Мартина Хааг - Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
— Обычно это занимает несколько месяцев, но я понимаю, что время не ждет.
— Ох, ну слава Богу!
— Имей в виду, Изабель, что это потом аукнется. С этого момента в твоем акробатическом мастерстве появятся значительные пробелы. Но раз уж ты говоришь, что готова пойти на это на свой страх и риск…
— Конечно! Я сама во всем виновата! Я согласна! Вторая фаза! Вот здорово!
Никаких больше фрикаделек, начинается настоящая цирковая жизнь! Я более чем созрела для второй фазы и очень рада, что Владек считает меня готовой к серьезной акробатической работе. И главное, вовремя — первая репетиция моих трюков уже завтра! Мы с Бустремом встречаемся в репетиционном зале в одиннадцать.
— С чего же мы начнем? С пробега по стене или с мун-кика? — спрашиваю я.
— Нет-нет-нет! — отвечает Владек, отмахиваясь от моего вопроса, как от назойливой осы. — Нет. Ты перейдешь на следующую ступень в своем обучении на настоящего acrobato. Сегодня ты научишься делать длинные кулубуки. Но для начала — разминка!
37— И что, Бустрем в самом деле поверил, что тебя вызвали на суперсекретный сбор добровольцев гражданской обороны? Более идиотской отмазки я в жизни не слышала!
— Да знаю я, знаю, но ничего другого мне в голову не пришло, просто я решила так: с кем не спорят? С полицией, врачами, пожарными и военными! Ну вот я и выбрала военных. Сказала, что всю неделю провожу учебные маневры в Мерке, так что теперь придется ходить по коридорам с оглядкой, чтобы, не дай Бог, он меня не засек.
— Капрал, значит. И он поверил, что ты капрал? Слушай, ты с ума сошла, — говорит Кайса, одновременно показывая мне, как держать штангу.
— Не знаю, смотрел он, конечно, с подозрением, но что мне оставалось делать? Не могу же я встать на четвереньки и начать перед ним кувыркаться.
— Не так, ты напрягаешь шею, а надо напрягать пресс.
Я сижу, оседлав тренажер в спортзале Кайсы, то есть это, конечно, не ее спортзал, но она сюда ходит по четвергам. У них здесь есть игровая, где можно оставить детей. Она взяла меня с собой на бесплатное пробное занятие.
— И что, ты даже не волнуешься?
— Да ты что, шутишь? Бустрем сказал, что, если мы не приступим к репетициям сразу после моего возвращения, он будет вынужден поставить в известность руководство. Я уже все перепробовала. Последние три дня ходила на степ, аэробику, йогу и аэробокс. Два раза моталась в Кунгенс-Курва, чтобы попробовать сделать сальто на батуте в надувном замке, выставленном в магазине игрушек, правда, во второй приезд продавец мне сказал что, для того чтобы играть в игрушки, их следует сначала купить. Я делаю все, что могу, и все равно ощущение такое, будто я учу китайский, в то время как мне нужен французский.
— Но ты же не знаешь французского!
— И я о том же! Одна надежда на общество гимнастов в Упсале, но они не подходят к телефону.
— Слушай, но должны же быть другие преподаватели, кроме Владека! Кто-нибудь, кто понимает, насколько это срочно! Ты в Интернете узнавала? Или в цирке «Скотт»?
— Да они же вроде учат пингвинов ходить по канату и все такое прочее, неужели у нас нет более современных цирков? Как называется тот, с голым мужиком в огромном шаре?
— «Циркач». Тебе еще сто сорок два раза пресс качать.
38— Здравствуйте, я хотела узнать, дает ли кто-нибудь из вас частные уроки акробатики? Желательно с сегодняшнего дня.
— Да, одну секундочку. Сейчас узнаю, на месте ли она.
— Алло, Вероника слушает.
— Здравствуйте, меня зовут Изабелла, я хотела узнать, не могли бы вы меня научить делать мун-кик и пару номеров на корд-де-волане, включая фромаж. За неделю. Или быстрее.
— Ой! Ничего себе.
— Я знаю, я немного тороплюсь, ну а за две недели? Или две с половиной?
— Все, конечно, зависит от того, в какой вы сейчас форме.
— Я каждый день тренируюсь.
— А какое у вас физкультурное образование?
— Никакого. Зато я умею делать кулубуки!
— Вы танцовщица?
— Нет.
— Но у вас хорошая физическая подготовка?
— Э-э… Я когда-то занималась степом. Но это было довольно давно.
— И все?
— Да. Но я только что из спортзала.
— Увы. Это невозможно.
— Но я крайне мотивированна! Для меня это вопрос жизни и смерти! Или вроде того.
— Ну неужели вы не понимаете, это совершенно невозможно! Такие номера требуют профессиональной подготовки, образования, или на худой конец вы должны быть гимнасткой высокого класса. Сколько вам лет?
— Тридцать четыре.
Она только смеется в ответ.
— Нет, мне очень жаль. Это абсолютно невозможно.
— Подождите! Не кладите трубку! Если б вы были на моем месте и вам до смерти нужно было бы научиться этим трюкам, неужели на всем белом свете не нашлось бы человека, который мог бы вам помочь? Если бы это было очень-преочень важно? Если бы от этого зависела ваша жизнь?
Она колеблется.
— Ну… может, и есть один человек. Лучший в Европе, я сама у него училась, но сейчас он гастролирует в Германии с цирком Копецки, правда, вроде он должен со дня на день вернуться…
— И кто же?
— Давайте я узнаю. Какой у вас телефон? Я вам перезвоню.
— Ох, огромное вам спасибо!
— Можно спросить, зачем вам это нужно?
— К сожалению, это тайна.
— Ладно. Я перезвоню, как только его найду.
— Только, умоляю, это срочно! — кричу я в телефон, но она уже положила трубку.
Я знала! Где-то в Германии находится решение всех моих проблем. И скоро этот человек будет в Швеции! Главное — не сдаваться, и в конце концов все получится. Упорство и труд все перетрут! Ну, теперь держитесь!
39Впервые за все время я думаю не только о себе, когда мы репетируем. Я втянулась и уже не так трясусь при мысли, какого мнения Луа о моей игре или что хотела сказать Лизелотта, с шумом выдыхая через нос, — я что, плохо сыграла? В кои-то веки я с головой погружена в работу. Мы с Луа репетируем вторую сцену второго акта, ту, с перстнем Оливии, мы несколько раз прогоняем ее от начала до конца, но едва я дохожу до слов:
Притворство! Ты придумано лукавым,
Чтоб женщины толпой шли в западню:
Ведь так легко на воске наших душ
Искусной лжи запечатлеть свой образ…[42]
— как открывается дверь и в зал заглядывает Микке.
— Ой, извините, не хотел помешать. Клевые штаны, Белла, — добавляет он, ухмыляясь, и снова закрывает дверь.
Оставшуюся часть репетиции я не могу сосредоточиться. Мне все время приходится напрягаться, чтобы не забрести куда-нибудь не туда или не забыть свои реплики. Чего он хотел? Во время обеда я, даже не переодевшись, быстро проглатываю бутерброд с кофе и тут же мчусь разыскивать Микке. Но его нигде нет. В конце концов я просовываю записку под дверь его гримерки:
«Штаны — это что, ты еще не видел моих сапог с ботфортами!»
После обеденного перерыва я несусь обратно в репетиционный зал. На третьем этаже он входит в лифт. Наши взгляды встречаются. Мы стараемся не подавать виду. Мы катаемся вверх-вниз до тех пор, пока все не выходят. Микке обнимает меня. Лифт трогается с места, но он нажимает на кнопку «стоп».
Немного погодя я выхожу на подкашивающихся ногах, совершенно обалдевшая от страсти, застегивая пуговицы на своем льняном жакете. На семь минут опаздываю на репетицию. Шея саднит от его щетины.
Как мне сосредоточиться на Шекспире, если голова моя забита Микке?!
40На следующее утро девушка на проходной сообщает, что у нее для меня что-то есть. Небольшой конверт. Она с любопытством поглядывает на меня, но я поднимаюсь по лестнице в свою гримерку, чтобы никто не мешал. В конверте оказывается путеводитель по Венеции. На первой странице — надпись:
«Дорогой Аллозавр.Предлагаю новое место встречи для годового слета.
Я слышал, что в Венеции подают потрясающее прошутто.
Не хочешь ли составить мне компанию и убедиться в этом самой?
Т. Рекс».Я мчусь в гримерку на первом этаже, возле сцены, его там нет, в конце концов нахожу Микке в столовой. Он сидит и ест с актерами «Трехгрошовой оперы». Я встаю в дверях так, чтобы попасться ему на глаза. Он быстро доедает свой обед, относит поднос и проходит мимо меня, делая вид, что мы не знакомы. Оглядываемся, проверяя, не видит ли нас кто, а потом тайком пробираемся в его гримерку. Она не имеет ничего общего с моей (мне приходится делить гримерную с четырьмя студентами театрального училища, и вся наша обстановка — это убогий белый стол, четыре складных стула и лампы дневного света под потолком). Вдоль одной стены тянется гигантское старомодное трюмо темного дерева с зеркалами и маленькими ящичками, а на другом конце комнаты стоит диван, обитый серым шелком. Раньше это была гримерная Ярла Купле[43], а до этого — Гесты Экмана-старшего. Микке гордится тем, что он единственный в театре, кому не приходится делить гримерную с другими. Даже у Биби Андерссон и Лены Эндре нет своей собственной гримерной. Но Микке удалось урвать себе лучший кус, «иначе как бы я смог сделать это?» — говорит он, поднимая меня (словно пушинку!) и укладывая на диван.
