Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ
Культ бога Диониса пришел из Малой Азии и соединился с распространенным по всей Греции культом матери-богини земли и земледельческими обрядами, поэтому подозревают, что у них был один источник: великую мать-богиню земли, как живую, Хонда совсем еще недавно своими глазами видел в том храме Калиг-хат в Калькутте. Дионис, появившийся в северной стране — Фракии, воплощал возрождавшуюся жизнь природы: зимой она умирала, а с весной воскресала. Каким бы веселым и безудержным его ни представляли, Дионис был предтечей молодого духа злаков, представленного Адонисом — прекрасным юношей, который умер молодым. Как Адонис, который неотделим от Афродиты, так и Дионис во время мистерий ассоциировался с великой матерью-богиней земли. В Дельфах Диониса почитали наравне с этой богиней, и они были главными божествами, священным союзом бога и богини в мистериях.
Дионис пришел из Азии. Эта религия, несущая безумства, разврат, пожирание сырого мяса, человекоубийство, возникла как настоятельная проблема «души». Ее безумие, не допускавшее ясности рассудка, не допускавшее, чтобы люди или боги застыли в красивой форме, словно туча саранчи, закрывшая солнце, налетела на изобильные, принадлежавшие Аполлону нивы Греции, мгновенно опустошила поля, сожрала урожай — эту ужасную картину Хонда не мог не сравнивать со своими индийскими впечатлениями. Вызывающие отвращение пьянство, смерть, безумие, лихорадка, разрушение…
Почему они так пленяли людей, столь обнажали людские души? Что вынуждало эти души покидать удобное, спокойное, темное пристанище и рваться наружу? Отчего сердце до такой степени не выносит покоя?
Так случалось и с историей целых стран, и с отдельными людьми. И все потому, что люди чувствовали: по-другому им никак не коснуться этого всеобъемлющего космоса, этого огромного целого. Охмелевшие от вина, с растрепанными волосами, в разодранной одежде, бесстыдно обнаженные, с текущей изо рта кровью пожираемого сырого мяса… — человек хотел так хоть кончиком пальца дотянуться до «целого».
Именно это и есть духовный опыт энтузиазма (одержимости богом, воодушевления) и экстаза (выход его наружу, исступление) — их формы орфиками были отшлифованы и превращены в мистерии.
Экстатический опыт впервые повернул древнегреческую философию к мысли о переселении души. Глубинным источником переселения был «восторг».
В мифах, которые орфики считали своей религией, бог Дионис звался Дионисом Загреем. Он был сыном Персефоны — дочери богини земли и могущественного Зевса, ребенком горячо любимым, которому отец-бог поручил в будущем править миром. По преданию, когда небо-Зевс полюбил дочь земли Персефону, он соединялся с ней, приняв облик большого змея — духа земли.
Это вызвало ревность божественной супруги Зевса Геры, она подняла подземных титанов, те игрушками завлекли младенца, зверски убили его, расчленили тело и, сварив, съели. Но его сердце Гера своими руками поднесла Зевсу, тот отдал сердце Семеле, и ребенок родился снова как Дионис.
Разгневавшись на титанов, Зевс поразил их молниями, из пепла сожженных титанов потом родился человек.
Таким образом, человек унаследовал злую натуру титанов, а с другой стороны, благодаря благородной плоти съеденного ими Загрея, человек хранит в своем теле божественное, поэтому орфики объясняли, что следует, доведя себя до экстаза, обращаться в Диониса, достигая, таким образом, божественного источника. Ритуал поедания божества впоследствии нашел свое отражение в христианстве — во вкушении тела и крови Христовых.
И музыкант Орфей, которого разрывают на части фракийские девы, тайны его смерти, воскрешения, пребывания в мире теней, — все это, как и воскрешение Диониса, стало важной частью учения орфиков.
Итак, если древние считали, что радостный дух, вырвавшийся благодаря экстазу из тела, мог на миг коснуться тайны Диониса, значит, человек уже знал, что душа и плоть разделимы. Плоть родилась из отвратительного пепла титанов, а дух сохранил чистое благоухание Диониса. И еще орфики учили, что земные страдания не кончаются со смертью тела: покинувшая мертвое тело душа затем пересекает реку времени Лету в Аиде — царстве мертвых и вновь поселяется на земле в теле другого человека или животного, она должна вершить бесконечный «круговорот зарождения».
Бессмертная, изначально наделенная божественностью душа должна раз за разом проходить мрачный путь из-за первородного греха тела — убийства титанами Загрея. Земная жизнь добавляет новые грехи, они копятся, и человек никак не может избавиться от страданий круговорота жизней. Из-за грехов он может возродиться потом не в человеке, а в лошади, овце, птице или собаке, а может, став холодной змеей, ползать по земле.
Пифагорейцы, истолковавшие и углубившие учение орфиков, создали свое собственное учение о переселении душ и дыхании космоса.
Хонда потом смог проследить идею о том, что «космос дышит», во взглядах на жизнь и душу царя Менандра,[25] изложенных в длинных диалогах царя с буддийским монахом в Индии; это напоминало также и мистерии древнего синто.
По сравнению с по-детски сказочными, светлыми джатаками буддизма Хинаяны — хотя учение греков имело с ними нечто общее — концепция переселения душ, окрашенная мрачной меланхолией Ионических островов, утомляла Хонду, вызывала у него желание прислушаться скорее к философу Гераклиту, высказавшему идею непрерывного изменения, становления.
Именно в его философии вращающегося единства оказались слиты энтузиазм и экстаз: из всеобщего космоса проистекают эманации, и в результате появляются отдельные вещи, но они также вечно возвращаются к своему началу — космосу. И время, и пространство имеют основу в области трансцендентального, собственное «я» исчезает, легко сливается с космосом, в божественном опыте мы становимся другим существом. Поэтому человек и природа, зверь и птица, шумящий под ветром лес, речушка, мерцающая чешуей рыба, гора, поймавшая облако, синее море с разбросанными островами смогли отринуть границы существования и слиться в гармонии. Гераклит так объяснял мир: «Живые и мертвые, восставшие ото сна и спящие, молодые и старые, слившись, станут тождественны. Когда они изменятся, то станут теми, а те, изменившись, опять станут этими»; «Бог — это день и ночь, бог — это зима и лето, бог — это война и мир, бог — это изобилие и голод, только принимающий разные формы»; «День и ночь — все едино»; «Добро и зло — все едино». «Конечная и начальная точка окружности — все едино».
Когда Хонда прикоснулся к этим величественным идеям Гераклита, то ощутил, что ослеплен их сиянием, он испытал чувство освобождения, и в то же время ему казалось, что он не сможет сразу отвести ладоней, которыми закрывал глаза от яркого света. Прежде всего потому, что боится ослепнуть, а еще потому, что осознавал — его собственные чувства и мысли не созрели для того, чтобы встретить столь безграничное сияние.
14
…Хонда на некоторое время отвлекся и погрузился в исследование концепций переселения душ, которые ожили в семнадцатом-восемнадцатом веках в Италии. В переселение душ верил живший в шестнадцатом-семнадцатом веках монах-доминиканец Томмазо Кампанелла, этот еретик и бунтовщик провел в тюрьме двадцать девять лет, а потом, счастливый, овеянный славой, поселился в конце жизни в приютившей его Франции и по случаю дня рождения Людовика XIV преподнес королю оду, в которой подтверждал фактами свое учение о переселении душ.
Кампанелла изучал теории круговорота человеческого существования, созданные последователями брахманизма, знал, что душа умершего может возродиться в обезьяне, слоне, быке. Он знал о том, что пифагорейцы верили в бессмертие души и ее переселение — жителей своего «Города солнца» он определял как народ, появившийся из Индии, «бежавши оттуда после поражения монголами и насильниками, разорившими их родную страну…», называл их «пифагорейскими адептами брахманизма», хотя прямо не указывал на их веру в переселение душ. Сам же Кампанелла утверждал, что «после смерти душа не попадет ни в ад, ни в чистилище, ни в рай».
Представления Кампанеллы о круговороте жизни просматриваются в его «Кавказских сонетах». Стихи эти проникнуты чувством скорби: поэт вовсе не считает, что после смерти человек может стать лучше, — нередко избавление от несчастий приводит к разрастанию зла, ощущения живут и после смерти, но стремление личности знать, что будет по ту сторону, нужно лишь затем, чтобы забыть страдания в настоящем, а вовсе не затем, чтобы убедиться в том, какой — тяжкой или спокойной — была предыдущая жизнь.
По сравнению с возносившими радостные молитвы людьми в Бенаресе, европейцы, толковавшие о переселении душ, казались раздавленными жизненными неудачами и горестями. От будущей жизни они ждали не радости, а только забвения.
