Александра Стрельникова - Когда сбывается несбывшееся… (сборник)
— Что же это за жуткая несправедливость такая, дружочек, — жалобно обращалась она к актеру, — что я и в праздник всех женщин должна работать?
— Ну, что поделать, — отвечал тот, подмигивая костюмерше и гримерше, — планида у тебя такая…
— Я думаю, мы сегодня после трудов праведных гульнем где-нибудь в ресторанчике?
— Конечно, как пожелаете, королева, — говорил атлетический красавец, скрестив руки на груди и любуясь Примадонной.
Эта манера вести интимные разговоры, словно вокруг никого не было, всегда жутко раздражала Милу. А ревность делала ее жизнь невыносимой. Тем более, что она была женщиной, и к тому же — молодой. И тоже не отказалась бы посидеть в ресторанчике. И ей тоже не хотелось работать в праздничный женский день.
— Парик, детка, — только и произнесла Примадонна, небрежно и в тоже время требовательно кивнув в сторону Милы.
У Милы уже все было готово. Еще как «готово»! В этой сценке использовался пышный парик со множеством буклей и локонов. Она подошла к Примадонне и стала осторожно его прикреплять.
Примадонна недовольно поморщилась, вспомнив болеющую Маргариту, к рукам которой она привыкла за многолетнюю работу в театре.
— Ладно, сойдет и так для этой публики, — сказала Примадонна, через пару минут, отодвигая руку Милы и подразумевая пролетарскую аудиторию Дворца культуры крупного московского завода.
Она сама еще небрежно подколола несколько шпилек и направилась, наконец, с актером за кулисы, выразив неудовольствие по поводу какой-то тяжелой энергетики, которая, как ей показалось, исходит от новенькой гримерши… Но Мила уже этого не слышала.
Все складывалась как нельзя лучше. Парик был специально не очень хорошо закреплен, но теперь у нее было оправдание: Примадонна сама ее торопила. Но и это было не все. В роскошном парике Мила специально заранее отрезала несколько локонов и буклей, а затем незаметно запрятала их в пышные хитросплетения парика. Она знала, что в динамичной сценке из оперетты актеры будут танцевать и петь.
Все случилось именно так, как она задумала. Когда Примадонна танцевала, невольно сотрясался парик. Сидевшие в первых рядах зрители начали хихикать, когда полетели ловко подрезанные локоны и букли. К тому же, к своему ужасу, Примадонна обнаружила, что парик очень плохо прикреплен, и ей периодически приходилось делать движение рукой, чтобы он не слетел с головы.
Мила вообще относилась к породе тех людей, которые сначала что-то делают, а потом думают. Но тут она все продумала до конца. Она пошла на этот шаг, зная, что ей все равно придется уйти из театра. Слишком невыносимо была наблюдать за развитием театрального романа…И к тому же — ей не нравилось обслуживать кого-то.
— Где эта мерзавка? Где эта пигалица, из-за которой у меня парик не слетел только потому, что я должна была держать его обеими руками? — кричала разъяренная Примадонна.
— Но ведь вы торопились… Сами не дали мне закрепить его как следует, — спокойно, и даже невозмутимо ответила Мила.
— А что это за клочья сыпались с моей головы? — продолжала наступать актриса, понимая, что сама дала повод этой мерзавке для оправданий.
— Я не знаю. Очевидно, парик уже старый…Возможно, его надо было отдать в ремонт мастеру. Меня никто не предупредил…
— Не надо ссориться в праздничный день. Подумаешь, сборный концерт, — выступил дипломатом герой-любовник на сцене и в жизни. — Пойдем-ка лучше в зал, сейчас Кобзон будет петь, — сказал он, уводя разгневанную Примадонну.
Но странное дело: осуществив свою месть и неторопливо бредя домой, Мила ощущала, что червь досады и зависти по-прежнему гложет ее. Она вдруг постигла некую жизненную истину: оказывается, у немолодой, но красивой женщины больше шансов, чем у молодой, но некрасивой. И еще она поняла одну вещь: все эти костюмеры, гримеры, осветители и прочие рабочие сцены, без которых, однако, не обходятся ни в одном театре, навсегда останутся людьми второго сорта, обслуживающими искусство. Неким его предбанником, представителя которого в любой момент можно обозвать «мерзавцем» или «пигалицей», и никто даже этого не заметит.
«Ну, уж нет, разбирайтесь сами со своим «высоким» искусством, но только без меня», — злорадно думала она, придя домой и набирая номер телефона заместителя директора театра, чтобы сказать, что она хочет уволиться и не желает, чтобы ее оскорбляли.
— Я должна опередить эту стерву, вдруг она решит настучать на меня, — рассуждала Мила вслух, многократно набирая занятый телефонный номер.
Заместитель директора театра, хотя уже и тяпнул по случаю женского дня, но рассуждал здраво.
— Да все это ерунда, детка. Какой-то там старый парик… Ну, обозвала, подумаешь, — говорил мужчина, которого оторвали от праздничного стола. — Она ведь ведущая актриса театра, вы должны это понимать. Ну, не знаю, не знаю… Поступайте, как хотите. М-да, если у нас еще молоденькие гримерши с амбициями будут, как же нам дальше работать…
Много лет спустя, когда Мила вспоминала об этом преднамеренном зле, оно казалось ей какой-то детской шалостью. На нее очень сильное впечатление произвел рассказ одной известной актрисы в какой-то телевизионной программе. Когда ведущий спросил у нее, часто ли ей приходится сталкиваться с завистью, актриса рассказала историю, как однажды ей после спектакля подарили красивые розы с отравленными шипами. Она укололась и очень долго и серьезно болела.
— Да, — невольно восхитилась Мила, — вот это месть, настоящая месть…
А тогда она ушла из театра и никогда больше не работала по своей специальности. Ни в театре, ни на киностудии. Спустя годы, когда все поросло мхом, и Мила работала всего лишь помощницей администратора в Доме кино, все ее знакомые знали, что Мила окончила что-то, связанное с искусством — то ли ГИТИС, то ли ВГИК…И сама она этот миф не собиралась развенчивать.
И теперь она, ох, как много могла бы порассказать об этом самом высоком искусстве, проработав двенадцать лет в московском Доме кино. Престижные просмотры, премьеры фильмов, встречи с именитыми актерами, которых она видела каждый день за стойкой бара или за соседним столиком кафе, где она перекусывала в свой обеденный перерыв, уже давно стали чем-то обыденным Она знала, чего стоят «дружеские» рукопожатия, фальшивые улыбки на публику и даже поцелуи людей, в действительности зачастую ненавидящих друг друга. О знаменитых завсегдатаях этого дома она знала все: кто с кем развелся, кто на ком и в который раз женился, кто чей любовник или любовница. Она бы много интересного могла поведать об одном известном режиссере, которого встречала каждый раз с новой молоденькой актриской. Когда актрисок не было, появлялись просто смазливые девицы с улицы, которым он сулил главные роли в своих кинофильмах. Впрочем… Да разве только он один был этим грешен.
Ее работа в основном состояла из трепа по телефону и многократного питья кофе. Нужно было особо именитых деятелей пригласить на предстоящую премьеру — она их обзванивала, предупреждала. Следила также за тем, чтобы художник во время выпустил афишку для внутреннего пользования с новостями, с премьерами, поздравлениями юбиляров… Иногда развозила по нужным адресам пригласительные билеты на творческие встречи или премьеры. А когда гости приходили — препровождала их в зал на лучшие места. И все в таком духе. Само собой, она ходила на премьеры, просмотры и приводила туда кого-нибудь из своих знакомых. Она, благодаря своей работе, для кого-то становилась полезной знакомой, рассчитывая, в свою очередь, на чью-то благодарность. В общем — киношные тусовки, презентации, проходившие в этом творческом доме, были неотъемлемой частью ее жизни. Этой работой она очень дорожила и ни в коем случае не хотела ее потерять. А уж как довольна была Ирина Михайловна…
Мила открыла глаза, тупо поводила ими по сторонам. И вместе с пробуждением пришло осознание всего. И сразу удушливой волной накатилась депрессивная тоска. Невыносимая, черная тоска. У нее такое уже бывало. Она подумала, что надо бы у матери попросить каких-нибудь серьезных успокоительных таблеток. Валерьянка тут уже не поможет…
Она встала, отдернула шторы и потянулась. Взгляд ее упал на целлофановые пакеты, в которых лежали подарки для Вики, которые принес Виктор. Она подошла к креслу и стала вытряхивать содержимое пакетов. Из одного из них выпал небольшой листок из блокнота, на котором было написано: «Вика, позвони по этому телефону. Надо встретиться. Папа».
Женщина быстро, не раздумывая, подошла к телефону и набрала номер, предусмотрительно прикрыв рукой трубку от своего прерывистого дыхания.
— Гостиница «Заря», — ответили скучным дежурным голосом на том конце провода.
Мила решила, что ошиблась и набрала номер снова.
— Гостиница «Заря», — ответил тот же голос администратора.
