Марианна Гончарова - Дракон из Перкалаба
– Просто умылась и такая красивая? Вот бы мне так! Вот бы мне!
И потом приходила еще и еще, пока Владка гостила у Светы. И потом, как только Владка приезжала к Свете в Вижницу, Авлентина сразу появлялась на пороге, хотя ее и не предупреждал никто и тем более не звал и не ждал. Однажды пришла с парнем. Молодым, молчаливым. Она, Авлентина, привела его, Олеся, зачем-то, познакомить, или спланировала все, не знаю, силу свою проверяла, что ли, откуда такая уверенность была, что после этой встречи он с ней останется. Олесь, скучающий, немного зависимый от воли Авлентины, дергался от ее слов и прикрывал веки, как будто голова болела, иногда просто сжимался от неловкости. А уйти не мог — примета первая, что причарованный — привороженный, — так говорили гуцулки. Так потом и Василина говорила. Что человек как будто волю теряет совсем. Но на время, пока что-то дивное и настоящее его не заденет — то ли событие, то ли случай, то ли человек.
А пришла Авлентина и Олеся с собой привела якобы сарафан показать, нежно-голубой сарафан, длинный, батистовый, в оборках и мережках, модный и дорогой сарафан, привезенный кем-то на продажу из Польши — показать и посоветоваться, брать, не брать, уж слишком цену высокую спекулянтка заломила, ну и денег одолжить, если брать. Примерила похвастаться, мол, один такой, из Польши привезен — а сама круглая, и сарафан ее полнил. И вдруг Владка дразняще бровью повела, а дай мне прикинуть. И не хотела Авлентина, растерялась, но первая же начала такую игру, куда деваться. На, говорит. Но глаз потемнел, настроение испортилось, замолкла, затаилась. А Владка, недолго думая, никуда не выходя, не прячась, просто отвернулась, рраз — и сбросила старое домашнее платье, оставшись всего-то в маленьких трусиках, тут же набросила на себя сарафан, и сел тот как влитой, сразу засветился на ее смуглой загорелой коже, подчеркивая нежные ключицы, безупречные гладкие плечи, маленькую грудь и тонкую длинную талию…
Светка говорила, что Олесь тогда аж побелел, желваки заходили, глаза разгорелись.
– Знимай! Знимы зараз же! — мрачно приказала Авлентина, — Верта́ть буду, не хо́чу купляты, — тут же забрала сарафан, свернула его в комок и ушла, прикрикнув на Олеся, который растеряно замешкался в прихожей: — Йдешь чи шо?!
На следующее утро, рано-рано в дверь деликатно, коротко позвонили. Девчонки еще спали. Света завернулась в простыню и побрела открывать. Робко, в сопровождении растерянной Светки, в проеме двери комнаты, где спала Владка, показался Олесь. В руках он держал букет роз с каплями росы на лепестках и сверток. Сверток с тем самым нежно-голубым батистовым сарафаном.
Роман с Олесем не случился. Он был молод, зелен, безумно влюблен и, честно говоря, неинтересен. Владка из сочувствия провела с ним несколько вечеров в кафе, день на берегу речки, даже чинно сходила с ним один раз в кино, надев по его просьбе голубой сарафан, но дальше отношения не развивались.
Понятно, что Авлентина обо всем знала: Олесь немедленно ушел от нее в тот же вечер, когда решился выкупить для Владки польский сарафан. Ну и встречи с Владкой проходили практически у Авлентины на глазах — никто не прятался.
И ведь Светка потом вспоминала, что, когда Авлентина приходила в дом, Светкина кошка Шурочка вела себя странно — шипела, жалобно мяукала и пряталась. А потом, буквально через неделю после Авлентининого последнего визита, когда та сильно озлилась и на Владку, и на Олеся, Шурочка вообще ушла и не вернулась. Хотя была молода и ничем не болела.
Олесь потом, спустя какое-то время, на мотоцикле разбился. Просто взял прокатиться, ну просто от нечего делать — пустая воскресная летняя улица, никого, друг приехал новым мотоциклом похвастать. Олесь: мол, а дай прокатиться. Сел, завелся, разогнался, проехал пару сот метров и как будто повело его — в столб въехал, несколько раз перевернуло, как тряпичную куклу. И ведь мотоцикл — ни одной царапины. А Олеся не стало. В одночасье.
* * *Владка испугалась — что-то слишком уж последовательно прошли события, как по-писаному, как только в страшном кино или в кошмарном сне бывает. Испугалась, кинулась к Василине, и вдвоем они пошли к Алайбе за советом.
Дед Алайба внимательно выслушал Василину и Владку и, неспешно раскуривая трубку, сказал, что то люди такие, они так рождаются, без души. У таких же босорок рождаются, а отец их — дюч, злой дух. Сразу готовые уйти за брамы, в черный свет, поэтому страха они не знают, добра — не ведают, не делают, не понимают и не принимают. И сочувствия не хотят — отталкивают руку приносящего, когда хворают, редко хворают, но тяжко, отвергают любое слово, любой жест человеческий или поступок от сердца. И понимание или жалость для них — отрава, яд. Они просто силы накапливают, чтобы потом там, в темноте, преодолевать и побеждать таких же, как они. И именно от этого испытывают они насолоду — удовлетворение. Чем больше слез прольют из-за них, босорков, обычные человеческие неокрепшие открытые души, тем крепче босорки становятся. Они ходят «межи люды» (среди людей) и особо счастливых, особо радостных преследуют — за плечи приобнимают, трогают, стараются разговорить и расспросить, берут у них безжалостно все самое дорогое, берут так, что человек и не замечает, что отдал сам — последний кусок, ребенку или старику предназначенный, вещь красивую, для праздника отложенную, или монеты — монеты они очень любят, босорки, именно монеты — к бумажным гро́шам безразличны.
Они среди людей, — так говорил дед Ива, — они среди нас, они рядом, они в семьи лезут бесстыдно, они в души лезут беззастенчиво, они детей наших хватают на руки, и не сразу можно понять, что это они. Только мачки — кошки и коты, — только они видят сразу, понимают, кто это, и ведут себя странно — иногда боязливо, иногда агрессивно, а самые преданные — они вообще на себя всю силу черную босоркинскую берут, чтобы защитить своих хозяев, берут и со временем сходят с ума и погибают.
– Поэтому, — говорил дед Ива Алайба, — просто смотрите, как мачка себя ведет.
А потом лил воск дед Алайба, разглядывал долго причудливые изгибы в воде, кивнул головой Василине и пробормотал:
– Айа, та-як-е. (Так и есть.) Гутрина донька. Авлентина.
Авлентина — злодеевица, карапузоватая (маленького роста) Авлентина, да, не иначе Авлентина, дочка покойной злобной бабы Гутри, босорки черной, и заезжего Шаларя, пьянычки, бездушного беса.
* * *Вот так вот и случилось, что двое не очень сильных, но мудрых стариков встали на защиту своей улюбленицы (любимицы), чистой, сердечной и радостной Владки. Олэнки.
А встретились впервые Владка с Алайбой так. Когда Владка тихонько сидела у Василины в углу и шаркала карандашиком по листку на планшете, время от времени взглядывая на Василину, которая сворачивала веточки рослынок в кустики, а кустики в пучки, связывала все суровой ниткой, складывала на виду, чтоб развесить потом по всей хате на прытолок, на балки, во дворе вдруг радостно загавкал старый пес.
– А цур на тэбэ, котюга, — добродушно кто-то проворчал собаке.
– Алайба прыйшов, — Василина прытко кинулась встречать.
В хату, пригнув большую косматую голову, вошел удивительный дед. Владка тогда и не поняла, откуда его знает, просто ощущение у нее было, что знала она Алайбу всегда. Она так и рассказывала мне, вернувшись после этого знакомства, что вошел дед, ну такой знакомый, и откуда его знала — не могла вспомнить. Знала его откуда-то, и все. Причем понимала, что раньше никогда его не видела.
Странные совпадения устраивает жизнь. После Владкиного ухода я искала Алайбу и, увидев его, точно так же, как и моя подруга, не могла себе объяснить — откуда же я его знаю. И эта мысль не давала мне покоя и отвлекала от разговора с дедом Алайбой, и только спустя какое-то время почувствовала я удивительное облегчение и расслабленно выдохнула — у меня в доме, на стене в прихожей висела точная копия деда Алайбы — подаренный когда-то в пору моей тяжелой депрессии оберег, домовой, уютно сидящий в лапоточке, Хованец.
Это был в жизни Владки не первый случай, когда она сначала рисовала, или лепила, или мастерила, а только потом набредала на то, что уже год как было нарисовано и в рамке висела эта картинка где-то у друзей в Израиле или Германии. То вдруг встречала человека, кошку или собаку, чьи портреты уже давно лежали у нее в папке. Так, видимо, случилось и с Алайбой, который встретился на Владкиной жизненной дороге уже после того, как ее искусные руки, ее фантазия, ее вдохновение создали для меня тот забавный и целительный оберег.
Крепкий, живописный, красивый старик встал в проеме двери, сняв шляпу и приглаживая жилистой рукой сначала седые космы, потом богатые густые усы.
Василина сказала:
– То е Олэнка.
– Влада, — возразила Владка.
– Так, так, Олэнко.
