Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)
— Ну, есть что-нибудь ваше?
Нашего не было ничего, кроме, кажется, подушки... да неужели это она, подушка моей жены, истоптанная ногами, облитая то ли кровью, то ли кетчупом... Да, она, она, сбоку вышита женой синяя розочка... Но брать эту подушечку я, конечно, не буду.
Но если она сюда попала, в груду конфискованного, стало быть, здесь, возможно, были и тулуп с пишущей машинкой?
— Вы не помните? — с надеждой спросил я у лейтенанта.
Он глянул на меня усталыми глазами:
— Уважаемый гражданин, у нас тут каждый день базар. Хотя... хотя...— пробормотал он, запирая комнату. — Тулуп вроде был, огроменный такой.
— Да, да! — воскликнул я. — А кто же его взял?!
— Сейчас глянем по списку.
Мы вернулись в кабинет, и он стал искать, как я понял, папку с заявлениями по дачному делу.
Наконец на дне одного из ящиков письменного стола она обнаружилась.
— Ван момент. — Лейтенант листал бумажки. — “Телевизор „Сони”... медвежья шкура”... нет, не то... “видеомагнитофон „Джи-ви-си””... Где же тулуп? — Наконец ткнул пальцем: — Кажись, вот. “Телевизор, шуба, тулуп”! Так и написано: “тулуп”. Может, они взяли? Филипповы, дачный поселок “Березка-два”, участок семнадцать. Сосед?
— Нет, у нас товарищество “Горка-один”. “Березка” за лесом, возле карьера. Телефон или адрес можете дать?
— Конечно. Списывайте! — И он подвинул мне папку, открытую на странице с заявлением Филипповых.
Когда, поблагодарив, я уже уходил, лейтенант сказал мне вослед:
— Шибко не ругайтесь... мы же не можем заглянуть в душу, свою вещь берет человек или не свою. Ясно, что и они пострадали.
— Конечно.
Я с улицы позвонил по сотовому телефону Филипповым — никто не отвечал. Я поехал на работу и вновь позвонил в час дня. Шли короткие гудки. Значит, дома кто-то есть.
Дом, где живут Филипповы, в самом центре, возле почтамта. Я мигом нашел подъезд, но он оказался заперт на кодовый замок, никто не входит и не выходит. Пришлось еще раз звонить.
Трубку сняла женщина.
— Извините, вы меня не знаете, — начал я и, путаясь из-за неловкости, не сразу смог объяснить, зачем сюда пожаловал. — Понимаете, это подарок отца... мне ничего не надо, ни машинки, ни магнитофона... кто взял, тот взял... а вот тулуп... случайно не у вас ли он оказался?
Женщина хотела меня перебить в середине моего монолога, но затем тихо дослушала. И сказала — но уже, видимо, не мне, а тому, кто стоит рядом:
— Я тебе говорила! Вот и пришли!..
— Что надо?! — перехватив трубку, заорал мужчина. — У нас украли две шубы... мы взяли этот полушубок...
— Тулуп, — поправил я его, с ужасом подумав, что, может быть, зря пришел. Может быть, именно полушубок они и прихватили.
— Ну, тулуп! Тулуп! — согласился мужчина. — Мы пришли, когда там ничего уже не оставалось... до нас разобрали кто похитрей...
Он замолк, было слышно, как жена ему что-то втолковывает.
— Да мне не жалко, — донеслось до меня в трубке. — Только что же теперь, у бабушки отнимать? Ну хорошо, пусть войдет. — И уже зычным голосом — в самое мое ухо: — Нажмите тридцать семь, поднимитесь. Мы заплатим.
Я поднялся на лифте, дверь в квартиру была уже приоткрыта. За порогом стояли смущенные супруги чуть постарше меня. Они были очень похожи, у хозяйки лицо круглое, доброе, и у него такое же, несколько бабье. Он, уже седоватый, в костюме, при коричневом галстуке, видимо, только что приехал с работы пообедать. Она, скорее всего, пенсионерка, в фартуке, стояла, вытирая руки полотенцем.
— Не надо мне денег, — сразу заявил я. — Это подарок отца... понимаете? Мне бы его вернуть.
— Да как вернуть?! — Хозяин, срывая с шеи галстук, сокрушенно мотал головой. — Мы его отвезли в деревню, к бабуле.
— А давайте мы вам хороший полушубок романовский подарим, — вспомнила хозяйка. — Саша, он нам не нужен, он почти новый.
— Да говорю вам — подарок отца!..
Хозяин квартиры тускло смотрел перед собой.
— Понимаете, времени-то нет... когда ехать? Может, летом? Она его не испортит.
— Да как же не испортит, — возразила жена. — Она теленка огородить хотела... вот-вот родится...
