Стефан Гейм - Книга царя Давида
Поклонившись, я сказал, что именно эта мысль станет основой Книги царя Давида; есть, однако, кое-какие сомнения и неясности, способные бросить тень на великий образ, необходимо их рассеять, чтобы впоследствии не возникло недоразумений.
— Сомнения и неясности? — Иосафат прищурился. — Что ты имеешь в виду?
— Кончину царя Саула и ту роль, которую сыграл в ней Давид.
Мне вспомнилось немало людей, которые за куда менее опрометчивые речи поплатились головой, подумал я и о моих домочадцах, которые могут лишиться кормильца.
Иосафат улыбнулся:
— И что же это за сомнения?
— Возможно, у моего господина никаких сомнений и нет; ведь он все видел собственными глазами, слышал собственными ушами, ему не приходится полагаться на чужие слова.
— Не забудь, Ефан, что царским советником я стал лишь многие годы спустя после смерти Саула.
— Но ведь остались живые свидетели, которых можно пригласить в комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. для дачи показаний, как это сделали с Иорайем, Иааканом и Мешуламом, сказителями, имеющими патент на публичные выступления.
— Один свидетель, пожалуй, есть, — согласился Иосафат. — Это Иоав, сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида главным военачальником. Только, боюсь, проку от него будет мало, ибо он напуган до смерти, совсем выжил из ума от страха и несет всякую околесицу.
— А если мне пойти к Иоаву и переговорить с глазу на глаз?
— Не советую, — Иосафат пожал плечами. — Этого не стоит делать без ведома Ваней, тем более что он глаз не спускает с Иоава. Пожалуй, разумней порыться в документах, которые остались от Сераии, писца Давидова, они сейчас хранятся в царском архиве.
Поблагодарив дееписателя Иосафата за добрый совет и долготерпение, я сказал, что мне, презренному псу, обласканному милостью хозяина, негоже задерживать его и пора убираться восвояси.
Утром я отправился на царскую конюшню, где теперь помещался архив царя Соломона. Там я застал писцов Елихорефа и Ахию, они сидели за столом и играли в кости. Перед Ахией лежала кучка монет, несколько колец, браслет, пара изящных сандалий из египетской кожи, одеяние из дорогого полотна — Елихореф проигрался до исподней рубахи. Он с жаром бормотал: — О двоюродные братцы оракулов урима и тумима, косточек святых! За что вы бросаете меня в беде? Взгляните на Ахию, ангелочки мои, на сокровища, которые заграбастал себе этот негодяй, изверг рода человеческого, тунеядец, разжиревший на царских хлебах! Почему вы не падаете так, как угодно Господу? Зачем слушаетесь бесовских наущений? Ну же, голубчики, не подведите! Пусть мне хоть разок повезет! Не губите меня, подобно Каину, который погубил Авеля, докажите свою истинную натуру защитников бедного и опоры униженного. Я же вверился вам, поставил исподнюю рубаху, последнее, что у меня осталось. Не идти же мне по Иерусалиму голым на посмешище девицам, на поругание старухам. Даруйте мне удачу! Пусть выпадет тройка, или семерка, или дюжина!
После столь горячих заклинаний Елихореф взял кости, встряхнул их сложенными горстями, воздев при этом очи к Господу, Создателю мира и всего, что в нем ни на есть. Выпали двойка и четверка. Елихореф забарабанил кулаками по своей голове. Он проклял солнце, дарующее дневной свет, проклял родного отца, даровавшего ему жизнь, проклял барана, из рога которого вырезаны кости; брат же его Ахия даже бровью не повел, он протянул руку и потребовал:
— Рубаху!
Сердце мое сжалилось над Елихорефом. Я сообщил Ахии, что прибыл по совету дееписателя Иосафата, чтобы разыскать кое-какие документы и записи, для чего мне понадобится помощь его и брата, который вряд ли сможет приступить к работе в голом виде.
Ахия швырнул брату рубаху и сандалии. Покачав головой, он сказал, что удивляется Иосафату. Неужели тому не известно, какая сейчас тут неразбериха? Здесь вообще ничего не найдешь! Ахия безнадежно махнул рукой на стойла, где валялись груды глиняных табличек или пергаментов, и все это действительно пребывало в жутком беспорядке.
— Это еще ладно, — добавил он. — Посмотрел бы ты на сарай, куда ветром то песок задувает, то дождь; там все попортилось.
Я заподозрил, что Иосафат послал меня сюда, просто чтобы избавиться таким образом от назойливого посетителя, поэтому спросил Елихорефа и Ахию, не слыхали ли они об архиве некоего Сераии, писца Давидова, а если слыхали, то где этот архив находится.
Братья ответствовали, что про архив слыхали; по мнению Елихорефа, он находится в третьем стойле первого ряда с левой стороны конюшни, Ахие же помнилось шестнадцатое стойло третьего ряда справа; разгорелся спор. Я спросил: — Неужели у вас нет описи, где и что хранится?
Братья сказали, что такая опись весьма бы им пригодилась, а Ахие вроде бы даже говорили, будто опись сделают после того, как архив займет постоянное место в Храме, строящемся мудрейшим из царей Соломоном, на что Елихореф возразил — дескать, человек предполагает, а Господь располагает; вот поступит новая партия лошадей из Египта, тогда поглядим, чем вообще все это кончится; тут начался новый спор.
Я предложил поискать все-таки архив Сераии, писца Давидова; Елихореф и Ахия, согласившись помочь, последовали за мной, причем Елихореф выбрал первый ряд стойл по левую сторону конюшни. Ахия — третий ряд по правую сторону, а я взял на себя второй ряд посередине. Мы принялись рыться в глиняных табличках и пергаментах, отчего пыль поднялась столбом, похожим на тот столп, который вел детей Израиля во дни их долгого исхода из Египта через пустыню. Однако если детям Израиля после множества злоключений посчастливилось-таки увидеть землю, обетованную Господом, то ни Елихорефу, ни Ахии, ни мне не удалось отыскать архива Сераии. Когда у нас заломило руки и ноги, когда мы покрылись потом и паутиной, все поиски сами собой прекратились, а Елихореф, с трудом прокашлявшись, даже сказал:
— Пусть Бог то и то со мною сделает, если я тут еще хоть раз трону пергамент или табличку.
Ахия набожно добавил:
— Аминь!
— Да простят господа писцы мою дерзость, — сказал я, — но осмелюсь возразить: утомился и изгваздался я не меньше вашего, добавьте к сему заботы о двух женах и наложнице, коих мне надо ублажать, однако, когда речь идет о службе мудрейшему из царей Соломону, мне неведомы ни усталость, ни уныние, поэтому с вашего милостивого позволения я вернусь сюда завтра, прихватив двух рабов, сведущих в грамоте и умеющих разбирать различные письмена.
Ахия пробормотал:
— Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет.
А Елихореф добавил:
— Только не слишком затягивай поиски, Ефан, ибо вскоре, может статься, выселят нас отсюда под открытое небо и сделаются все эти царские архивы добычей птиц, мышей да красных мурашей.
Я вернулся в дом No54 по переулку Царицы Савской, где Лилит выкупала и помассировала меня, а Есфирь разделила со мною скромную трапезу из хлеба, маслин и лука.
— Опять куда-то собрался? — спросила она.
— К сожалению, придется навестить Иоава, бывшего при Давиде главным военачальником; надо порасспросить его насчет кончины царя Саула; правда ли, что Давид велел убить Ионафана, с которым заключил союз.
Есфирь прижала руку к сердцу.
— Тебя, как всегда, соблазняет Истина, дочь Судьбы, и ты не можешь удержаться от искушения.
— Грудь очень болит? — подавленно спросил я. — Неужели ничем нельзя помочь?
Она качнула головой.
Я вышел на улицу, миновал южные ворота, сады за городской стеной и добрался до дома, сложенного из разномастного кирпича. У дверей стоял фелефей, который, опустив копье, сказал:
— На торговца вразнос ты не похож, ибо у тебя нет лотка, на крестьянина, который продает по домам овощи, яйца или виноград, — тоже. Стало быть, говори, кто таков, да не ври, поскольку военачальник Ванея приставил меня следить за этим домом и глаз с него не спускать.
— Благослови тебя Господь, — ответил я, — вижу, малый ты смекалистый и сразу сообразил, что я не лоточник, торгующий вразнос, и не крестьянин, продающий съестное, однако ставлю пять шекелей против одного — не угадаешь, кто я.
— Идет! — ухмыльнулся фелефей. — Ты Ефан, сын Гошайи, редактор — или как там у вас это называется? — Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Господин Ванея приказал впустить тебя, если будешь настаивать, но обратно не выпускать.
Я отдал фелефею пять монет и хотел было повернуться, чтобы поскорее унести отсюда ноги, однако внутренний голос шепнул мне: раз уж сунул голову в петлю, то пусть хоть повесят не зря.
Войдя в дом, я увидел дряхлого старика с гноящимися глазами, который забился в самый темный угол; руки у него тряслись, борода свалялась, голова была покрыта коростой.
