Ирина Комиссарова - Школа. Остаться в живых (сборник)
— Good evening, Anton Savelievich!..
Александр Прокопович. Стукачок
Наша школа во дворе. Четырехэтажное кирпичное здание без намека на то, что кто-то получил деньги за ее проект. Коробка. Кубик. Перед школьным крыльцом — полоса асфальта, за ней — узкая полоска земли, в которую воткнуты четыре дерева. Это как бы школьный сад. Кажется, эти деревья не растут. Я помню, какие они были, когда я пришел в первый класс; прошло семь лет, а они — все те же палки, слегка покрытые листвой.
Так уж получилось, что в тот день мы с Галей первыми из класса спустились с крыльца и прошли мимо сада. Все просто: Гале от школы до дома — минут семь, мне — не больше трех, поэтому, несмотря на апрельскую прохладу, мы не ждали вещей в гардеробе, а пошли домой, слегка поеживаясь, в школьной форме.
Галя весил полцентнера. На самом деле его звали Борис, но фамилия его была Галинкер, и он уже пять лет как не обижался на «Галю». Ходил он медленно, и мне приходилось все время тормозить, чтобы он не отстал. Правда, выйдя на улицу, мы разошлись — ему надо было налево, мне — направо. Именно направо я и пошел бы, если бы не шнурки. Когда я буду сам покупать себе обувь, у меня все туфли и ботинки будут на липучках или на молниях. Короче, Боря пошел налево, а я опустился на корточки — навстречу шнуркам.
Я бы никогда не поступил так в школе. Потому что такого не может быть, чтобы кто-то сзади не поддал. Внутри школы нельзя подставляться — это закон. Но я-то был на улице. Я уже вставал, когда услышал сзади шум; встать мне не дали. Они стояли вокруг. Половина приходила ко мне на дни рождения, половину моя мама, медсестра, лечила от всяких ангин и гриппов. Они около минуты просто стояли вокруг, потому что им надо было отдышаться, и я точно знал, что им сейчас все равно, кто я; важно, что я сижу, а они стоят.
Стоял очкарик Герасимов, он был немного странным, с виду — ботаник, но ботаники должны нормально учиться, а этот был пришибленный настолько, что приученные к его молчанию учителя просто уже не вызывали его. Никогда.
Стоял крепыш Суржик — он ходил на борьбу и, наверное, был самым крутым в классе; он почти не запыхался.
Аня Михайлова — самая высокая и самая красивая, стояла тоже, высунув язык, непрестанно облизывала губы. Двадцать человек стояли вокруг меня, и мне было жутко.
— Ты видел, куда Галя свалил? — Это Мормолин. Он похож на обезьянку — маленький, шустрый; мне иногда кажется, что он вот-вот заберется на какое-нибудь дерево. Будет сидеть там на ветке и скалиться. У него отец — водила, ездит на здоровущей фуре, и Мормолин отца побаивается. Отец дома бывает редко и, когда приезжает, первым делом идет в школу, а потом Мормолина бьет. Мормолин хоть и боится, но привык и поэтому трусится как-то не по-настоящему.
Я не идиот. Я вроде бы даже умный. Я, может быть, даже слишком умный, ну, в том смысле, что мне проще со сложными вещами, чем с простыми. Это же просто: если двадцать человек спрашивают, где один, значит, им от этого одного что-то нужно. Короче, они отдышались и побежали за Галей. Я был дома через три минуты и вспомнил про Галю только на следующий день. Не до того мне было, по понедельникам у меня фехтование, а родители недавно купили мне рапиру с рукояткой «пистолет». Кто фехтовал, знает, «пистолет» — это реальная вещь. Не стыдно на любом турнире.
На следующий день Галя не пришел в школу, а он за все пять лет в нашем классе ни разу не болел.
А еще через день на Галю ходила смотреть вся школа. Мне Суржик рассказал — если человека сильно стукнуть в нос, у него появится по бланжу под каждым глазом. Смотрится, как будто два раза, притом очень точно, навесили по фонарю. Галя, кажется, даже начал гордиться. Особенно когда его рассматривали девчонки. Типа герой. Я так понял, что его позавчера-таки догнали, и ему досталось.
Тема была такая. Суржика на секции перевели в группу к взрослым, а там правило — каждый новенький должен проходить боевое крещение. Я так понимаю, что Суржику на крещении пришлось несладко, и он решил, что будет не так обидно, если еще кто-то прочувствует, каково это. На секции он, понятное дело, на рожон не полез, а в классе… Галя позже всех пришел к нам, всего пять лет назад, вот его и определили в новенькие. Это в гардеробе, пока одевались, додумались.
Понятно, что, когда выбирали, кого бить, никто против кандидатуры Гали не возражал. Каждый был согласен, лишь бы не его. А теперь получилось как: Галя — единственный посвященный. В следующий раз его уже бить не будут. Суржик сказал, что теперь надо выбрать самого младшего. Младший в классе — это я.
На самом деле лучше бы меня сразу побили. Каждый день жду. Мама постоянно спрашивает — все ли у меня в порядке? А что я ей скажу?
