Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей
— О боже, — шептала женщина. — Так и умереть недолго. — И она отвязала Белку. Та снова подбежала к воротам, заглядывая в щель между досками.
Однажды, это было зимой, к воротам подошли собаки. Белка рванулась с места и залилась лаем, почуяв с той стороны ворот теплое дыхание приблудного пса. Они стояли друг против друга, разделенные воротами, и рычали. Белка стала царапать лапами доски, стремясь их раздвинуть и вырваться из плена.
— Белка! Ко мне! — крикнула женщина.
Собака, будто не слыша, продолжала вертеться у ворот в поисках лазейки на улицу.
— Белка, сюда!
Собака даже не обернулась. Женщина подошла к ней и попыталась оттащить за загривок. Собака зарычала, оскалила зубы и с ненавистью во взгляде бросилась на нее. Женщина от испуга упала на землю, изорвав платье, поранив до крови руку. Собака поджала хвост и с виноватым видом отбежала в дальний угол двора, следя оттуда за женщиной. Та взглянула на собаку, и из глаз ее потекли слезы.
— Я спасла тебя от смерти, — запричитала она, всхлипывая. Собака лежала, положив морду на передние лапы, закрыв глаза. — Я взяла тебя щенком, вырастила…
Собака подняла голову и равнодушно посмотрела на женщину. Женщина продолжала всхлипывать:
— А теперь ты уйдешь, да? Уйдешь…
Она пошла в подвал, принесла палку и, не помня себя от ярости, набросилась на собаку. Белка с визгом пустилась бежать. Женщина за ней.
— Ты тоже хочешь уйти, хочешь бросить меня…
На шум вышла невестка.
— О господи, что за день, ты что, рехнулась?!
Старая женщина, заплаканная, показала на скулившую от боли собаку.
— Вот, полюбуйся. Она тоже собирается меня бросить. Хочет уйти, а я опять останусь одна!
Старая женщина уронила палку, прошептала:
— Боже, как же я быстро состарилась, — и опустилась на землю.
К вечеру она слегла. Поднялась температура. Начался бред.
Вечер
Было заполночь. Женщина спала, неровно дыша. Лоб покрылся испариной. Ей снилось, будто она в пустыне. Вокруг какие-то люди месят глину. Собираются возводить стену. Рядом с ней Белка. Она скулит, потом начинает стонать, словно человек.
— Перестань, — говорит ей старая женщина. — Не скули!
Несчастная собака смотрит на нее с мольбой.
— Отпусти меня, я должна уйти! Отпусти!
У женщины сжимается сердце. Она не знает, что делать. Ей снова грозит одиночество. Но Белка может умереть от тоски. А собака скулит и скулит.
— Хорошо, — говорит женщина. — Иди… Ты молодая… Свободная. Иди!
Собака взлетела вверх и оказалась по ту сторону стены. А мастера продолжали месить глину, и стена становилась все выше. Издалека донесся собачий лай. У женщины от обиды на глаза навернулись слезы.
— О господи! Как быстро я состарилась, — закричала она и проснулась.
В доме все спали. Женщина была в холодном поту. Сердце учащенно билось. Во дворе скулила Белка. Женщина с трудом встала с постели, накинула на голову платок и вышла. Легкие снежинки словно пух ложились на землю. Белка стояла у ворот, уткнувшись носом в щель, и принюхивалась. Увидев женщину, она подняла на нее полные мольбы глаза.
— Ты можешь перейти через эту стену, — сказала женщина.
Собака легла на живот и лизнула женщине ноги.
— Ты совсем молодая, — вздохнула женщина. Собака продолжала к ней ластиться. Женщина наклонилась, погладила влажную собачью шерсть. — Когда-нибудь ты тоже состаришься. И все будут тебя гнать. А сейчас беги. — Она отбросила цепочку с калитки. — Беги! Ты молодая, свободная…
Собака стремглав вылетела на улицу. Снег выбелил все вокруг. Неподалеку, словно хмельные, кружили псы, принюхиваясь друг к другу. Белка присоединилась к ним. Женщина вышла за калитку, прислонилась к стене, не сводя глаз с Белки. Собака резвилась, все удаляясь, растворяясь в снежной пелене.
Перед женщиной снова выросла стена. Веки отяжелели. Она закрыла глаза — стена пропала. Снег шурша падал на волосы, на лицо. Женщина ничего не чувствовала, лишь это легкое прикосновение. Так она и сидела, не открывая глаз, чтобы не видеть этой проклятой стены.
— Господи, как быстро я состарилась!
Перевод с дари В. Овчаренко
Река
…И бег реки подобен нескончаемой книге, книге жизни, текущей по своему руслу. Всегда вперед, утром и вечером, осенью и весной. Вперед, не останавливаясь, как не останавливается сама жизнь. Издали шум воды можно принять за стоны какого-то диковинного существа.
