Герберт Розендорфер - Письма в древний Китай
Однако в лице нынешних царств А Мэй-ка и Ло Си-яо столкнулись не две оспаривающие престол династии, не две различные религии, а два прямо противоположных учения о благе подданных, что, если я правильно понял, для правителей поименованных царств означает и совершенно определенный способ пополнения государственной казны. Так, учение, принятое в стране А Мэй-ка, гласит, что следует позволить каждому заниматься, чем он хочет, даже глупцу. Тогда, мол, преуспеют наиболее способные, подобно тому, как самый сильный поросенок добывает себе лучшее место у материнского соска. Правительство же наблюдает за этим всеобщим состязанием, награждая и даже чествуя лучших. Сами же лучшие, польщенные этой честью и благодарные государству за поддержку и защиту, платят ему налоги — пусть не слишком охотно, но все же в сознании того, что именно государству обязаны своим благополучием.
Когда господин Ши-ми изложил мне это учение, я был изумлен. «Разве такое государство, — спросил я, — не выродится неминуемо в царство лавочников и толстосумов? И не окажется ли, что решающее слово во всех делах будет принадлежать торговцам?» — «Так оно и случилось, — подтвердил господин Ши-ми. — Именно торговцам принадлежит решающее слово в стране А Мэй-ка, и к ним относятся там с гораздо большим почтением, чем ко всем мандаринам и философам». — «Но что же в этом хорошего?» — пытался узнать я. В ответ господин Ши-ми только пожал плечами.
Другое же учение, принятое в стране Ло Си-яо, предполагает (и в этом с ним, по моему мнению, вполне можно согласиться), что народ, а именно низшие сословия, слишком невежественен, чтобы понимать, в чем состоит его благо. Поэтому все за всех решает государство, предписывая каждому, что и как он должен делать, и никто не смеет заниматься, чем хочет. А для этого нужна, конечно, целая армия чиновников, ибо то, что совершается как бы само собой, когда людям позволено поступать по своему усмотрению, здесь требует постоянного надзора. Это все равно что пытаться повернуть вспять реки, создав для этого особое министерство. «Но ведь тогда, — вновь изумился я, — там половина населения должна состоять из чиновников, надзирающих за второй половиной?» — «Так оно и есть, — подтвердил господин Ши-ми». — «И налогов, вносимых этими вторыми, — продолжал я, — как раз хватает, чтобы выплачивать этим чиновникам жалованье?» — «Это почти так, — сообщил господин Ши-ми, — хотя имеются сведения, что в стране Ло Си-яо производится и какой-то избыток. Возможно, им удалось несколько усовершенствовать свое государство, так что на трех работников приходится теперь только два чиновника. Хотя и теперь они, если сравнить с государством А Мэй-ка, живут очень бедно». — «И такое обилие чиновников, — заключил я, — наверняка означает расцвет подкупов и лихоимства?» — «Именно так», — согласился господин Ши-ми.
Ни в той, ни в другой стране нет ни царствующей династии, ни императора и вообще никого, кто считался бы Сыном Неба или каким-то иным образом ссылался на волю Небес для обоснования своей власти. Императоров и царей, сказал господин Ши-ми, они отменили, вместо них правят верховные мандарины: их считают обыкновенными людьми и божеских почестей им не оказывают. Должность верховного или главного мандарина по наследству не передается. Это представляется большеносым очень важным. За все годы, пока существует подобная система, практически не было случая, чтобы сын верховного мандарина сам стал мандарином. Они этого не допускают. Очевидно, большеносые боятся, что у них возникнет династия и кто-нибудь из мандаринов снова объявит себя императором. Однако столь явный страх большеносых перед возникновением династии я могу объяснить лишь тем, что втайне они тоскуют по истинному императору, чья власть была бы божественного происхождения. И я их вполне понимаю. Разве мир может существовать без правителей, поставленных на царство волею Неба? У нас такого никто не мог бы себе и представить. Нет, я по-прежнему убежден, что наша система правления лучше всех прочих отвечает природе вещей и человека; кроме того, она, очевидно, обходится дешевле.
Верховный мандарин А Мэй-ки избирается всем ее народом, и происходит это один раз в четыре года. Каждый получает клочок бумаги и пишет на нем имя того, кого считает наиболее достойным занять эту должность. Виданное ли это дело? Правда, моя Палата поэтов, именуемая «Двадцать девять поросших мхом скал», тоже выбирает себе начальника, имя которого тоже пишут на бумажке… Но нас всего двадцать девять. В А Мэй-ке же жителей тысяча тысяч и еще больше, а всего, наверное, в тридцать раз больше, чем в Поднебесной в наше с тобой время. Скольких людей может знать один человек? Родственники, друзья, соседи — всего, наверное, человек двести, да и то в лучшем случае. Кто же сможет выбрать наиболее достойного из тысячи тысяч? И разве каждый не напишет при этом свое собственное имя (как это в позапрошлый раз и случилось в моей Палате поэтов)?
— Все это верно, но не совсем, — возразил мне господин Ши-ми. — Сначала у них происходят первичные выборы. — Описал он мне это примерно так: предположим, что торговцы и другие именитые люди страны А Мэй-ка хотят иметь главным мандарином одного из своих друзей или хотя бы представителя своего сословия. Для этого они посылают гонцов по всей стране, чтобы те выкрикивали на площадях имя угодного им человека и развешивали его портреты.
— Почему же торговцы сразу не выберут этого своего человека? Почему они обращаются за помощью к другим, даже простолюдинам? — не понял я.
— Потому что между торговцами, — объяснил господин Ши-ми, — нет согласия. У них разные интересы, а значит, и разные кандидаты.
— Это мне понятно, — согласился я, — ибо и у нас торговцы углем мечтают, чтобы у людей была худая одежда и они покупали бы уголь, а торговцы тканью желают разорения угольщикам, чтобы люди покупали теплое платье…
— Вот и здесь так же, — подтвердил господин Ши-ми, — поэтому гонцы и ходят по всей стране, стараясь перекричать других гонцов и вывесить портрет еще больших размеров, а по возможности и повыше портрета противника, если говорить упрощенно…
— И что же, — спросил я, — выбирают того, чей портрет окажется самым крупным?
— Ну, если не вдаваться в детали, — согласился господин Ши-ми, — то все именно так и происходит.
— Но может ли при такой системе, — продолжал я, — верховным мандарином стать человек действительно достойный и способный?
— В виде исключения, пожалуй, да, — отвечал мне господин Ши-ми, — но обычно при такой системе, которую они называют (перевожу дословно) «народовластием», успеха добиваются лишь кандидаты, обладающие двумя качествами: верой в значительность своей особы и отсутствием определенной точки зрения по каким бы то ни было вопросам. Потому что без первого, — пояснил господин Ши-ми, — без веры в собственную значительность и важность ни один человек не смог бы так долго убеждать в этом других, а без второго, то есть без полнейшей расплывчатости суждений, он неизбежно прибился бы к существующему в данный момент большинству.
— Мне это тоже ясно, — согласился я, — но не значит ли это, что верховные мандарины обычно глупцы и обманщики? Ибо лишь глупец способен долго считать себя значительной и важной особой. Думающий же человек сомневается во всем, и в первую очередь — в самом себе. А тот, у кого нет определенной точки зрения, всегда вынужден лгать — или я неправ?
— Ваши слова, — сказал мне господин Ши-ми, — содержат очень суровую оценку верховных мандаринов, но нельзя не признать, что оценка эта справедлива.
Кстати, здесь таким образом выбирают не только верховных мандаринов, но и всех начальников, канцлеров, губернаторов и так далее, причем не только в А Мэй-ке, но во всех государствах, принявших эту систему, то есть в половине государств мира, и в стране Ба Вай тоже.
— Как же обстоит дело в другой половине?
— Там это проще, — сказал господин Ши-ми. — После смерти очередного верховного мандарина там начинается дворцовая смута. Один мандарин душит другого, подставляет ему ножку, выталкивает из окна — правда, по большей части лишь в переносном смысле, — и сильнейший наконец побеждает. Он-то и выходит на балкон, приветствуемый ликующими простолюдинами.
— А, — сказал я, — такая система мне знакома.
— Да, — согласился господин Ши-ми, — я так и думал. Однако и эта система, пожалуй, даже более той, первой, желает называться «народовластием». Поэтому о своей борьбе за власть тамошние мандарины предпочитают помалкивать и вообще ее отрицают.
Это мне тоже было понятно, и я привел слова великого мудреца с Абрикосового холма: «Управлять — это значит лгать».
Что ж, теперь, чтобы не делать нового отступления, я к этому лишь добавлю, что как одно, так и другое царство имеют по нескольку сравнительно небольших государств-союзников, и там, где сферы влияния обоих соприкасаются, они тоже возвели стену, подобную нашей Великой стене, только, по словам господина Ши-ми, не такую красивую. Есть и государства, малые и большие, которые не присоединились ни к той, ни к другой стороне. Впрочем, о большинстве из них, считает господин Ши-ми, следовало бы сказать: им хотелось бы не присоединяться к той или другой системе, а идти своим, независимым путем. Но это почти никогда не удается. Такие государства либо все равно оказываются в одном из двух лагерей, несмотря на все свои заверения, а то и искреннее убеждение в обратном, либо же не имеют в мире решительно никакого веса. Есть только одна страна, действительно не принадлежащая ни к одной из этих систем, и страна эта, что меня сильно обрадовало, наше Срединное царство, в котором тоже давно нет императора, а есть только верховный мандарин. На ее долю, сообщил господин Ши-ми, тоже выпали долгие годы унижений и хаоса, но теперь она восстановила свое могущество и снова стала великим Срединным царством. Верховный мандарин там теперь выбирается так же, как в стране Ло Си-яо, то есть путем уничтожения соперников, однако отношения между Срединным царством и этой порочной страной Ло Си-яо скорее враждебные, что, естественно, наполняет большой радостью, если не сказать злорадством, страну А Мэй-ка.