Класс у нас довольно продвинутый, мы — «А», и к нам как бы особое отношение. Я так понял, что теперь по всей школе пошли крещения, а наши уже переключились на другое. Наш химик запил, и теперь в его подсобке — Голливуд. Есть у нас такой Конечный, у него старший брат монтажером работает на кабельном, короче, Конечный кое-что умеет. Мы наскачивали порно и вставляем в ролики головы учителей. Смотрится — просто что-то с чем-то. В Сеть выложить не рискнули, но химия теперь — любимый предмет. Короче, я как-то даже успокаиваться начал, все-таки порно круче любого крещения.
Я с тренировки хожу через школу, у нас там не просто двор, а проходной, от метро удобно срезать — чтобы угол не обходить. Во дворе меня и встретили. И Галя в том числе. До меня обычно такие вещи не сразу доходят. Сначала я решил, что они в футбол играли, а тут я — домой иду кратчайшим путем через наше поле. Только когда увидел Галю, допер, Галя у нас в футбол не играет.
Суржик подошел, у него бицепсы с мою голову, и говорит: «Ну что, Сява, расслабился? Идешь, свистишь, может, еще споешь нам?» А я реально, когда иду долго, свистеть начинаю. Мне даже кажется, что я классно это делаю. Любую тему могу вывести. Короче, я разозлился; потом я ж с тренировки шел, а там все иначе. Наверное, повезло мне: там в основном пацаны года на два — на три старше, они совсем другие. Когда мой «пистолет» увидели, Миша Шуманов мне свою старую бандуру подарил. Это сумка такая, специально чтобы носить рапиры, маску, нагрудник…
Короче, я, наверное, неправильно поступил. Я так на два шага отошел, рапиру вытащил, ну и говорю: «Сейчас вы у меня споете».
Кто не фехтует, все равно не поймет: рапира, это ведь не палка. Дело не в том, что она железная; просто палку у меня бы через секунду забрали и ею же надавали. А с рапирой — иначе, она гибкая и дерется больно. Нас тренер заставлял прыгать в высоту, кто низко прыгал — рапирой по заднице, так после первого круга все прыгали с запасом, а ведь он любя нас лупил. Если со всей дури по ноге попасть, так ходить долго не захочется.
А они же вокруг меня стоят, и задние не понимают, что происходит. Думают, это я ору. Если бы расстояние было чуть побольше или народу чуть поменьше — я бы справился. Не знаю, как бы потом в школу ходил, но справился бы. А так — в конце концов Суржик меня сзади подловил, а тут уже не выкрутиться, у него захват реальный, он двоих таких, как я, удержать может и еще прикалываться будет. Я когда в себя пришел — рядом только Галя стоит, а я помню, он меня придержал, когда Суржик руку выкрутил. Чего он остался?
Когда домой вернулся, родители кипешивать стали, я им байду навесил, типа хулиганы напали. Все бы ничего, только колпачок защитный с рапиры скрутился, а без него — фехтовать нельзя, где его достанешь?
На следующий день меня к директору поволокли. Сидит тетка и мрачно на меня так смотрит. Я сразу и не узнал — мама Суржика. Я ее видел всего пару раз: первого сентября, и еще как-то приходила, справку заносила. Короче, с жалобой на меня, что я на Суржика напал с рапирой и покалечил его.
Я, если честно, думал, кто-то настучал про драку, и меня раскалывать будут, а тут — фигня какая-то. Директор на меня смотрит так печально, он в принципе на все печально смотрит. Директор наш — здоровый дядька, под два метра, руки такие жилистые, и в правой руке — постоянно связка ключей. Когда он по коридору идет, все к стенкам прижимаются. Мама рассказывала, что он в Афгане воевал, в десантуре. Похоже. Он этим своим жалобным взглядом мог любого духа обмануть.
Ну, директор смотрит на меня и своим скрипучим голосом говорит, мол, будем ставить вопрос об исключении. Я даже не сообразил сразу, чего он сказал. В класс возвращаюсь, а там Суржик — живой и здоровый — лыбится. Это, я так понял, он специально, из-за того, что я сопротивляться стал. Нет чтоб тупо дал себя побить, а так — неправильно поступил, на своих с рапирой кинулся…
Исключить меня не исключили, объявили бойкот. Я теперь худший в классе. Я так понимаю, учителя тоже в курсе: теперь меня первым вызывают по любому предмету, и с такой издевкой, типа ты сегодня в класс рапиру не притащил, а то мало ли…
Светлана Ивановна, наша классная, решила провести со мной работу. Есть у нее такая фишка — верит, что если с кем-то долго говорить, то от этого что-то меняется. Достала меня. Реально. Про дуэльные кодексы, про рыцарскую честь, Боярского с мушкетерами приплела… Я не выдержал — на втором часу выложил ей, что это не я напал, а на меня, и не один на один, а двадцать на одного… Светлана Ивановна как-то странно на меня посмотрела и отпустила, как будто вдруг заторопилась куда-то.
