Мэтью Квик - Нет худа без добра
Адам произнес «восхитительно» так, что не поверить в его искренность было невозможно. Он был похож на главного героя какого-нибудь телешоу, всеми любимого хорошего парня, чьи самые обычные высказывания вызывают восторг сотен зрителей. Он относился к тому типу людей, которые могут заставить поверить в любую ложь, почувствовать себя тупым, неловким и косноязычным, неспособным выразить свою мысль, как бы ты ни был уверен в своей правоте.
Отец Макнами молча и не отрываясь смотрел на Адама. Можно было подумать, что он впал в транс.
– Почему вы так на меня смотрите? – спросил его Адам. – Что это значит?
Отец Макнами включил водовороты в своих глазах, и они стали всасывать окружающее.
– О’кей. Прекратите. Вы действуете мне на нервы.
Сила притяжения в глазах отца Макнами ощущалась физически.
Казалось, еще чуть-чуть – и тарелки со столовыми приборами поползут в его сторону.
Я отвел взгляд.
– Что такое с этими парнями? – спросил Адам у Венди и осушил свой бокал.
Отец Макнами вперил взгляд в глаза Адама.
Водовороты явно начали пугать Адама не на шутку.
Они отсасывали кровь от его кожи.
Гигантский розовый слон заполнил всю комнату и придавил нас к стенам. Стало трудно дышать.
– Перестаньте таращить на меня глаза, – сказал Адам отцу Макнами.
Отец Макнами наклонился вперед и по-прежнему не отрывал от него взгляда.
– Ты говорила, что этот детина чокнутый, но не предупредила, что священник сдвинулся тоже, – обратился Адам к Венди.
Сердитый человечек у меня в желудке пришел в ярость.
– Никогда в жизни я не употребляла слов «чокнутый» или «сдвинулся»! – сказала мне Венди.
– Послушайте, – сказал Адам. – Ну чего вы уставились на меня?
Отец Макнами продолжал таращить глаза.
– Прекратите это! – сказал Адам. – Прекратите!
Отец Макнами вкладывал столько энергии в свой взгляд, что начал слегка дрожать.
– Это ужасно, – сказал отец Макнами. – С вами в детстве, должно быть, происходило что-то ужасное. Я беседовал со многими жестокими людьми, и все они подвергались жестокости в детстве. Вас научили этому, но пора уже отучиться.
– Убирайтесь вон из моего дома! – вскипел Адам.
– Ужасно, – повторил отец Макнами, опустив голову. – Вы травмированный человек.
Адам выпрыгнул из-за стола и направился к отцу Макнами, словно собирался ударить его, но Венди встала на его пути и положила руку ему на грудь:
– Ладно, они сейчас уйдут.
– Пусть немедленно убираются! – потребовал Адам. Глаза его расширились, на лбу вздулись вены.
– Хорошо, хорошо, – сказала Венди, мягко поглаживая его бицепсы. – Поднимайся наверх, я их выпровожу.
– Клянусь, если два этих клоуна не исчезнут к тому времени, когда…
– Я позабочусь об этом. У тебя есть более важные дела. Предоставь это мне. Это ерунда. Пустяк. Не беспокойся.
Примерно десять неприятных секунд Адам смотрел на нас диким взором, затем крикнул:
– Вон! Вон из моего дома! – и, громко топая, стал подниматься по винтовой лестнице на третий этаж.
Венди трясло.
– Вам лучше уйти, – сказала она.
Отец Макнами взял ее лицо в ладони и осторожно снял с нее очки. Синяк выглядел даже хуже, чем прежде. Цвета немного потускнели, но отек, казалось, увеличился, собираясь, по-видимому, остаться на ее лице навсегда.
– Я понимаю, вы не хотите возвращаться к матери. Вы считаете, что это было бы шагом назад. Я знаю, что ваша мать находится в депрессии. Ваша мать может быть деспотичной. Адам обеспечивает вам благополучную жизнь в материальном отношении – платит за ваше обучение, покупает хорошие вещи. К тому же он красив. Он представляется вам сверкающим ключом, открывающим дверь в лучшую, красивую жизнь. Вы думаете, что можете спасти его, но так людей не спасают.
– Я разбила лицо, играя в софтбол, – упрямо повторила Венди, но при этом она заплакала, и ее слова прозвучали как детский лепет.
– Вы могли бы жить с Бартоломью и со мной, – продолжал отец Макнами. – Пойдемте с нами сейчас, так вам будет легче уйти. Если вы останетесь, он снова примется бить вас после нашего ухода. Вы и сама это знаете. Он не может справиться с собой. Он болен. И не заблуждайтесь – вы сейчас тоже часть его болезни. Вы поддерживаете болезнь, способствуете ее развитию. Если вы уйдете сейчас, так будет лучше и для вас, и для него.
– Это произошло во время игры в софтбол, на третьей базе. Мяч попал мне прямо в глаз, – сказала Венди, глядя на свои шлепанцы. Слова ее были тихими и невесомыми, как выщипанные перья.
– Наша дверь открыта для вас в любое время дня и ночи, – сказал отец Макнами и приобнял ее. – Пошли, Бартоломью.
Мы начали спускаться по винтовой лестнице.
– Как вы узнали, что его зовут Адам? – крикнула мне вдогонку Венди.
Перегнувшись через перила, она смотрела, как мы спускаемся. Она снова надела темные очки. Ее сердитый вопрос отзывался эхом в моей голове: «Как вы узнали это?»
Я не знал, как ответить на этот вопрос, и пожал плечами.
Но потом мне пришла в голову строчка из книги далай-ламы «Глубокий ум».
– «Благополучие других должно настолько заботить тебя, чтобы ты не мог перенести вида их мучений» – так сказал далай-лама. Мне тяжело смотреть на ваши травмы. Вот почему мы здесь оказались. И это все, что я могу сказать в данный момент.
– Наш дом открыт для вас! – крикнул отец Макнами наверх, и мы вышли на улицу.
По дороге домой мы не разговаривали.
Я думаю, мы оба знали, что происходит с Венди, пока мы идем по улицам. Наши шаги были словно молитвы, с помощью которых мы старались защитить ее, но больше мы ничего не могли сделать.
Казалось, отец Макнами израсходовал всю свою энергию, да и я тоже.
Как только мы пришли домой, он опустился на колени и обратился с петицией ко Всевышнему. Так он простоял до самой ночи, когда в дверях раздался звонок.
Это была Венди.
Вся левая половина ее лица была в синяках и распухла. Зубы кровоточили. Вид у нее был обреченный.
– Я дура. Я ни на что не гожусь, – произнесла Венди тоном маленького ребенка, всколыхнув все мои чувства.
Мне хотелось прогнать ее боль – главным образом потому, что маленький сердитый человечек у меня в желудке обвиняет меня в том же самом и я знаю, как страшно выслушивать эти слова в свой адрес и думать, что так и есть.
Она рухнула на нашу кушетку, где стонала и плакала на плече у отца Макнами, который гладил ее по спине, а я в это время сжимал и крутил свои руки, пока они не стали выглядеть как ошпаренные.
Когда она выплакалась, отец Макнами накрыл ее одеялом и прошептал:
– Здесь вы в безопасности, и можете оставаться у нас, сколько хотите.
Венди уснула в позе зародыша.
– Ей надо отдохнуть, – прошептал мне отец Макнами, и я поднялся вслед за ним наверх.
В коридоре он остановился и протянул мне серебряную фляжку. На ней была надпись:
БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК
Мы оба приложились по несколько раз к фляжке. Я почувствовал, как внутри у меня становится тепло. Когда я вернул пустую фляжку отцу Макнами, он потрепал меня по щеке и улыбнулся.
– Мы сделали хорошее дело сегодня, – сказал он.
– Я-то ничего не делал.
– Делал, делал, – сказал он, лицо его светилось гордостью.
Я уже открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нашел слов.
Я испытывал противоречивые чувства.
– Спокойной ночи, Бартоломью, – сказал отец Макнами.
– Спокойной ночи, – ответил я.
Он зашел в мамину комнату и закрыл за собой дверь. Я убрал оттуда все мамины вещи, отдав большую часть их в местный магазин подержанных вещей, но все равно это была ее комната, в которой она спала несколько десятилетий, и казалось странным, что теперь там спит наш священник. Однако я чувствовал, что мама не возражала бы против того, что он теперь спит в ее постели, – он был ее любимым священником и, как она считала, хорошим человеком.
Я стоял в коридоре и никак не мог решить, имею ли я право приписать себе часть заслуг в том, что сделал отец Макнами, чтобы помочь Венди.
Так что я пошел к себе и написал Вам это письмо.
Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл9
Во Вселенной имеются стереотипные схемы
Венди провела на нашей кушетке три дня, и все это время отец Макнами молился в маминой комнате, которая постепенно превращается в его комнату, и мне это довольно неприятно.
Последние несколько дней я чувствую себя немного не в своей тарелке. Мне не очень нравится, что у нас в доме обитает так много людей – особенно это касается Венди, которую мама в глаза не видела. У меня возникает ощущение, что мама вообще никогда не жила здесь, и меня это совсем не радует.
