Владимир Корчагин - Две жизни
— Что ты! Здесь мягче, чем на пуховой перине. А уж коль ты все-таки снял рубашку, положи ее мне под голову, чтобы сена в волосы не набралось. Вот так… А теперь ляг ко мне поближе. Слышишь, как там льет? От одного этого у меня мурашки бегут по спине. Погрей меня, Митюша.
Он лег с ней рядом, легонько приник к ее бочку:
— Будь покойна, здесь нам никакой ливень не страшен.
— Особенно с тобой, — прошептала Анастасия. — А какой ты, оказывается, горячий, Митюша, — она провела рукой по его голой груди, плечам, обхватила его шею и вдруг прижалась к нему всем телом.
— Желанный ты мой! Любовь моя! Ох, Митюшенька… — голос ее прервался, по телу прошла волна страстной неги.
Дмитрий также почувствовал, что все в нем напряглось в каком-то страстном порыве, выплеснулось за грань того, что было в его власти. Он почти бессознательно прилег ей на грудь, начал целовать глаза, шею, плечи, ласкать спину, живот, бедра. А она все теснее прижималась к нему, шепча какие-то теплые слова и мелко вздрагивая в ответ на его ласки.
Тогда он принялся целовать ее в губы, нее жарче, пса напористее. Она отвечала ему тем же, и теперь уже сама старалась прижать его к себе. Дыхание ее стало частым, прерывистым, глаза почти закрылись в сладкой истоме. И вдруг тихий стон вырвался у нее из груди.
Он словно очнулся:
— Что с тобой, Настюша?
— Пуговки, Митя… Пуговки на блузке… Больно от них мне. И тебе, наверное…
Теперь и он почувствовал, как что-то жесткое, неудобное впивается в тело.
— Сейчас, сейчас! — он приподнялся над ней, нащупал злосчастные пуговицы, расстегнул одну, другую, попробовал сдвинуть их в сторону.
— Нет, — замотала головой Анастасия. — Так не получится. Сними совсем… Блузку сними!
Он расстегнул оставшиеся пуговицы, осторожно стянул с нее блузку и так и замер, потрясенный тем, что увидел в полумраке тесной норушки. Под блузкой оказалась лишь тонюсенькая шелковая сорочка и кружевной лифчик, а под ними… Под ними отчетливо проступили тугие, упруго-округлые холмики грудей с темными, будто подсиненными, упрямо упершимися в ткань сосками и узкая разделяющая их ложбинка с крохотной родинкой у основания шеи.
Анастасия была чудо как хороша. Нет, не просто хороша, она была самим совершенством, созданным Богом на земле. Такое Дмитрий не мечтал увидеть даже в самых тайных, самых сокровенных желаниях своей души. На миг он словно оцепенел от всего увиденного. Но та же властная сила, не подчиняющаяся ни воле, ни рассудку, но, очевидно, также данная человеку Богом, подтолкнула его стянуть с Анастасии и сорочку, и тесный лифчик, после чего он стал покрывать поцелуями и божественные холмики, и соблазнительную ложбинку между ними, и мягкий, податливый животик. А она, словно забывшись в сладкой истоме, лишь тихонько постанывала, судорожно теребя обеими руками его вихры…
Теперь между ними осталась одна-единственная преграда: его грубые пестрядинные штаны и ее шелковая плиссированная юбочка. Но пала бы, наверное, и эта преграда, если бы Дмитрий не заметил вдруг, что вход в их норушку неожиданно вспыхнул каким-то ярким, огненно-красным светом. Что там такое?!
Он чуточку отстранился от прижавшейся к нему Анастасии:
— Настенька, подожди немножко, я выгляну, что там случилось.
— А что такое?
— Не знаю, но, кажется, что-то неладно.
— Ой, в самом деле! Что бы это могло быть?
Юноша выбрался наружу и вмиг похолодел от ужаса: в стог, что стоял рядом, должно быть, ударила молния, и теперь он пылал, как гигантская свеча, рассыпая во все стороны снопы искр.
Дождь, оказывается, давно прошел. Черная туча стремительно уходила за реку. В воздухе не было ни ветерка. Но стоило ему подуть в их сторону, как пламя перекинулось бы и на стог, в котором они укрылись.
— Настя! Настюшка! — крикнул он. — Выбирайся скорее наружу. И всю одежонку прихвати. Тут, оказывается, такое…
Анастасия не заставила себя ждать. Боже, до чего она была прекрасна испуганная, растерянная, полураздетая в свете гигантского факела пожара. Дмитрий готов был упасть на колени и молиться на нее как на неземное божество. Но она уже взяла себя в руки:
— Да, вовремя ты спохватился, Митя. Бог миловал нас. Вот твоя рубашка. И не смотри на меня, пока я приоденусь. Вот так… А теперь — бежим! Бежим, бежим, а то, не ровен час, нагрянут сюда косари, попробуй докажи им, что мы тут ни при чем.
