Владимир Корчагин - Две жизни
Но вот дверь раскрылась, и на крыльце появилась хозяйка дома. Она низко поклонилась Анастасии и, угодливо улыбаясь, пригласила ее войти:
— Милости прошу, барышня, к нам в гости. Очень, очень вам рада. Я словно чувствовала, что вы приедете, — и горницу в задней избе приготовила, и кровать заправила всем чистым. А сейчас и самовар вскипит. Так что будьте как дома. Аграфена сказала, что у вас с экипажем что-то неладно…
— Я, право, мало в этом разбираюсь, — отмахнулась Анастасия. — Наверное, пустяк какой-нибудь.
— Если бы пустяк! — вступила в разговор появившаяся в дверях Аграфена. — Так нет же, дальше ехать совсем нельзя. Побегу сейчас в село за кузнецом. А там — как знать. Во всяком случае, сегодня придется переночевать здесь. Лукерья! — окликнула она кухарку. — заноси вещички в дом и проследи, чтобы все было как надо. Степанидушка, ты уж позаботься о барышне.
— Будь покойна, Агаша, — заверила ее хозяйка. Все будет самым лучшим образом.
— Ну, располагайтесь, — махнула рукой Аграфена. — К вечеру мы с кузнецом будем здесь.
Так получилось, что после полудня Аграфена была уже в кузнице у Святого ключа и, будто не замечая Дмитрия, обратилась к Егору:
— Дядя Егор, выручай. Беда у нас с барышней приключилась. Поехали мы в монастырь на богомолье, а экипаж по дороге того… Сломался, в общем.
— Что же с ним приключилось, с экипажем?
— Будто я знаю! Тут мужицкий глаз нужен. Послал бы ты Митрия со мной. Пусть посмотрит, что и как. Ну и исправит что надо.
— Вот оно что! — хмыкнул в бороду старый кузнец. — Ну что же… Слышишь, Митрий, какое дело? Сходи выручи барышню.
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть? Захвати инструмент какой потребуется, харчишек на день-два…
— Что ты, дядя Егор, каких харчишек?! — замахала руками Аграфена. — Нешто мы не накормим Митрия? Пошли, парень.
— Тогда с Богом. Только вот что, Митрий. Зайди домой переоденься малость. Как-никак в люди идешь.
«В люди»! Знал бы старый кузнец, что творилось в душе Дмитрия, когда, наскоро переодевшись, он выскочил из хаты и, нагнав Аграфену, зашагал с ней по пыльному тракту, тем более что та успела шепнуть ему:
— Ты того… много-то инструмента не бери. Там и делать почти нечего, с шарабаном-то. Просто барышне, похоже, повидать тебя захотелось.
Барышне захотелось! А ему? Он даже не заметил, как отмахал полтора десятка верст, слушая и не слыша, что без конца говорила ему словоохотливая Аграфена.
Но вот и заветный дом, где, по ее словам, они вынуждены были остановиться из-за поломки экипажа. С бешено колотящимся сердцем переступил Дмитрий порог передней избы, ожидая увидеть свою возлюбленную. Но вместо этого глазам его предстал богато накрытый стол с кипящим самоваром и хлопочущая вокруг него Лукерья с чайником в руках.
— Ну наконец-то! Я уж третий раз самовар разогреваю. Садитесь откушайте, что Бог послал. Шутка ли, столько верст по такой жаре! Барышня и та начала уж беспокоиться. А сейчас, видно, отдохнуть прилегла. Да ты ешь, ешь! — принялась она обхаживать Дмитрия. — Работа, она не волк, в лес не убежит.
— О работе пока — молчок! — сказала как отрезала Аграфена, уплетая за обе щеки холодец с хреном. — На дворе, гляди, уж почти ночь, да и уморились все за день. Шарабаном с утра займемся. А сейчас подзаправимся малость и на боковую — ноги аж гудят с дороги.
— А барышня наказывала сказать ей, как придете, — возразила Лукерья.
— Вот пусть Дмитрий и скажет. Ему, я вижу, все одно кусок в горло не лезет. А я еще чайку попью. Ступай, Лукерья, проводи его в горницу к барышне, да по пути покажи чуланчик, где хозяева постель ему приготовили.
— А если барышня почивать изволют?
— Нешто! Сама говоришь, она наказывала. Видно, что-то насчет шарабана приказать Митрию хочет, или еще что. Ей виднее. А наше дело холопье.
— Ну если эдак-то, пошли, Митрий, — Лукерья провела Дмитрия через сени и остановилась возле двери в закуток, служащий, должно быть, для хранения конской сбруи или садового инвентаря. — Вот тут и переспишь, там все постлано. А вот здесь, — указала она на дверь в заднюю избу, — барышня устроилась. Только стучи к ней сам. А я пойду.
Мало ли чего…
Дмитрий подождал, пока Лукерья уйдет из сеней, и тихонько стукнул в косяк двери. За ней послышались быстрые легкие шаги.
— Кто там?
