Игорь Всеволожский - Ночные туманы
— Как я тебя искал! Как я тебя искал!
Про брата своего, дядю Степана, он уже знал.
Да! Он, братцы, Ленина на вокзале встречал и с Лениным в Смольном работал, пока Ленин не уехал в Москву. Батя здравоохранением нынче ведает. Прием закончил, комнатушку свою показал. Маленькая. Койка, да стол, да книжек десятка два.
— Мне, — говорит отец, — больше ничего и не требуется. Угостил бы я тебя, Севка, да, ей-богу, нечем.
Где уж ему угощать, сам в столовой питается!.. На флот меня благословил.
От всей нашей троицы мы написали письмо Вахрамееву, а я еще написал и Алехину. И с головой погрузились в дебри науки…
Я бы мог много рассказать о годах, проведенных в училище. Это были трудные и счастливые годы, годы плаваний на паруснике, походов на учебном корабле «Океан», практики на эсминцах. На наших глазах оживало корабельное кладбище в Кронштадте.
Вахрамеев писал с Черноморского флота:
«Пришли комсомольцы, учились в учебном отряде, на „Меркурии“ вышли в море, большой был у нас в Севастополе праздник. Были, правда, и происки подлых наймитов Антанты, но флот мы от них очищаем… Поднимаем и прочие корабли. Будет вам на чем плавать, комсомольское племя! Впрочем, уверен, что вы вернетесь на флот уже коммунистами…»
А Питер вдруг ожил, нехорошо как-то ожил, нечисто.
Пооткрылись магазины, словно в царское время, — «Мануйлов и сын», «Ресторан Чванова», «Кондитерская Лор», будто воскресли покойники. Осветились витрины, зашевелился Гостиный двор. Откуда что взялось — и ботинки, и пирожные с кремом.
На Васильевском в «Форуме» показывали картины с убийствами, автомобильными гонками, ковбоями. На Невском разгуливали вылезшие из нор нэпманы в отличных костюмах, женщины, даже сорокалетние, щеголяли в юбках выше колен, в драгоценностях, и вся эта публика держалась заносчиво и независимо.
Нас коробило. Слишком свежи были воспоминания о матросах на бронепоездах, о красной коннице, стряхнувшей Врангеля в Черное море, о курсантах училища нашего, сложивших буйные головы в боях с Юденичем и с кронштадтскими мятежниками. Торгаши, как клопы, расплодились, и их племя именовалось вновь рожденным словечком эпохи «нэпманы». Они отравляли воздух зловонным дыханием наживы. Отразилось это и на нашем училище. Однокурсник наш, Анциферов, влюбился в дочь нэпмана, девицу с лошадиной челкой на лбу, в юбчонке, не закрывавшей коленок, женился на ней и ушел из училища. Мы презирали его и ругали себя, что человека не распознали.
Васо увидел его за прилавком полутемной лавчонки в Гостином дворе: Анциферов торговал подтяжками, подвязками и бюстгальтерами. Васо плюнул ему в физиономию:
— Эх, ты! На подтяжки флот променял! Ну и сволочь!
Тот только пискнул, звать на помощь не стал. Конечно, он оказался в проигрыше. Пришло время, лавчонку прикрыли, и Анциферов отправился вместе с тестем в Нарым.
Но в тот год, когда на любом углу можно было достать не только пирожное, но и выпивку, комсомолу пришлось зорко следить, чтобы кто-нибудь, слабоватый характером, не поддался на соблазн. Тем более, что другие девицы, более дальновидные, чем та, что подцепила Анциферова в приказчики собственной лавки, предпочитали, чтобы курсант продолжал учиться и выходил в командиры. Быть женой командира Рабоче-Крестьянского Красного Флота очень удобно.
Что поделаешь? О каждом новом знакомстве курсанта мы требовали полный и подробный отчет. Были строгие времена. Я помню горячую дискуссию, попавшую даже на страницы газет: подобает ли комсомольцу носить галстук и не мещанство ли это?
«Устраним», — сказал в Севастополе матрос из Особого отдела. И партия устранила накипь, всплывшую временно на поверхность.
Мы пошли втроем в Смольный к Севиному отцу. Он засуетился: сидеть было не на чем. Мы разместились на подоконнике и на жесткой койке, прикрытой выношенным одеялом. Гущин поил нас морковным чаем и рассказывал, как его допрашивали жандармы, как сидел в одиночке.
Потом отвезли его в арестантском вагоне в Сибирь, и жил он в глухом углу, в тундре. Революция освободила его.
Приехал он в Петроград, в Смольном встретился с Лениным.
— Вот, как вас, его видел.
— А какой он?
