Роберт Ирвин - Алжирские тайны
И вот я лежу, заливая холодным потом и без того отсыревший матрас. Я чувствую мурашки по всему телу — впечатление такое, словно под кожей ожили тысячи крошечных личинок. Думаю, я расскажу ей все, что она захочет узнать. Ради того, чтобы поправиться, можно всем поступиться. Может, чем-то и нельзя, но я недостаточно ясно мыслю, чтобы вспомнить, чем именно. В голове такое ощущение, будто через ноздри в превратившийся в кашу мозг медленно вколачивают деревяшки с тупыми концами. Я бросаюсь на пол и… именно там, истошно вопящим, два часа спустя застает меня Зора.
Похоже, застав меня в таком состоянии, она разволновалась. У нее такой расстроенный вид, что я стараюсь не упустить эту возможность. Вскочив с пола, я бросаюсь к шприцу. Шприц падает, и вокруг нас разлетаются осколки стекла. Зато я стою на ногах и полон решимости отыскать новый шприц — а то и начать распоряжаться в квартире или убить эту стерву Зору. Сам не знаю, что лучше. Однако опираться на больную ногу становится все труднее. К тому же овчарка, рыча, выходит на середину комнаты и принимается яростно лаять. Вцепившись в Зору, я, как щитом, заслоняюсь ею от рассвирепевшей собаки. Зора дергается и, пытаясь вырваться, опрокидывает детский горшочек. Пол делается скользким от дерьма и мочи, хрустят осколки стекла, и из наших босых ног льется кровь. Собака, не переставая лаять, ходит кругами, норовя наброситься на меня за спиной у Зоры. Зора орет на меня и на собаку, и держать ее приходится обеими руками. Поэтому я думаю, как бы мне открыть дверь и выбраться из спальни, не дав при этом собаке вцепиться мне в горло. Стоять прямо я больше не в силах.
Но тут дверь распахивается, и на нас бросается какая-то черно-бурая тень. Мы с Зорой валимся на пол, и теперь мне приходится защищаться женщиной от двух овчарок. В комнате появляется еще кто-то. А, это одна из живущих внизу танцовщиц, вслед за которой входит четырехлетний сынишка Зоры. Это конец. Две женщины выгоняют овчарок, а меня укладывают в постель, но прежде одна собака успевает глубоко вонзить зубы в мою больную ногу, а другая — расцарапать когтями руку, и без того покрытую следами уколов. Лежа на кровати, я пытаюсь уговорить женщин найти шприц и сделать мне укол, но они, то и дело пронзительно крича друг на дружку, кудахчут на режущем слух арабском. Женщины спорят о том, пора или нет привести «господина».
— Он уже подготовлен.
— Да, он безнадежен, — соглашается вторая.
— Придется купить новый шприц.
Глава одиннадцатая
Примерно час спустя мне делают вожделенный укол, и я могу унестись по течению. Когда я вновь прихожу в себя, на некотором расстоянии от кровати, положив на колено пистолет, сидит на стуле Рауль. В комнате пахнет дезинфицирующим средством, но Зоры и след простыл. Похоже, Рауля вся эта ситуация слегка забавляет. Я любуюсь его элегантностью: легкий белый костюм-тройка из бумажной ткани и, рядом со стулом, соломенная панама.
— Полагаю, вы желаете знать, зачем вы здесь?
— Да.
— Похвальное желание.
Потом, минут через десять, он собирается с духом.
— Кажется, мы пока не решили, как с вами поступить. Шанталь и Шваб еще не приехали. Не всем удается так запросто покидать Форт-Тибериас, как вам, но завтра, полагаю, они будут здесь. Между тем мадам аль-Хади, кажется, уже не справляется со своими обязанностями. Так что вместо дамы приходящей няней побуду я. — Потом он кричит в соседнюю комнату: — Мадам! Мадам, будьте добры, принесите мне пива!
Торопливо входит Зора с банкой пива. Для меня пива нет. Рауль велит Зоре достать из шкафа одежду аль-Хади и избавиться от нее. У них явно нет причин для того, чтобы облегчить мне побег. Вдобавок Рауль заставляет ее найти ключ от спальни.
— Впрочем, думаю, голый наркоман с больной ногой в таком скромном городке, как Лагуат, далеко не уйдет.
Рауль тянется за своей шляпой и принимается ею обмахиваться.
— М-да, мы еще не решили, как с вами поступить. Но есть основания предполагать, что, так или иначе, вы можете нам пригодиться. (Если вы ответите отказом, я буду очень огорчен.) Шанталь полагает, что на противника вы работали по убеждению, однако убежденным марксистом сделались в одном из центров для интернированных в Индокитае. Как нам представляется, вам промыли мозги. По мнению Шанталь, если вам смогли промыть мозги таким образом, то можно промыть и иным. Есть такая вероятность. Мы могли бы попробовать.