Филиппов застонал, как от зубной боли.
— Давайте я оплачу вам дорогу, — предложил я. — Это поездом?
Он, раздумывая, молчал.
— И вообще заплачу за него. Я же понимаю, вы не виноваты.
— Да о чем вы говорите! — Он махнул рукой. — Хорошо. Сделаем так. Я в эту пятницу, ночным поездом... — И уже объяснял жене: — В субботу буду там. Дров ей наколю. Вечером в поезд, в воскресенье я дома. — И снова повернулся ко мне: — Вас устроит, если привезу его вечером в воскресенье?
— Конечно, — благодарно кивал я. — А хотите, я с вами?.. Он тяжелый...
— Да уж нет. Я виноват, я и притартаю.
— Извините нас, — вздохнула хозяйка квартиры. — Вот такая ерунда получилась. Толком не подумали. Две шубы пропали... подумали, хоть это для хозяйства пригодится...
— Извините и вы меня... — бормотал я в ответ, кланяясь, как японец. — До свидания. Извините. Подарок отца...
5
Неделя проходила в работе — и все равно время течет медленно...
Не передумает ли ехать Филиппов? Вернут ли украденный тулуп? Да и мой ли он? Может, еще какой попался ворам под руку? Мало ли кожушков, шуб, запашных бекеш у людей? Скорняки еще не перевелись, баранов и овец еще не всех извели на шашлыки...
Казалось бы, экая мелочь — тулуп... от отца остались и другие памятные предметы — например, на истертом, гладком, как в масле, ремешке часы “Полет”, до сих пор ходят, если завести... только стеклышко обшарпалось слева, цифры 8, 9, 10 словно в тумане... А еще у меня в столе лежит общая тетрадь в зеленом коленкоре — такие и у меня были, когда учился в школе, — отец сюда записывал данные о погоде либо другие колхозные новости:
такого-то числа такого-то года — град, побило пшеницу...
такого-то числа — околели три овцы, причина болезни неизвестна...
такого-то числа — заморозки...
И еще перочинный ножик где-то валялся, наверное, тоже на даче, узкий, шаткий, жесткий хлеб не разрежешь — лезвие выползает вверх, раздвигая железные планочки...
И все же тулуп — это совсем другое. Живое, громадное чудище-сокровище. Мохнатое укрывище, в которое можно было встать, как вставал Ленин во дворцах внутрь выемки в бетонной стене.
Иногда он неожиданно щелкал в руку синей искрой электричества — до хребта пробирало. Но можно было осторожно погладить его крылья — и спать на нем…
Летом-осенью я перебирался, ища уединения, в сарай, где мне мать и стелила его. Бросала поверху простынку, оставляла подушку и одеяльце, которое в знойную ночь я отбрасывал. А если под утро в сарай проникал влажный холод от реки и с огородов, то я просто наворачивал на себя любой край огромного тулупа с его шерстяными спиральками, и мне становилось жарко...
Но главное — стыдно сказать — мне мнилось, что это не тулуп, а большая женщина со всякими ее мохнатыми ямками...
Может быть, во мне родилось столь сладостное и ужасное ощущение еще и по той причине, что мать не раз упрекала при мне отца — не подумав, что я слушаю, — что тот любит некую Антонину. Была в нашем селе огромная, румяная богатырка Антонина, доярка и грузчица на ферме, — ходила размашисто, как мужик, хохотала как мужик, меня, помню, однажды вскинула над головой (уже студента), как ребенка, и поцеловала в губы, и, смеясь, наземь поставила:
— Ой, вырос пацан! Но до меня еще не скоро дорастешь!.. — И вдруг тихо спросила, да, да, я точно помню — тихо, глядя в глаза: — Как батя-то, не болеет? Люди говорили, простудился?
И я все думал потом: почему она про отца спросила? Может, права мама, упрекающая хмурого отца, что тот, уезжая в иные села, в дальние отделения колхоза, иногда ночует бог знает где. А вдруг да с этой самой Антониной? Кто проверял, дома она спала или нет? И уж не на этом ли своем любимом тулупе с ней грешил, который всегда — даже летом — бросал то в кошевку, то в машину?.. В самом деле, суровый отец-председатель, который милостями и родственников не выделял, при виде Антонины на улице ли, на собрании ли терялся. И если она смиренно просила помочь с дровами, отец тут же подписывал бумажку и ставил печать.
С другой стороны, может быть, она и имела право на помощь? Она была молодая вдова, ее муж, весельчак Сашка Казаков, погиб в армии, в Чехословакии. Детей они не успели родить. Свекровь от нее уехала в Михайловку, к дочери, но Антонина — это все знали — продолжала ей помогать то денежкой, то березовыми дровами...