Боже, ее голос! Дмитрий почувствовал, что все в нем напряглось, как туго натянутая струна, грудь стеснило, во рту стало сухо.
— Это я, Настя… — еле вымолвил он, с трудом переводя дыхание.
— Митюшка, ты… Ты один? К — Да, пришел вот…
— Заходи, заходи! А ты поел?
— Заставили…
— Заставили?! Какой ты все-таки смешной, Митюша. Ну, здравствуй, мой хороший! — Она обвила его шею руками, прижалась к груди, ожгла долгим жарким поцелуем. — как же ты жил все это время? Я, веришь, просто извелась не видя тебя. Ладно хоть Аграфена придумала эту поездку. Проходи, садись вот сюда, на мягкое, ты же устал, наверное.
— Да нет, как можно. Я лучше постою.
— Постой, постой! Может, и руки вытянешь по швам? — рассмеялась Анастасия. — Прошлый раз, в стогу, ты был куда смелее.
— Так то в стогу. А тут…
— А тут что? Грозы не хватает, запахов сена? Глупенький ты мой! Мы же снова одни. Совсем одни! И знаешь что? Помнишь, я обещала сказать тебе кое-что? Так вот, слушай. Если мне и суждено будет когда-нибудь выйти замуж, то моим суженым будешь только ты.
— Что ты, Настя, как же я, простой кузнец…
— А это уж моя забота. Теперь ты мой характер знаешь. Ты или никто! А сейчас… давай поваляемся как тогда, в стогу.
Раздевайся, Митюша.
— Так я и без того… — вконец растерялся Дмитрий, одергивая рубаху.
— Что «без того»? Или ты хочешь, чтобы мы на пол прилегли?
— Не знаю… Тут все такое чистое, нарядное…
— Вот-вот, люди постарались для нас, а ты… Не в рубахе же и в штанах заберешься в чистую постель! Это тебе не норушка в стогу.
— А ты сама?..
— А я… Ты что, не видишь?
Тут только Дмитрий заметил, что на Анастасии всего лишь легкий ситцевый халатик, сквозь полураспахнутые полы которого проглядывает узкая полоска совершенно голого тела. Это было красноречивее всяких слов.
— Настасьюшка моя! — пересилив последние путы стеснения, Дмитрий опустился на колени и, обхватив ее бедра, начал как безумный целовать соблазнительно белеющую полоску.
— Ох, Митя! — слабо вскрикнула Анастасия. — Что ты делаешь? Я уж еле на ногах стою. — Она наклонилась над ним, подалась к нему всем телом. Дыхание ее участилось. Руки судорожно вцепились в его вихры. — Митенька, я падаю… Держи меня! Ох… — больше она не могла вымолвить ни слова.
Тогда он вскочил с пола, поднял ее на руки, прижал к самому сердцу, приник губами к оголенной груди.
— Митюшенька, радость моя! — она снова обвила его шею руками, потянулась губами к его губам. — Тебе же тяжело, милый. Ляжем в постельку.
Но он медлил, что-то еще удерживало его от шага к последней черте. Он не мог отрешиться от сознания огромной пропасти, отделявшей его от возлюбленной. Однако поцелуи Анастасии были сильнее всех страхов и сомнений.
Чуть помедлив, он шагнул к кровати и осторожно опустил драгоценную ношу на хрустящие простыни. Однако Анастасия не выпустила его руки из своих:
— Ну что же ты? Иди ко мне, Митюша.
И снова, как тогда в стогу, какая-то сила, не поддающаяся ни воле, ни рассудку, будто толкнула его к Анастасии. Он сбросил с себя остатки одежды и, задыхаясь от переполнивших его чувств, все еще не веря в реальность всего происходящего, прилег рядом с ней. Пока только прилег — робко, боязливо, не решаясь даже до конца распахнуть ее халатик. Но так продолжалось лишь мгновенье. В следующую секунду, стоило только ей прижаться к нему, все сокрушающая сила страстной нежности заполнила все его существо, захлестнув последние крохи рассудка, и оба они потонули в бездонном омуте любовного экстаза…
Глава восьмая
Теперь они встречались часто. Преданно-услужливая и хитрая на выдумки Аграфена то сопровождала Анастасию в уездный город на ярмарку, то ехала с ней к ее любимой подруге по пансионату в соседнее село, то просто приглашала навестить каких-то своих родственников на дальнем хуторе. И всякий раз где-нибудь по дороге им «случайно» попадался бредущий с котомкой за плечами Дмитрий, и они, конечно, «соглашались» подвести его по мути, благо «шел» он примерно туда же, куда они ехали. А найти затем для них с Анастасией укромное, скрытое от посторонних глаз местечко было для Аграфены проще простого.
Сложнее было Дмитрию каждый раз объяснять своему названому отцу причину неожиданной отлучки из дома. Но он сразу откровенно признался ему во всех своих сердечных делах, и старый кузнец вынужден был скрепя сердце не перечить любимому чаду.
