Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
Я должен отметить в заключение, что я не стыдился своего сотрудничества с органами и рассказывал о нем близким людям: меня вынудили к сотрудничеству, и я был тогда еще незрелым человеком и в какой-то мере продуктом сталинской эпохи с ее культом бдительности. Но «общение» с МГБ очень усилило мое отторжение от сталинского строя жизни, при котором человек становился либо жертвой, либо палачом. Как писала Надежда Мандельштам: «Одна половина народа сидела в лагерях, а другая — строчила доносы!». И как читатель, наверное, догадывается, эта история еще не раз давала о себе знать в дальнейшей моей жизни.
А теперь я хочу сделать комментарий к главной теме этой главы, глядя из сегодняшнего дня.
Зачем негодяям из МГБ надо было вербовать меня, 16-летнего подростка? Им было мало миллионов штатных сексотов и десятков миллионов завербованных осведомителей? Ведь они прекрасно понимали, что работа осведомителя, соглядатая особенно сильно разрушает не созревшую еще личность.
Вы скажете — для плана, для звезд на погоны. Все это верно, но не до дна! В конце 60-х годов, готовясь к бегству на байдарке из Эстонии в Швецию, я некоторое время путешествовал по Эстонии, искал место получше и побезопаснее для отплытия. И судьба свела меня с интересным человеком — главой местного союза журналистов и редактором главной эстонской партийной газеты Августом Сыромяги. Он проникся, видимо, ко мне доверием и был весьма откровенен. Чтобы понять, как это было возможно, надо знать, что представляли собой эстонцы и их партийное руководство и какова вообще была атмосфера в этой республике. Приведу только один факт. Сыромяги как-то пригласил меня к себе в редакцию и попросил подождать в его приемной, пока он освободится. В приемной стоял телевизор, и я спросил разрешения включить его, но Август, немного смутившись, сказал мне, что антенна его телевизора направлена на... Хельсинки! Это, напоминаю, в приемной редактора главной партийной газеты! И радио у него в машине всегда было настроено на Финляндию, при том что за рулем сидел не он сам, а шофер. (По тем временам обязательно сотрудник КГБ!)
Так вот, у нас с Сыромяги как-то зашел разговор о сталинском терроре и стукачестве, и он, между прочим, сказал мне, что у них в республике существует негласное правило не привлекать к осведомительству школьников. Это нехорошо действует на молодежь, и в молодежных коллективах создает нездоровую атмосферу, объяснил он мне.
Так что в России дело было не только в строе, но и в традиционном пренебрежении к человеческой личности.
Глава 5 «Год великого перелома»
Университет. Мобилизация на уран.
Работа для ракетной промышленности.
Фашистская оглобля.
Несмеянов и Эренбург.
На краю ГУЛАГа.
Смерть Сталина.
Итоги сталинизма.
Россия — преемница нацистского антисемитизма.
В 1946 году я поступил на химический факультет Московского государственного университета. Еще за год до того я не думал изучать естественные науки, предпочитал историю или философию. Но ко времени окончания школы принял решение ни в коем случае не идти по гуманитарной линии, ибо уже ясно понимал, в каком жалком положении находятся гуманитарные специальности, придавленные идеологическим и цензурным прессом.
Однако я был очень далек от точных наук, особенно от математики, и, чтобы переломить эту ситуацию в последний школьный год, начал ходить в математический кружок при мехмате МГУ, а потом — нагло записался на математический конкурс. И к огромному своему удивлению пробился в финальный тур! Его я, разумеется, не выиграл, но получил диплом, который потом помог мне поступить на химический факультет. Осознал я и эстетическую красоту математики.
Сначала я хотел было пойти на физический факультет, но там был чудовищный конкурс, потому что на физфаке давали бронь от армии, и, кроме того, в вузы в тот год поступало множество вернувшихся с войны ветеранов, которые шли вне конкурса, им достаточно было сдать приемные экзамены хотя бы без двоек. На химфаке тоже был большой конкурс — 16 человек на место, но я смог пробиться. Студенты, работавшие в приемной комиссии, высоко оценили мой конкурсный диплом и юношеский разряд по лыжам. Поступил я на отделение физической химии: поближе к физике, математике и физкультуре, как я шутил.
Но уже на втором курсе у меня произошло серьезное столкновение с режимом. Меня, как и многих других студентов химфака, мобилизовали учиться на отделении радиоактивных соединений, урановых. В США появилась атомная бомба, и надо было догонять! На атомное отделение в полном смысле слова мобилизовывали: кто не хотел туда идти, тому предлагали уходить из университета. Брали на это отделение только мужчин и только с хорошим здоровьем, прошедших специальную медкомиссию. Переводили к нам даже ребят с других факультетов, так как своих здоровых студентов не хватало.
И вот я начал работать с соединениями урана. Разумеется, в обстановке повышенной секретности. Лаборатории каждый вечер опечатывались, учебные пособия и расщепляющиеся материалы хранились в сейфах под присмотром сотрудников МГБ.
В начале второго семестра меня вызвали в отдел кадров и объявили, что я должен уйти с отделения: мое досье не выдержало проверки на благонадежность. Спорить или расспрашивать в таких случаях не полагалось. Переход на открытое отделение во втором семестре означал потерю года, так как невозможно было наверстать все практические занятия в лабораториях за первый семестр. Мне предложили взять академический отпуск, что и пришлось сделать.
В первый же момент, когда мне объявили об отчислении со спецотделения, я заподозрил, что дело тут в «пятом пункте», так как в остальном моя анкета была безупречной. И вскоре стало ясно, что это предположение было верным: не один я был отчислен, и все другие отчисленные также оказались «инвалидами пятой группы». В первый момент я был уязвлен, возмущен, но потом понял, что это был тот редкий случай, когда моя национальная принадлежность сослужила мне добрую службу. Догонял Советский Союз Америку в атомном вооружении за счет традиционного для России наплевательства на людей. Все опасные работы проводились почти голыми руками, и люди мерли как мухи. В урановых рудниках работали зэки, которым обещали уменьшать срок на несколько лет за каждый год работы в шахтах, но большинство из них не успевало дожить до льготного освобождения или погибало вскоре после него. Возглавлял работу по созданию атомного оружия Лаврентий Берия, совмещая эту нагрузку с руководством МГБ. И, говорят, проявил огромные организаторские способности. После моего отчисления со спецотделения мать однажды сказала мне: — Не вздумай когда-нибудь жениться на еврейке. Я прокляну тебя! Хватит плодить несчастных людей!
На четвертом курсе я поступил на кафедру термодинамики. Этот выбор я считаю очень важным для себя. Термодинамика — одна из самых философских по своему духу дисциплин, и ее изучение способствовало развитию моего философского мышления.
Очень хорошим человеком оказался и руководитель кафедры — Яков Иванович Герасимов. У меня сохранилась о нем самая светлая память. Со временем он предложил мне остаться у него в аспирантуре, на что я, конечно, с великой радостью согласился. И тогда Яков Иванович направил меня на интереснейшую практику. Сначала на электроламповый завод, где я впервые попал в среду настоящих пролетариев и понял, какая великая разница существует между рабочими из сектора обслуживания, с которыми мне приходилось ранее сталкиваться, и рабочими тяжелой индустрии.
Условия на электроламповом заводе были очень суровые: в большинстве цехов стояла высокая, до 50 градусов, температура и оглушал шум от газовых горелок. Почти все пожилые работники в ламповом цеху были из-за этого туги на ухо. Интересно, что большая часть оборудования завода была немецкой, трофейной, довоенного выпуска.
Потом Герасимов отправил меня на обучение к профессору Соколову, единственному в Москве мастеру по изготовлению тонкой, «прецизной» химической посуды из платины. Я должен был постараться перенять хотя бы часть его мастерства и в случае успешного обучения сделать в его лаборатории несколько платиновых сосудов для моей будущей дипломной работы, тему которой Герасимов уже заранее определил.
И вот я начал учиться плавить и прокатывать платину в тончайшую фольгу, а потом с помощью острого кислородного пламени спаивать ее в цилиндрические сосудики. Малейшее неточное движение — и фольга проплавлялась. Мне казалось, что я никогда не смогу овладеть этой техникой. Но мой учитель, профессор Соколов, который тоже оказался прекрасным человеком, уверял меня, что я научусь работать. И я научился и сделал необходимые мне сосуды. Соколов даже предложил мне после окончания университета работать у него в лаборатории.
