Мирослав Немиров - Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках)
Вот хозяин гасит свечи, —
Вот с этого и начнем, с главной песни тех дней.
Ибо она соответствует описываемому: действительно, гасит, только не хозяин, а сторож, и не свечи, а электричество.
Он ходит по этажам, сторож, разгоняет последних засидевшихся, щелкает рукояткой в электрораспределительных щитах, поворачивая её из положения вертикального в положение горизонтальное, размыкая тем самым контакты и обеспечивая обесточивание во избежание возгорания согласно правил пожарной безопасности.
Засидевшиеся нехотя расходятся.
Не расходится один вышеописанный Мирослав. Он поступает так: в то время, как шумная процедура расхода осуществляется, он шмыгает мышью под одну из задних парт, он дожидается, сидя под ней, пока погаснет вышеупомянутый свет, пока утихнет скрип паркета под ногами расходящихся. Затем он вылазит из под парты, в свете фонарей, светящих с улицы Семакова, на которую выходят окна филологического крыла университета, запирает двери при помощи вышеописанного метода просовывания ножки стула меж дверок, затем он сдвигает пять стульев вместе и придвигает их к батарее центрального отопления, после чего пролазит в эту как бы траншею, образованную с одной стороны батареей, а с другой спинками стульев, он ложится на сиденья этих стульев, накрывается полушубком и приступает к процессу засыпания. Под головой у него портфель, на нём ботинки, чтобы голове было выше, на ботинках — заячий треух: чтобы было мягче. Не пускаемый в общежития из-за своей неспособности быть приятным вахтерам, он так тут и живет: ноябрь и декабрь 1981-го и январь и февраль и март 1982-го года, не покидая здания университета порою так и неделями. Порой по пожарной лестнице через крышу и чердак к нему ночами приходят гости, и даже с чемоданами портвейна.
Не примите последнее за преувеличение для красного словца: абсолютно истинным является сообщенное, за исключением того, что не с чемоданами, а с саквояжами, и не портвейна, а венгерского вермута «Кечкемет»: в те времена его в Тюмени было хоть залейся, и цена его была смехотворной: 4 рубля за литровую бутылку.
— Елеазарий Милетинский, да, — бормочет он, перед тем, как заснуть.
— Елеазарий Милетинский, ох-охо-хо, — бормочет он, автор этих строк, ровно десять лет спустя после описываемых событий, в 1991-м году, и тоже в декабре, но уже в Москве, в самом глухом из её углов. Смысл его вздохов таков: десять лет прошло — а так Елеазария Милетинского он и не прочел.
Не нарочно.
Хотел.
Несколько раз заказывал даже эту «Поэтику мифа» в библиотеке, да только всё она была у кого-то на руках: не одному, видать, описанному Мирославу С.Н.Бурова настойчиво её рекомендовала.
Не сильно, впрочем, этим он был опечален — других научных книг безумнейшей увлекательности в университетской библиотеке и без Елеазария Милетинского было хоть ешь противоестественным образом, было что почитать:
Академический рай
цвел средь снегов, эх, тогда.
Так вот писал автор этих строк в декабре 1991-го года, задумав перейти таки, наконец, со стихов на прозу, но не зная, с чего начать. Тут наткнувшись в «Независимой газете» на интервью с указанным Милетинским — с него решив и —.
На этом пока всё, 12 марта 1996, понедельник, вечер.
4.
Опять охо-хо!
Опять, опять.
28 августа уже, около полудня.
Полгода прошло, а я всё толкусь на обозначенном пятачке, спотыкаясь на ухабах пространственно-временного континуума, и являясь швыряемым его скачками взад-вперед, как не сказать и кто.
Так вот: возвращаюсь к Буровой С.Н., ибо собственно, она и есть обозначенный заглавием объект сообщения, коее я добровольно вызвался сообщить интересующимся.
Так вот: тут оно и грянуло.
Тут и — 1987-й, и 1988-й, и 1989-й — я имею в виду журнальный бум, гремевший и имевший место в наличии. «Котлован»! «Чевенгур»! «Доктор Живаго»! Бродский! Набоков! Ерофеев! Саша Соколов! Солженицын! Довлатов! Лимонов! Мамлеев! Сорокин! И прочие, и прочие, и прочие.
Тут-то я и призадумался.
Призадумался я вот о чём: что же они, вольнодумцы хреновы, — Бурова, Рогачев, прочие всякие, — всё нас Айтматовым пичкали, да Распутиным, да Бондаревым, да Рубцовым, да каким-нибудь Тряпичным, да всем прочим в этом роде, так что я, например, был совершенно серьезно уверен, что я один и есть в СССР, кто —, а не воспеватель унылым гундосом босоногое детство.
Дескать, были Пастернак, Мандельштам, Зощенко, Ильф-Петров, Багрицкий, Сельвинский, и прочие, и прочие, а потом — никого, а вот теперь зато — я. И еще — всякий рок: Гребень, Майк, Цой, Шумов, Мамонов etc, которые и есть единственные, которые живые. В середине 1980-х это даже заставило автора этих строк становиться помощником расцвета рок-музыки.
Да я такую фамилию «Бродский» первый раз в декабре 1987 и услыхал, так вот! Точнее, прочитал: в журнале «Крокодил» гневное разоблачение антисоветской вылазки нобелевского комитета, присудившего премию отщепенцу, графоману и порнографу!
Что ж они ни словечеком не обмолвились? Или сами не знали?
Так ведь в столицах в аспирантурах обучались, уж там-то ведь должно-то это всё им было —
Не один я был такой, который.
Осенью 1990-го года встретил я на улице много лет не виданную мной бывшую соученицу Ушакову С. Первое, что ею было высказано за в порядке радости встречи купленной рюмкой — это самое неудовольствие Буровой и иже с нею.
Ушаковой се было значительно более обидно, нежели автору этих строк: автор был так, сбоку припека, а вот Ушакова-то как раз с ними всеми дружила, Окуджаву пела.
— Что же они, суки! — была сердита хорошая девушка Света Ушакова.
Но оказалось, ни хрена!
Оказалось — и сами они ничего этого не знали! Той же осенью того же 1990-го я специально разыскал Бурову и учинил ей допрос с пристрастием — оказалось, никаких «Чевенгуров», «Гулагов», «Петушков» и так далее, она действительно не читала. Хотя да, слыхала, что есть такие, и даже видывала, бывая в столицах, всё это в сам-и-тамиздатском виде, да — неинтересно как-то было.
Так-то вот.
Такая вот жизнь была в городе Тюмени.
— Бродского, — говорит, — этого да, этого читала. А почему вам никогда о нeм ничего не — так, — говорит, — и в голову мне не могло прийти, что моим студентам это может быть хоть в какой-то степени интересно!
Вот теперь на этом всё об этом, 29 августа, пол-восьмого утра. В очередной раз находясь в состоянии абсолютного отсутствия денег: нет даже 600 рублей на сигареты «Прима», опять приходится рыскать по окрестностям, собирая окурки.
«Буэнос-Айрес»
Столица Аргентины, крупнейший город южного полушария, один из крупнейших городов мира (то ли 8, то ли вообще 13 млн. жителей, точно не помню), кроме того — одноименное товарищество тюменских мастеров искусства, существовавшее в 1989-90-х годах: М.Немиров, М.Бакулин, В.Клепиков, В.Медведев, человек по прозвищу Гаврила, плюс примкнувший к ним В.Богомяков.
Смысл названия: очень уж холодно в Тюмени! (Товарищество возникает в декабре, в самый разгар сибирских морозов). Хочется туда, где тепло.
Что редко в Тюмени — возникает не с целью совместного производства рок-музыкальных произведений. Основная деятельность — изобразительное искусство новейших формаций; впрочем, изготовление рок-музыкальных произведений присутствовало также, и еще — написание стихов (В.Богомяков, М.Немиров)
Материальная предпосылка — работа Бакулина с Клепиковым в учреждении под названием НИПИ КБС фотографами, и вытекавшая отсюда возможность бесплатного, бесконтрольного и неограниченного использования казенной фототехники и фотоматериалов — шикарная фотолаборатория находилась в полном их распоряжении, и еще куча ксерокопировальных аппаратов.
Результаты: товариществом изготовлены:
журналы:
«Немировский вестник»
«Немировско-Бакулинский вестник»
«Буэнос-Айрес»
(издавались еженедельно, тиражом 15–20 экз., были чрезвычайно богато иллюстрированы и представляли собой среднее между литературным произведением и художественным объектом в том смысле этого слова, который введен в обиход Дюшаном и его последователями типа Раушенберга и Кабакова.
прочие объекты:
— карты, среди которых:
— с политиками
— с кинозвездами
— с самими собой
— с дополнительными двумя мастями — зелеными.
— спичечные этикетки самого разного толка — причем не просто изготовлены, а наклеены на спичечные же коробки и пущены в продажу.
Поясняю: несколько сотен таких спичечных этикеток было изготовлено — они были старательно наклеены на спичечные коробки — эти коробки были вброшены в торговую сеть путем подбрасывания их продавщицам магазина «Восход», что на улице Республики. (Поясняю: в те дни спички стоили 1(одну) копейку и торговля ими — в магазине «Восход»— осуществлялась в отделе самообслуживания.
