Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
— Значит, она на вас глаз положила, — сказал Рафа, прикуривая от головешки.
— Стало быть, так.
Сеньор Кайо снова наполнил стаканы, потом поднялся, вышел и вернулся с охапкой дров, которые положил на решетку очага.
— Все еще зябнете? — спросил он.
Виктор пощупал края брюк — от них шел пар.
— Почти высохли, — сказал он.
Пламя шумно охватило хворост. Рафа отвернулся от огня. Лали посмотрела по сторонам:
— А телевизора у вас нет?
Сеньор Кайо, примостившийся на низкой колоде, поглядел на нее снизу вверх:
— Телевизора? Какой нам от него прок?
Лали сделала попытку улыбнуться:
— Мало ли. Все-таки занятие!
Рафа, глянув на них, вступил:
— А радио? Радио тоже нет?
— Нет, сеньор. К чему оно нам?
Рафу передернуло.
— Как к чему? Да чтобы знать, в каком мире вы живете.
Сеньор Кайо усмехнулся:
— А почему вы думаете, что сеньор Кайо не знает, в каком мире он живет?
— Знает, конечно, но все-таки нельзя же так, абсолютно без общения.
Виктор с интересом следил за разговором. Вмешался, желая примирить стороны:
— Другими словами, сеньор Кайо, вы месяцами не слышите человеческой речи?
— Вовсе нет, сеньор. По пятнадцатым числам каждый месяц спускается к нам Маноло.
— Какой Маноло?
— Из «Кока-колы». Он спускается из Паласиоса в Рефико, и в Мартосе тоже есть таверна.
— Он заезжает в селение?
— Заезжать не заезжает, я спускаюсь к перекрестку, и перебрасываемся словечком.
Виктор закусил нижнюю губу. Сказал:
— Ну а зимой целыми днями что вы тут делаете? Читаете?
— Нет, сеньор, я — нет. А моя — читает.
Рафа взял неразгоревшееся полено и щипцами положил его на уголья. С остервенением начал раздувать огонь почерневшими кожаными мехами, пока пламя не вырвалось вверх. Старуха, прислонившись к шкафу, механически покачивала головой, не то слушая, не то подремывая, но стоило ее векам сомкнуться, как она тотчас же выпрямлялась. Виктор выпил еще стакан вина и подвинул его сеньору Кайо, чтобы тот снова его наполнил. Наконец опять спросил:
— Если вы не читаете, не слушаете радио, не смотрите телевизор, что же вы делаете зимой?
— Работы, знаете ли, хватает.
Виктор не унимался:
— А если снег пойдет?
— Ясное дело, смотрю, как снег идет.
— А если он идет две недели?
— Да хоть бы месяц! Возьму какую-нибудь работу и сижу — жду, пока перестанет.
Виктор обескураженно покачал головой. На смену пришла Лали.
— Пока ждете, наверное, о чем-то думаете? — сказала она.
— Думаю? О чем мне думать?
— Откуда я знаю, об огороде, о пчелах… О чем-нибудь!
Сеньор Кайо провел шершавой большой рукой по лбу. Сказал:
— Бывает, найдет — и подумается: заболеешь тут, околеешь, как собака.
— У вас нет врача?
— Как же, сеньора, есть, в Рефико.
Рафа не выдержал:
— Елки, в Рефико! Рукой подать! А если крепко скрутит?
Сеньор Кайо смиренно улыбнулся.
— А уж коли крепко, тогда лучше положиться на священника, — проговорил он.
У Рафы на щеках проступил яркий румянец, отчего он стал еще больше походить на ребенка. Со смешной гримаской обратился к Лали, призывая ее в единомышленники:
— Потрясно!
Сеньор Кайо протянул девушке кренделек.
— Попробуйте, вкусные.
Лали двумя пальцами отломила кусочек и положила в рот. Серьезно, с удовольствием пожевала.
— Отдает анисом, — сказала она.
Старуха кивнула. Она издала какие-то гортанные звуки и беспорядочно замахала бледными морщинистыми руками, и на фоне черного платка, покрывавшего ее голову, они казались белыми бабочками, которые гонялись друг за дружкой. И так же неожиданно, как взметнулись, руки улеглись на колени. Сеньор Кайо, не пропускавший ничего, сказал, когда жена закончила бурные объяснения:
— Она говорит, отдает. И яйца отдают анисом, и мука, и масло, и сахар.
— Понятно, — сказала Лали.
Виктор снова принялся за свое:
— Скажите, сеньор Кайо, а как вы добираетесь до Рефико?
— На ослице.
— И всегда добирались на ослице?
— Нет, сеньор, до пятьдесят третьего года, пока тут еще был народ, по вторникам ходил автобус из Паласиоса. А раньше, уж не знаю, сколько лет назад, тут была почтовая станция. — Он чуть улыбнулся. — Тирсо[18] тут лошадей менял.
Виктор отодвинул ноги от огня.
— А теперь кто вам доставляет почту?
— Какую почту?
— Письма.
Старик рассмеялся.