Река несет свои мутные воды, вскипает белой пеной, наскакивает на камни. Она мечется, зажатая в гранитные тиски. И от этого еще больше пенится, яростно шипя, бросается на очередной валун, и тогда стон переходит в крик. Потом в изнеможении откатывается назад, оставляя на камнях тающие хлопья пены, и бежит не останавливаясь дальше — в неведомые края.
Вдоль берегов тянутся пшеничные и кукурузные поля, у подножия гор видна деревенька с беспорядочно разбросанными глинобитными хижинами, своего рода абстрактная картина, в которой способен разобраться только художник, ее создавший. Художниками в данном случае были жители деревеньки, легко и безошибочно различавшие в кажущемся хаосе едва заметные линии, отделявшие на картине один предмет от другого: здесь — святое место; отсюда начинается двор Бахмана; а это старое дерево горного инжира как раз на границе между его двором и бахчой Мирголя.
Дом, в котором живет этот самый Мирголь, и домом не назовешь. Так, глиняная лачуга. Сам он — огромного роста, широкой кости. Из-за резко выдающихся скул щеки кажутся впалыми. Смуглая кожа лица контрастирует с жемчужным блеском зубов. Одежда на нем — ветхая, рваная. Нет у него ни старухи-матери, ни жены, ни сестры, ни дочери, кто мог бы выстирать и починить ему рубаху да штаны. Всю жизнь носит нестираное. Жена умерла, когда сынишке едва исполнилось двенадцать лет. В отличие от отца, кожа у мальчика белая, как молоко. Глаза голубые-голубые. Густые волосы падают на лоб, и мальчик привычным движением головы откидывает их назад. Он совсем худенький. Его одежда, как и одежда отца, никогда не видела ни воды, ни утюга.
Оба — отец и сын — батрачат на местного бая. Еще до восхода солнца Мирголь привязывает к поясу котомку, вешает сыну на плечо ружье, выводит отару бая за ворота и гонит на холмы предгорья. Поднявшись поближе к лесу, Мирголь растягивается на каком-нибудь валуне, берет у сына ружье, кладет под голову и, глядя на поросшие лесом склоны гор, думает одну и ту же думу:
— Что будет с сыном, когда я уйду?..
Мысли переходят на байского отпрыска — ровесника его сына. Что, интересно, сейчас делает этот барчук?
Ему представляется, как барчук седлает коня и верхом отправляется на прогулку. «Счастливчик», — неслышно шепчет Мирголь одними губами. Потом неожиданно вскакивает, мрачнеет. Снова садится на камень, а губы беззвучно шепчут: «Счастливчик!..» Опять вскакивает, смотрит на свои крепкие ладони и уже громко произносит:
— Ладно, у него сытый, да ленивый, а мой… — Поискав глазами сына, который играет с козленком, Мирголь прикладывает ладони ко рту и кричит: — Эй, пойди посмотри, кажется, один ягненок отбился, наверх ушел, к лесу…
Мальчик оборачивается, смотрит в ту сторону, куда показал отец, и кричит в ответ:
— Иду, иду…
Потом весело, с быстротой зайца несется вверх. Все ягнята на месте. Но Мирголь нарочно не дает сыну покоя, чтобы он не был похож на байского, который к этому времени, наверное, возвращается с верховой прогулки. «Пусть они ни в чем не будут похожи».
— Здесь нет никакого ягненка! — кричит мальчик, взобравшись наверх.
— Спускайся, он уже пришел, — отвечает Мирголь.
Сын спускается вниз. С лица градом льется пот. Отец смотрит на него с усмешкой.
Обычно Мирголь допоздна не может уснуть. Всякое лезет в голову. Но мысли неизменно возвращаются к сыну. «Наверняка спит сейчас сладко. И байский сын спит. Нет, это не дело». И Мирголь идет будить сына.
— Сходи проверь, на месте ли тот, с темной звездочкой на лбу.
Мальчик зажигает керосиновую лампу и среди ночи идет проверять овец. Возвращается и говорит:
— На месте…
— Хорошо, — отвечает Мирголь.
В жаркий летний полдень, когда байский сынок сладко спит в тени дома, Мирголь места себе не находит и без конца гоняет сына то за одним, то за другим. Мальчик послушно исполняет все его приказания. У Мирголя сжимается сердце. Ему хочется плакать, кричать.
— О боже, зачем я это делаю? — стонет Мирголь. И опять гонит сына на другой конец пастбища, чтобы только он ни чем не был похож на барчука.
* * *
Как-то раз деревенский покой был нарушен. Сначала забухали ружья. Потом заговорил колокол, что случалось только во время важных событий. Все женщины высыпали на крыши[В афганских деревнях плоские крыши домов являются частью жилого помещения.]. А мальчишки постарше и мужчины сбегались к реке. Вокруг только и было слышно: «Сын бая утонул!» Сам бай метался по берегу, прижимая к груди шлепанцы сына и беспомощно озираясь:
