится наша бывшая империя? И почему, скажите, на таких вот, как Любочка, всеобщий разброд отражается заметнее всего?
– Жалко мне, Левушка, что нет для меня роли в новом спектакле, – посетовал Семенцов. – Теперь мне разве что Фирса играть. Ты Чехова ставить не собираешься, нет?
Конечно, грош цена была этой жалобе – просто Семенцов, видя Левины скверные настроения, пытался отвлечь его внимание от барной стойки, где «бывший» по-хозяйски поглаживал Любочку пониже спины, а Любочка не только не сопротивлялась, но придвинулась поближе и терлась о него бедром.
– Увы, Борис Иванович, не дозрел я еще до Чехова, – мрачно отшутился Лева и опрокинул очередную рюмку. Он прекрасно видел и шоу за барной стойкой, и отвлекающие маневры Семенцова.
– Вот так вот работаешь-работаешь, да и вырастешь в одночасье сразу изо всех ролей. – Семенцов вздохнул. – А может, они из тебя вырастут…
За барной стойкой к Любочке подкатил еще один «бывший». Он тесно прижался к ней со спины, облапил за груди и хорошо поставленным голосом пробасил на весь зал:
– Пойдем, котенок, потанцуем!
Лева еще выпил.
Семенцов видел, как начинают у того ходить желваки, как дрожат руки и все ломаются спички в тщетной попытке прикурить. Отвлекать Леву было уже бесполезно.
– Ты прости ее, Левушка, – сказал Семенцов. – Это все глупости бабьи. Она ведь нарочно тебя дразнит. Поссорились?
– Поссорились? Да нет… – пожал плечами Лева. – Хотя… Она, может, из-за роли? Вы представляете, Борис Иванович! Роль она у меня просила! И не абы какую. Эвис! Это она-то! А я не дал. Но вы-то ведь понимаете…
– Понимаю, Левушка, как не понять. Ты знаешь, я ведь ее в училище не принял…
На них стали оглядываться с любопытством.
По мере опьянения Лева начинал говорить все громче. Громко говорил и Семенцов, ставший к старости тугим на ухо. Поэтому Любочка, которая почти не пила и бдительно следила за их столиком, без труда услышала конец разговора. Обида захлестнула бедную Любочку. Она повисла на «бывшем», цепко обхватив его за шею, и начала яростно, с оттягом целовать взасос, размазывая по его жадно распахнутым губам жирную перламутровую помаду.
Когда она остановилась, Левы уже не было в зале.
Любочка брезгливо оттолкнула распаленного, ничего не понимающего «бывшего» и бросилась к Семенцову, который по-прежнему сидел за столиком.
– Где он? Борис Иванович, где он?!
– Ушел, – холодно ответил Семенцов и отвернулся.
Любочка кинулась к дверям, сорвала с вешалки модную турецкую дубленку и выскочила на улицу. Она видела, как Лева, без шапки, едва накинув пальто на одно плечо, стремительно пересекает сквер, пьяно оскользаясь на каждом шагу. Его мотало из стороны в сторону, точно он шел по палубе в шторм.
– Лева, постой, подожди! – закричала Любочка и побежала следом.
Лева не оглянулся, только пошел быстрее. Споткнулся, упал, с трудом поднялся. Пальто свалилось на землю, но он, кажется, не заметил этого. Теперь он почти бежал и, не доходя до шоссе нескольких метров, поднял неверную руку, голосуя. Один неосторожный шаг, и его вынесло с тротуара и потащило по накатанной дороге, где уже визжал тормозами, истошно и тщетно, белый «жигуленок», некстати выскочивший из-за поворота.
Глава 26
Каждый вечер Любочка приходила в больницу и прилежно отсиживала перед дверью реанимации три часа, отведенные для посещений. К Леве ее не пускали. Врачи, которых ловила она на выходе из отделения и с пристрастием допрашивала, произносили много слов, значения которых Любочка не понимала, и удалялись, закруглив свою речь словосочетанием «стабильно тяжелое». Как все на свете оптимисты, Любочка почитала тут главным не «тяжелое», а «стабильно». А значит, рано или поздно Лева просто обязан был выздороветь и жениться на ней, как обещал. Не беда, что день свадьбы давно уж был пропущен, – свадьбу и переназначить можно.
Поначалу она ужасно испугалась. Но прошла неделя, другая, потом месяц и еще месяц, и страх постепенно улегся, уступив место нетерпению. Часы, проведенные перед закрытой больничной дверью, сделались для Любочки чем-то вроде епитимьи. Не то чтобы она чувствовала себя сильно виноватой. Но все-таки, как ни крути, в последний раз перед аварией Лева видел ее целующейся с другим. Мало ли, что там у него в голове, да после черепно-мозговой-то травмы! А так станет Леве получше, поднимется он с кровати, выйдет в коридор, а за дверью она, Любочка, печальная и покорная, ждет-пождет. Лева, конечно, ее немедленно простит, и все пойдет у них по-старому, даже лучше.
Весь персонал реанимации очень жалел Любочку. И ведь сказали же, что нет никакой надежды, что, даже если выживет, будет до конца дней своих, как овощ, а она все ходила и ходила. Вот это верность!
Постепенно Любочка совсем замечталась, и ей стало казаться, что Лева обязательно выздоровеет в тот день, когда водителя посадят в тюрьму. В том, что того накажут самым суровым образом, не сомневалась она ни минуты. Поэтому на суде, где выступала главным свидетелем, испытала шок, когда водителя оправдали и освободили. В тот же вечер состояние Левы ухудшилось и он едва не умер. Любочка всю ночь не спала, неумело выпрашивая у Бога милости. (Какой именно? Она и сама не знала, просто милости и жалости лично к ней, к несчастной Любочке.) С той поры ею овладела идея о связи преступления и наказания. Неподвижно сидя под дверью реанимации, она, прикрыв глаза, гадала, какую кару Бог подберет для водителя после горячей ее, Любочкиной, молитвы. Иногда ей представлялось, что он в ближайшее время сам попадет под машину, после чего окажется на соседней с Левой койке и выпросит прощение, отчего Лева немедленно пойдет на поправку; иногда мерещился ей пожар, или кирпич на голову, или случайная драка в подворотне – да что угодно! Все эти фантазии сходились по основному пункту – ради Левиного скорейшего выздоровления наказать водителя просто необходимо. Неважно, каким способом.
Однажды она, как обычно, сидела под дверью, погруженная в свои мысли. За окном давно уже разгорелось непредсказуемое резко континентальное лето. День был удивительно сухой и жаркий, поэтому Любочка надела шелковый сарафан на тоненьких бретельках, подчеркивающий талию и самым соблазнительным образом прорисовывающий зону декольте.
В холле у грузовых лифтов послышался шум. Стремительно прогремела мимо операционная каталка, влекомая санитарами, быстрым шагом прошел врач, на ходу пытаясь отделаться от двух дюжих бритоголовых молодцев, которые наседали на него, крича и угрожая, – мгновение, и вся эта куча скрылась в реанимации. Любочка не обратила на эту возню ни малейшего внимания, даже глаз не подняла.