— Вот еще! — сказал он. — А кто, по-вашему, станет писать сеньору Кайо?
— Дети. Разве не пишут?
Старик сказал с презрительным жестом:
— Эти не пишут. У них машина.
— Приезжают навестить вас?
— А как же. Он в будущем месяце приедет с двумя внучатами. А она не любит сюда ездить. Говорит, что делать в селении, где даже аперитива не выпьешь, вот так. Молодежь.
Виктор с Рафой пили и пили. Виктор сказал:
— Хорошо идет это вино.
— Здешнее.
— Виноградники рядом?
— Как сказать, ближе к Паласиосу.
По временам на Виктора нападал приступ разговорчивости:
— Судя по вашим словам, сеньор Кайо, вы тут живете, ни о чем не ведаете. Так что, если мир вдруг пойдет ко дну, вы об этом даже не узнаете.
— Ха! А что я могу поделать, если мир пойдет ко дну?
— Да нет, это так просто говорится.
Рафа наклонился. В глазах у него что-то затаилось. И он сказал мягко, вкрадчиво:
— Вот, к примеру, сеньор Кайо, в ночь, когда умер Франко, вы спали себе преспокойно…
— А почему бы мне не спать спокойно?
— И ни о чем не ведали.
— Ясное дело, а потом Маноло мне поведал.
— Привет, Маноло! Вы же только что сказали, что Маноло приезжает в середине месяца!
— Ну да, сеньор, по пятнадцатым числам, если они не падают на воскресенье.
— Ну так вот, а Франко умер двадцатого ноября, значит, четыре недели вы пребывали в неведении.
— А куда было спешить?
— Черт побери, куда спешить!
Лали вмешалась примиряюще:
— А что вы думаете об этом, сеньор Кайо?
— О чем — об этом?
— О Франко, о том, что он умер.
Сеньор Кайо чуть развел руками.
— Видите ли, по правде сказать, мне до этого сеньора как-то никакого дела не было.
— Но согласитесь, это ведь важная новость, верно? Она означает, что мы от диктатуры переходим к демократии.
— Так говорят в Рефико.
— А вы что говорите?
— Хорошо, говорю.
Лали устремила на него понимающий, дружеский взгляд. Добавила:
— И все-таки, когда Маноло сообщил вам об этом, вы что-то подумали.
— Насчет Франко?
— Ну да.
— Подумал, подумал, что, верно, его уже предали земле. В этом — так ли, эдак ли — мы все равны.
Рафа осушил еще стакан. Щеки и уши у него горели. Он заговорил возбужденно:
— Так вот теперь вам придется поучаствовать, сеньор Кайо, другого пути нет. Вы слышали, какую речь произнес король? Власть возвращена народу.
— Так говорят.
— Вы пойдете голосовать пятнадцатого?
— Да вот, если погода не испортится, вместе с Маноло и доберусь до Рефико.
— А вы голосуете в Рефико?
— Всегда там, сеньор. Мы и весь здешний народ с гор.
— А вы уже подумали, за кого будете голосовать?
Сеньор Кайо сунул палец под берет и поскреб голову. Потом оглядел свои огромные руки, будто удивляясь им. И наконец пробормотал:
— Скорей всего — «за», ясное дело, если мы и дальше будем зло копить…
Рафа расхохотался. Заговорил громко:
— Это, елки, раньше так было — просто. «За» или «против»[19], сеньор Кайо. Это все штучки Франко, теперь по-другому, а вы, я смотрю, как с луны свалились.
— Да уж, — смиренно согласился сеньор Кайо.
Рафа заговорил, все больше распаляясь, и к концу — словно на митинге выступал:
— Сейчас главная проблема — выбрать, с кем вы. Понимаете? Партий много, они разные, а вы должны выбрать и голосовать за ту, которая вам подходит. Вот мы, например. Мы — за интересы пролетариата, крестьянства. Мои друзья, кандидаты, — за народ, за бедных, проще говоря.
Сеньор Кайо следил за ним с сосредоточенным вниманием, как на спектакле, но в некотором, однако, замешательстве. Выслушав, сказал нерешительно:
— Я же не бедный.
Рафа растерялся.
— Как, — сказал он, — вам что же, ничего не надо?
— Как это не надо! Пусть дождь перестанет и тепло возьмется.
Виктор привстал, упершись животом в стол, и сказал Рафе:
— Кончай выступать, старик, хватит.
Рафа тоже поднялся:
— Слышите, сеньор Кайо? Мой друг хочет, чтобы я замолчал. Мой друг — человек скромный и хочет, чтобы я заткнулся, но не за тем я сюда приехал, чтобы молчать. — Розовые точечки сосков на его белой хилой груди ходили ходуном. Он продолжал: — Страна наконец-то свободна. Впервые за сорок лет мы можем выбирать для нее путь, который нам кажется разумным, понимаете? Но мы должны выбрать правильный путь. Ваша жена, вы, я, все мы будем решать, как нам управлять нашей страной, оставим ли мы бразды правления в прежних руках или передадим их народу…