— Заботливый. Как встретимся, всегда спросит, бывало, все ли есть у меня, всем ли я обеспечен. А что у нас было? Голодный паек. Но и Ленин сидел на одном пайке с нами. И когда из хлебородных губерний присылали харч лично Ленину, он отмахивался: «Детям, детям отдайте». А как сердился, когда в детских домах не все попадало ребятам! Приказывал судить подлецов самым строгим судом. Вот и вывод, ребята: нажраться одному очень просто, на это не надо ума. А жить по Ленину — куда не так просто: добиваться, чтобы всем хорошо было, а не тебе одному. В гражданскую люди на смертельный бой шли и победили, потому что Ленин был с ними…
— Скажи, пожалуйста, дорогой, — спросил Васо старика, — и ты часто встречался с ним?
— Часто.
— И за руку с ним здоровался?
— Да.
— Ой, счастливый же ты человек!..
Годы, проведенные в училище, запомнились мне большим наводнением и большими плаваниями. В наводнение тысяча девятьсот двадцать четвертого года, как и сто лет назад, Нева «вздувалась и ревела, котлом клокоча и клубясь, и вдруг, как зверь остервенясь, на город кинулась…». Училище подняли по тревоге. Мы по пояс, а то и по шею в бурлящей воде спасали жителей Гавани и дальних линий Васильевского. Как и сто лет назад, по затопленным улицам плыли «обломки хижин, бревна, кровли», на них спасались ребятишки и взрослые, отчаянно выли собаки. Севу чуть было не придавило бревном. Васо ринулся в Неву и вытащил бесчувственную бледную девушку. А с вёрков Петропавловской крепости все бухала и бухала пушка, зловещими выстрелами своими подтверждая опасность.
Вода схлынула, оставив на стенах мокрый след. Его очертили краской. И долго еще эти синие, черные и красные линии напоминали о том, что город был погружен в воду по пояс…
В училище пришла спасенная Васо девушка. Ее дородная мать в кабинете начальника требовала, чтобы герою выдали медаль за спасение погибающих. А Лиза, бледненькая и некрасивая, стала приходить на все танцевальные вечера и смотрела обожающими глазами на нашего друга.
Товарищи, выручая Васо, приглашали ее танцевать.
Бедная Лиза, Васо не мог полюбить ее!
К счастью, мы ушли на «Комсомольце» в дальние плавания, а когда вернулись, Лиза исчезла. Кажется, вышла замуж и куда-то уехала.
С Черного моря и с Балтики на первый курс пришли замечательные ребята. Они шли на флот по призыву комсомола. Черноморцы нам передали приветы от Вахрамеева, от Стакана Стаканыча и рассказали множество новостей. Оказывается, захламленный и разрушенный интервентами крейсер «Меркурий» они уже вывели в море. Наемники подлой Антанты хотели крейсер взорвать, но были вовремя пойманы.
Мы расспрашивали, по-прежнему ли дымят на всю бухту наши колесные тральщики.
— Еще как дымят — сила!
— А клешники? Все еще есть на кораблях жоры?
Черноморцы рассказывали об облавах, о побоищах, которые пытались устроить в Севастополе жоры, чувствуя свой бесславный конец.
Да, воздух на флоте стал чист, и на «Аврору» и «Комсомолец», совершившие поход вокруг Скандинавии, не затесалось ни одного «иванмора».
Комсомольцы грузили уголь, не гнушаясь тяжелой и грязной работой, несли вахту в жарких кочегарках, в машинах. Подчас мы падали от усталости, не чувствуя под собой ног. Но я всегда с удовольствием вспоминаю о том славном времени. Оно научило меня не быть белоручкой.
Окончив училище, мы мечтали вернуться на торпедные катера. Но моряк предполагает, а начальство им располагает. Тогда было время больших кораблей. Все стремились служить на линкорах, на крейсерах, в крайнем случае на эсминцах. Казалось заманчивым, подождав на Графской или на Минной пристани щегольской катер, пронестись на нем к своему кораблю, по трапу взбежать на широкую палубу, очутиться в похожей на купе спального вагона каюте, где уютно, светло и тепло и ветерок шевелит на иллюминаторе репсовые занавески.
Большие корабли ходили в большие походы. Одни в Неаполе побывали и заходили на Капри, другие пришли на Черное море с Балтики, обогнув всю Европу. Большим кораблям, говорят, большое и плавание. А малым?
Торпедным катерам, катерам-охотникам, тральщикам?
Их многие в те дни и за настоящий-то флот не считали. Именовали «мошкарой» или «москитным флотом». Но на малых кораблях служили такие же моряки, как и на крейсерах, пожалуй, более решительные и, быть может, более смелые. Ведь выйти в шторм на линкоре — одно (хотя и линкор раскачало в Бискайском заливе), а на деревянном катере — совершенно другое. Тех, кто стремился на катера, откровенно высмеивали, считая их чудаками.
Нас назначили на линкор.