Она первая припустилась по мокрому лугу и остановилась лишь под знакомой ивой.
— Вот теперь окончательно приведем себя в порядок. Как я, не очень похожа на бабу-ягу? — усмехнулась она, поправляя рассыпавшиеся волосы.
— Что ты, Настасьюшка! Да ты…
— Знаю, знаю, опять будешь комплименты сыпать. Но я серьезно спрашиваю. Мне ведь на люди идти. И вот еще что. Я обещала прошлый раз сказать тебе одну вещь. Так вот, слушай. Или нет, скажу в следующий раз. А сейчас мне пора, Митя. А то еще искать начнут. Здесь мы и расстанемся.
— Но как и где я снова увижу тебя?
— Жди Аграфену, она даст знать. Ну, всего тебе! — она крепко поцеловала его в губы и привычной порхающей походкой пошла к домику тетки.
Дмитрий снова остался один, машинально подобрал с земли оставшуюся после их завтрака корзинку, собрал и закопал в землю бесчисленные размокшие от дождя пакетики и обертки, посидел, подумал, бросил последний взгляд на омытый грозой луг, где догорал уже и второй стог, тот, что на несколько часов приютил их с Анастасией. И только услышав шум удаляющегося экипажа, побрел потихоньку в сторону дороги. На душе у него было почему-то грустно.
Глава седьмая
Прошло пять дней. Пять дней надежд и ожиданий. Ожиданий тем более призрачных, что Анастасия, по сути дела, ничего не обещала. Велела лишь ждать Аграфену. А что Аграфена? Такой же подневольный человек, как вся прислуга. Захотят господа — отошлют ее в какую-нибудь дальнюю деревню, захотят — засадят в каталажку. Вот и жди ее! А Анастасию, видно, опять заперли в четырех стенах. И ничем он, Дмитрий, не может ей помочь. А ведь, кажется, жизни не пожалел бы, чтобы хоть издали увидеть ее. Да где там увидеть! И узнать-то о том, что с ней, нет никакой возможности.
А узнавать было что, потому что бывшая кормилица Анастасии уже несколько дней уговаривала старую барыню отпустить с ней барышню на моление в Заречный монастырь. И уговорила-таки.
Даже сам барин не стал перечить жене с дочерью, знать, проснулась и в нем совесть. К тому же монастырь — дело святое. Может, думал он, хоть милость Всевышнего поможет укротить своенравное дитя.
Словом, как раз на сегодня и был назначен отъезд в обитель. Но откуда обо всем этом было знать тоскующему Дмитрию? Занятый срочной работой, он не заметил даже, как часов в десять утра из ворот барской усадьбы выехал знакомый экипаж и тройка резвых скакунов лихо промчалась мимо Святого ключа и часовни, где когда-то он впервые увидел барышню Мишульскую.
Она и теперь не сводила глаз с часовни и кузницы в надежде увидеть своего возлюбленного или хотя бы услышать его голос. Но все кругом лишь тонуло в летящем из-под колес облаке пыли, а в ушах раздавались бесконечные ахи да охи Аграфены, до смерти боящейся быстрой езды.
Впрочем, пожалеть ее было некому. Выехали они лишь с глухонемым кучером Афанасием, которому кричи не кричи — все без толку, и старой кухаркой Лукерьей, единственной заботой которой было набрать как можно больше снеди и сохранить ее в пути.
Путь же им предстоял неблизкий и так как он лежал через небольшую деревеньку, где жили родственники Аграфены, то решено было заглянуть и к ним на часок-другой, чтобы передохнуть перед дальней дорогой. Таков был, по крайней мере, приказ Анастасии.
Однако едва они поравнялись с домом Аграфеновых родственников, как та деловито обошла экипаж со всех сторон и безоговорочно заявила:
— Всё, приехали! Шарабан чинить надо.
— Да кто же его здесь починит? — подала голос Лукерья.
— Здесь, знамо, некому. Пойду обратно в Благовидово за кузнецом.
— А как же мы? — запричитала Лукерья.
— Не беспокойтесь, все устрою лучше некуда! — отрезала Аграфена. — Давай, Афанасий, — она знаками указала кучеру, чтобы тот распрягал лошадей, и пошла в дом.
Дом этот был добротным пятистенком с тесовой крышей и высокой клетью над задней избой, что говорило о том, что родственники Аграфены были людьми с достатком. Не меньшее впечатление производили и надворные постройки, и сам двор с вместительной конюшней и навесом для телег. Но главное, что больше всего заинтересовало Анастасию, была именно задняя изба с янтарными свежесрубленными стенами и высокими, чисто вымытыми окнами, выходящими во Двор.
Но вот дверь раскрылась, и на крыльце появилась хозяйка дома. Она низко поклонилась Анастасии и, угодливо улыбаясь, пригласила ее войти:
