Жозе Сарамаго - Каменный плот
Можете следовать, отпустил их полицейский, помните, что я сказал, и Парагнедых беспрепятственно въехал на территорию Португалии у местечка Вила-Реал-де-Санто-Антонио, покуда его седоки обсуждали необыкновенные происшествия: Вот ведь, надо же, кто бы мог подумать, хотя известно, впрочем, что португальцы бывают двух видов – одни спускаются на берег моря и вперяют тоскующий взор в горизонт, а другие бесстрашно идут на приступ гостиничных цитаделей, обороняемых полицией, республиканской гвардией да вдобавок еще, как нам стало известно, регулярной армией, причем уже имеются раненые, о чем по секрету сообщили нашим путникам в одном кафе, возле которого они остановились, чтобы разжиться сведениями. Вот так они и узнали, что в отелях Албуфейры, Прайя-да-Роши и Лагоса ситуация просто критическая – здания окружены со всех сторон силами правопорядка, поведшими правильную осаду смутьянов, которые забаррикадировали окна и двери, укрепились, заняли круговую оборону и с остервенелой непреклонностью, будто мавры-нехристи какие, остаются столь же глухи к угрозам, как и к призывам одуматься и просьбам проявить благоразумие, ибо догадываются, должно быть, что белый флаг парламентера предшествует гранатам со слезоточивым газом, а потому не желают вступать ни в какие переговоры и слышать не хотят о капитуляции. Карамба, тихо, себе под нос повторяет Педро Орсе, и лицо его озаряется отблеском патриотической досады – отчего же не испанцы первыми додумались до такого?
У первого же шлагбаума их хотели было завернуть на Кастро-Маринь, но Жозе Анайсо с жаром запротестовал, ссылаясь на важнейшее и неотложное дело в Силвесе – он специально сказал "в Силвесе", дабы не навлечь на себя подозрений: Вы бы нас ещё проселочной дорогой пустили! – на что командир блокпоста, на которого мирный вид трех пассажиров и слегка почтенная изношенность Парагнедых произвели благоприятное впечатление, ответил: Оно и лучше было бы, если не хотите нарваться на неприятности. Но, господин лейтенант, в подобной ситуации, когда страна катится черт знает куда согласимся, что это выражение на редкость уместно здесь – стоит ли придавать такое значение тому, что кто-то самочинно занял сколько-то там гостиниц, не революция же это, в самом-то деле, чтобы устраивать такой переполох и объявлять в стране всеобщую мобилизацию, а просто народные массы порой теряют терпение, только и всего, и вся эта тирада принадлежит Жоакину Сассе, проявившему такое поразительное отсутствие дипломатического такта, что если бы лейтенант, уже давший отмашку, не придерживался принципа "первое слово дороже второго", пришлось бы все-таки нашим путникам пилить в Кастро-Маринь. Дерзость все же не осталась без отповеди, по-военному суровой: Армия выполняет здесь свой долг, представьте, вот мы бы сказали, что нам в казармах неуютно, да вломились бы в "Шератон" или "Ритц", и сильно, должно быть, был сбит с толку этот лейтенант, если снизошел до дискуссии со штатским. Святая правда, господин лейтенант, не обращайте на него внимания, он у нас такой – вечно ляпнет, не подумавши, сколько раз я ему твердил. Значит, мало, пора бы уж сначала думать, потом говорить, не маленький, ответил лейтенант, самим тоном этого высказывания кладя конец беседе и отошел от машины, показав жестом – можете следовать! – и счастье, что он не услышал ответной реплики Жоакина Сассы, иначе кончилось бы дело тюрьмой.
Их задерживали ещё несколько раз, республиканская гвардия была ещё менее приветлива, чем армия, а потому приходилось трястись по проселочным грунтовым дорогам, прежде чем сумели выбраться вновь на автостраду. Жоакин Сасса дулся – и было отчего: Лейтенанту этому по службе положено мораль читать, а тебе вот вовсе необязательно было встревать и говорить, что я всегда ляпну, не подумавши. Ну, извини, я ведь просто хотел поскорее от него отделаться, ты вздумал с ним шутить, а это ошибка непростительная, с властью даже самые остроумные шутки – плохи, либо она их не понимает, и тогда зря, значит, ты старался, либо понимает, и тогда придется тебе совсем скверно. В этом месте Педро Орсе попросил, чтобы ему помедленней растолковали, в чем предмет спора, и волей-неволей пришлось несколько снизить тон, да ещё несколько раз повторить одно и то же, так что разбор того, из-за чего весь сыр-бор, ясно показал, что происходящее значения не заслуживает, и когда Педро Орсе вник в суть инцидента, тот был уже исчерпан.
Когда миновали развилку Боликейме, Жозе Анайсо, пользуясь тем, что шоссе было пустынно, вдруг, никому ничего не говоря, съехал на обочину и погнал Парагнедых через поле напрямик, срезая дорогу. Куда тебя несет?! завопил Жоакин Сасса. Если так и будем торчать перед каждым постом, никогда не доберемся до отеля, а ведь интересно взглянуть, что же там происходит, разве нет? – отрывисто, потому что его подбрасывало на кочках и выбоинах, отвечал, отчаянно крутя руль, Жозе Анайсо. Педро Орсе на заднем сидении безжалостно мотало и швыряло из стороны в сторону, и Жоакин Сасса, захохотав, прерывающимся от толчков голосом одобрил: Верно, верно, хорошо придумал. К счастью, метров через триста обнаружилась скрытая за рощицей фиговых пальм и поваленной стеной мощеная дорога, а вернее сказать – мощи дороги. Теперь они выбрались на оперативный простор и со всеми предосторожностями стали подкрадываться к Албуфейре, стараясь держаться в низинах, но все равно выдавая себя клубами пыли из-под колес, никудышный из Парагнедых получился разведчик, а авангард – и подавно, но полиция осталась далеко позади, она сторожит развилки и перекрестки, оседлала, выражаясь военным языком, оживленные магистрали, у неё самая страда на автостраде, ей важно перекрыть основные коммуникационные узлы, а на прочее никаким силам правопорядка, сколько бы их ни было, сил не хватит: в этой провинции гостиниц – как, извините за сравнение, рожковых деревьев. По правде говоря, тем, у кого пункт назначения – город Лиссабон, вовсе незачем околачиваться в этих объятых смутой местах, однако нам желательно удостовериться в истинности сообщений прессы, много раз случалось убеждаться, что наплели нам не с три, а с тридцать три короба, и размах событий вовсе не таков, каким тщатся нам его представить – ну, может, были единичные, отдельные случаи, один-два, а все эти посты и шлагбаумы суть практическое воплощение мудрой предусмотрительности, ибо если беспорядкам помешать, то потом и вмешиваться не придется. Однако власти уже замешкались. Через редколесье, тревожа тяжелыми шагами красную землю, идут мужчины и женщины с мешками, котомками, узлами за спиной, с детьми на руках и с твердым представлением о том, что именно так полагается резервировать номер в отеле – главное, забросить туда эти убогие пожитки и вселиться самому с женой и детьми, а потом уж, если все пойдет хорошо, выписать всю прочую родню, перевезти кровать, стол, сундук, благо иной обстановки не нажили, никому и в голову не придет, что стол с кроватью и в гостинице найдутся, а сундук с успехом можно заменить платяным шкафом.
А у ворот Албуфейры готовится битва. Путешественники, оставив Парагнедых во втором эшелоне, под благодатной сенью дуба – в таких и подобных случаях на его помощь рассчитывать нечего, механизм, что с него взять, никаких чувств не испытывает, идет, куда ведут, стоит, где оставят, и дела ему до дрейфующего в океане полуострова нет, хотя благодаря этому дрейфу короче становятся его пробеги. Битва, как в стародавние времена, начинается с вербальной, извините, преамбулы – словесный поединок, обращение к войскам с ободряющим словом, имеющим целью поднять их боевой дух, а с молитвой – к Пречистой Деве или Святому Иакову – слова-то всегда хороши, вот дела обычно отказываются хуже некуда, и не возымела нужного действия речь, с которой воззвал к противнику главарь смутьянов: Правофланговые, обозные, капралы, к вам обращаюсь я, друзья мои, внемлите мне, вспомните, что вы, как и мы, – сыны народа, несущего такие жертвы, народа, что строит дома, а сам остается бездомным, возводит гостиницы, отказывающие ему в гостеприимстве, взгляните – с нами жены наши и дети, мы пришли сюда за тем лишь, чтобы обрести достойный кров над головой, место, куда можно приклонить голову, жилье, подобающее человеку, а не скотине, ибо мы люди, а не бесчувственные машины: в этих пустующих отелях есть сотни и тысячи номеров, предназначавшихся для туристов, но туристы уехали навсегда, покуда они были тут, мы смиренно и покорно сносили невыносимое наше бытие, но теперь просим, чтобы нам позволили войти и расселиться, мы будем платить за номер столько же, сколько платим за наше нынешнее жилье, несправедливо требовать с нас больше, и клянемся всем святым, а также не святым, поддерживать там чистоту и порядок, ибо не рожала ещё земля женщин, способных хотя бы отдаленно сравниться в этом с нашими женщинами, вы скажете – "дети", да, от детей много грязи, шума и беспокойства, но наши дети всегда будут чистенькими и опрятными, это нетрудно, поскольку, насколько я знаю, в каждом номере имеется туалетная комната, а в ней на выбор – ванна, душ, умывальник, вода холодная и горячая, так что нетрудно ходить чистым, и, клянусь вам, что даже те из числа детей наших, кто в силу возраста своего уже успел привыкнуть к грязи, погряз, так сказать, в пороке нечистоплотности, станут опрятнейшими существами на свете, все это – лишь вопрос времени, люди, впрочем, всегда говорят, что им нужно время, хотя это единственное, что у них есть, все прочее – лишь химера и мираж, одним словом, химераж. Никто не ожидал от вождя мятежников такой философической концовки.