Я лежу, молча уставившись в потолок. Жду, когда ему надоест болтать.
— Господи Иисусе! Если вы вообще откажетесь говорить, я буду огорчен. Шанталь потрясена вашими действиями — как до совещания комиссии, так и после. Подобного рода отчаянная храбрость и жестокость вызывают у нее уважение. Заметьте, это, возможно, не помешает ей кастрировать вас завтра тупым каменным ножом. — Рауль беззлобно смеется. — А если мы все-таки решим вас перевоспитать, должен предупредить, послаблений в этом процессе не будет. Да скажите же что-нибудь, ради всего святого! Слушайте, я хочу вам кое-что предложить — нечто вроде пари. Давайте подискутируем о марксизме. Если я сумею убедить вас, что марксизм в основе своей ошибочен и вреден, а мы, в свою очередь, убедимся, что вы действительно готовы переменить свои взгляды, то мы с Шанталь рады будем обрести в вашем лице соратника в борьбе.
Я фыркаю, но Рауль продолжает:
— Если же вы сумеете убедить меня, что марксизм верен, я отдам вам пистолет и вы беспрепятственно уйдете. Более того, я вступлю в партию и пойду с вами хоть на край света. Нет, серьезно. Я придерживаюсь правых взглядов, кое-кто счел бы, что крайне правых, но это не делает меня предубежденным дураком. Мне известно, что миллионы людей во всем мире стали коммунистами, причем без той промывки мозгов, которой подверглись вы. Вероятно, в этом что-то есть. Мне действительно хотелось бы узнать, что именно они нашли в коммунизме. Это интересно. Просветите меня.
— Бросьте, Демюльз. Это несерьезно.
— Нет, серьезно. Это вопрос жизни и смерти. Кажется, один английский епископ когда-то сказал: «Явления таковы, каковы они есть, а их последствия будут такими, какими будут. Так почему же мы хотим обманываться?» — Рауль бросает пистолет вверх и ловит, после чего продолжает: — Вот и я так думаю. Если вы правы, а я — нет, тогда я брошу все ради коммунизма. Нет никакого смысла жить бесчестно.
— Убирайтесь ко всем чертям!
— Да будет вам! Попробовать стоит. Быть может, я и фашист — уверен, что вы навесили на меня этот ярлык, — но фашист не прирожденный (между нами говоря, Шанталь — прелестное создание, но ее политическим воззрениям не хватает последовательности). Нет, я верю в здравый смысл. Более того, я полагаю, что именно способность рассуждать здраво позволила европейцам захватить гегемонию в большинстве стран мира.
— Наивный, нелогичный вздор! Это деньги позволили международному капиталу захватить гегемонию в большинстве стран мира.
— А, так, значит, мы заговорили! Продолжайте. Продолжайте и растолкуйте мне, что позволило Франции захватить власть в Алжире — деньги или здравый смысл? И почему я не должен поддерживать французское военное присутствие?
— Потому что французы терпят поражение. Глупо ставить на проигравших. Колониализм — это последний вздох охваченного кризисом капитализма.
— Что еще за кризис? Я никакого кризиса капитализма не вижу. Что случилось с капитализмом? — Рауль изображает шутовское недоумение.
— До сих пор капитализму удавалось предотвращать предсказанные Марксом острый экономический кризис и резкий спад деловой активности благодаря обнаружению дешевых рынков в колониях, но когда капиталисты перестанут контролировать эти рынки, тогда наступит кризис капитализма и торжество пролетариата. Что случилось с капитализмом? Да то, что он опирается на ложную и несправедливую систему ценностей. Возьмите любой товар: это ведь труд, а не капитал определяет стоимость, потому и вознаграждение полагается не капиталисту, а рабочему.
— Не вижу в этом поучительного смысла. Но как бы то ни было, откуда нам знать, что именно труд определяет стоимость товара? А как же… как же спрос? Снабжение? Капиталовложения? Стоимость, зависящая от полезности или исключительности товара? И разве не заслуживает капиталист некоторого вознаграждения за свою предприимчивость и за тот риск, которому он подвергается?
Я ложусь поудобнее, опершись на локоть, и мы улыбаемся друг другу. Мы оба знаем, что у меня почти нет шансов наброситься на него с его оружием. Пистолет лежит у него на коленях. Я вынужден молиться о том, чтобы он, увлекшись дискуссией, уронил пистолет на пол. Поэтому спор возобновляется. Время от времени заходит Зора с очередной банкой пива для Рауля. Я получаю воду и укол морфия. В шприце уже больше грана.
Один раз Рауль пытается вовлечь в дискуссию Зору:
