Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
— Чарли!
— Минутку, мам!
Он окинул злым взглядом ванную комнату. В ней не было окна. В последнее время это случалось с ним дважды в неделю. Через полчаса после подъема он начинал вдруг чувствовать, будто кто-то коленом давит ему на грудь и душит его. Он закрыл глаза и с силой втянул в себя воздух, потом энергично выдохнул. Тут начало действовать выпитое виски. Оно успокоило его расшалившиеся нервы, словно его ладонью погладили по телу. Он выпрямился и распахнул дверь.
— Я брился.
Мать, в теннисных шортах и блузке, оставлявшей голыми спину и живот, нагнулась над его неубранной постелью и смотрела на разбросанные вырезки.
— А она кто?
— Жена парня, с которым я познакомился в поезде из Нью-Йорка, Гая Хейнза. — Чарли улыбнулся. Ему доставило удовольствие произнести имя Гая. Интересно, да? А убийцу еще не нашли.
— Маньяк, небось, — со вздохом произнесла мать.
Чарли внутренне собрался.
— О, я сомневаюсь. Обстоятельства слишком сложные.
Элси выпрямилась, засунув большой палец за пояс. Легкая пухлость ниже пояса пропала. Какой-то миг она выглядела такой же, какой ее видел Чарли всю ее жизнь до этого последнего года, аккуратную и опрятную с головы до ног, как двадцатилетнюю девушку.
— У твоего друга Гая — симпатичное лицо.
— Это самый симпатичный из ребят, каких я только видел. Жаль, что он втянут в это дело. Он сказал мне в поезде, что не видел жену года два. Он не больше убийца, чем я. — Чарли улыбнулся своей неосторожной шутке, а затем, чтобы загладить ее, добавил: — Между прочим, его жена была той еще оторвой.
— Дорогой. — Мать подошла к нему и взяла его за обшитый галуном рукав. — Ты можешь хоть на время последить за своим языком? Бабушка иногда приходит в ужас.
— Бабушка и не знает, что такое оторва, — пробурчал Чарли.
Элси недовольно охнула.
— Мам, ты слишком много бываешь на солнце. Мне не нравится, когда у тебя такое загорелое лицо.
— А мне не нравится твое такое бледное.
Чарли нахмурился. От вида лба матери, словно покрытого не своей кожей, ему сделалось неприятно. Неожиданно он поцеловал ее в щеку.
— Пообещай мне, — сказала мать, — что пробудешь сегодня на солнце с полчасика. Люди едут в Калифорнию за тысячи миль, чтобы побыть на солнце, а ты сидишь дома.
Чарли опять нахмурился.
— Мам, тебе неинтересен мой друг?
— Мне интересен твой друг, но ты мне почти ничего не рассказывал про него.
Чарли застенчиво улыбнулся. Нет, всё-таки он молодец! Он сегодня впервые разбросал по комнате свои вырезки, потому что был уверен в безопасности своей и Гая. Если он сейчас поговорит с четверть часа о Гае, мать, вероятно, всё равно забудет. И то если есть смысл, чтобы она забыла.
— Ты читала всё это? — Гай кивнул в сторону постели.
— Нет, не всё. Сколько порций в это утро?
— Одна.
— А я чувствую — две.
— Ну хорошо, мам, две.
— Дорогой, опасайся утренней выпивки. Утренняя выпивка — это конец. Я навидалась этих алкоголиков…
— Алкоголик — очень нехорошее слово. — Чарли начал делать круги по комнате. — Я чувствую себя лучше, если выпью чуть больше, мам. Сама говорила, что я становлюсь приветливей и аппетит улучшается. Шотландское виски — это очень чистый напиток. Некоторые согласны с этим.
— Вчера вечером ты выпил слишком много, и бабушка об этом знает. Ты не думай, что она ничего не замечает.
— Насчет вчерашнего вечера лучше не спрашивай, — с широкой улыбкой произнес Чарли и помахал матери рукой.
— Сэмми собирался сейчас прийти. Оделся бы и спустился на корт, посудил бы.
— Сэмми достает меня до печенки.
Мать подошла к двери и с улыбкой, словно не слышала последней фразы сына, сказала:
— Обещай мне, что позагораешь сегодня.
Чарли кивнул и облизал губы. Он не ответил матери улыбкой, когда она закрывала дверь, потому что вдруг словно черная крышка навалилась на него, и он пытался спастись, пока не поздно. Надо позвонить Гаю, пока не поздно! Надо отделаться от отца, пока не поздно! Надо столько сделать! Он не хочет жить здесь, в доме бабушки, меблированном, как его собственный дом в Луис-Квинзе, этом вечном Луис-Квинзе! Правда, он и сам не знал, где ему хочется быть. Ему казалось, что он вроде бы чувствовал себя несчастным, если долго находился вдали от матери. Чарли прикусил нижнюю губу и нахмурился, хотя его серые глаза оставались бесстрастными. Зачем она сказала, чтобы он не пил по утрам? Это ему нужнее, чем в любое другое время суток. Он повел плечами, сделав несколько круговых движений. Однако почему же он чувствует себя так неуютно? Вырезки, разбросанные здесь, при нем. Идут неделя за неделей, а тупая полиция не имеет ничего на него, ничего кроме отпечатков обуви, а он давно выбросил те ботинки. Гулянка, которую он устроил в сан-францисском отеле вместе с Уилсоном, не шла бы ни в какое сравнение, если бы с ним был Гай! Идеальное убийство! Сколько человек смогли бы совершить идеальное убийство на острове, в окружении пары сотен человек?
Он не как те придурки из газет, которые убивают, «чтобы посмотреть, что это такое», а потом не могут ни хрена дельного сказать, кроме чего-нибудь тошнотворного вроде «не так, как я ожидал». Если бы у него брали интервью, он сказал бы: «Это ужасно! В мире нет ничего подобного!» «А вы смогли бы повторить это, мистер Бруно?» — «Да, мог бы» (он это сказал бы с задумчивым видом, как ответил бы репортерам полярный исследователь, если бы его спросили, готов ли он провести еще одну зиму во льдах). — «А вы не могли бы рассказать нам немного о своих ощущениях?» — Он поднес бы микрофон поближе, поднял бы глаза, взял бы паузу, пока мир ждал его слов. Как он это ощущал? Было это, а всё остальное несущественно. Вообще-то надо понять, что женщина она была развращенная. Это было как пришибить крысенка, но раз она оказалась девицей, то это назвали убийством. Даже исходивший от нее жар был противным, и он помнит, что, прежде чем он убрал от нее руки, жар перестал исходить от нее, а уж после того как он ее оставил, она становилась холодной и отвратительной, какой и была в действительности. «Отвратительной, мистер Бруно?» — «Да, отвратительной». — «Разве труп может быть отвратительным?» — Бруно нахмурился. Нет, он в действительности не считал, что труп вызывал у него отвращение. Если жертва — зло наподобие Мириам, то вид трупа должен радовать. — «Власть, мистер Бруно?» — О да, он чувствовал огромную власть. Именно. Ведь он отнял жизнь. Никто не знает, что такое жизнь, все защищают ее, это наиболее бесценное владение, а он одну такую жизнь отнял. Тем вечером была опасность, была боль в руках, страх, что она издаст звук, но в тот момент, когда он понял, что жизнь оставила ее, всё прочее отошло в сторону, и остался только таинственный факт происшедшего, таинство и чудо прекращения жизни. Люди толкуют о таинстве рождения, о начале жизни, но это же так легко объяснимо! Из двух живых зародышевых клеток! А таинство прекращения жизни? Почему жизнь должна прекращаться из-за того, что он держит девицу руками за горло слишком крепко? И что вообще такое жизнь? Что чувствовала Мириам, после того как он отпустил руки? Где она была? Нет, он не верит в жизнь после смерти. Мириам остановили — и это было чудо. О, он такого бы наговорил в интервью для прессы! — «А какое имело для вас значение, что ваша жертва — женщина?» Откуда взялся такой вопрос? Бруно поколебался, но потом определился с позицией. Что ж, тот факт, что это была женщина, доставил ему повышенное удовлетворение. Нет, из этого нельзя делать вывод, что к этому примешивается нечто сексуальное. Нет, и никакой ненависти к женщинам он не питал. Скорее не питал. Ненависть сродни любви, как известно. Кто это сказал? Он ни минуты не верил в это. Нет, единственно, что он хотел бы сказать, он не получил бы такого большого удовлетворения от убийства мужчины. Если бы это был не его отец…
Телефон.
Бруно уставился на него. За каждым телефонным аппаратом он видел Гая. Он сейчас мог бы дозвониться до Гая с помощью двух аккуратных звонков. Но звонок может вызвать раздражение Гая. Гай, возможно, пока что нервничает. Он подождет, пока Гай напишет. Письмо может прийти в любой день, потому что Гай получил его письмо, которое он написал на прошлой неделе. До полного счастья Бруно не хватало голоса Гая, услышать от него одно слово о том, что он счастлив. Связь между ним и Гаем теперь прочнее, чем братство. Много ли братьев любят друг друга так, как он Гая?
Бруно вышел на балкон с ограждением из кованого железа. Утреннее солнце было, пожалуй, приятным. Газон внизу, просторный и ровный, как поле для гольфа, тянулся до океана. Бруно увидел Сэмми Франклина, одетого в белую теннисную форму. Он нес ракетки под мышкой и широко улыбался его матери. Сэмми был крупным и дряблым, как раздавшийся боксер. Он напомнил Бруно одного голливудского актеришку, увивавшегося за матерью, когда они ездили туда три года назад, — Александра Фиппса. И чего у него в голове держатся их паршивые имена? Слышен был смех Сэмми, когда он протягивал руку матери, и старая ненависть снова вспыхнула в нем. Дерьмо. Он с отвращением отвел взгляд от широкого фланелевого зада Сэмми и стал смотреть по сторонам. Пара пеликанов тяжело перелетели через забор и плюхнулись на газон. Вдали на фоне бледного океана он увидел парус. Три года назад он просил мать купить ему парусную лодку. Теперь она у него есть, но он к ней и не подходит.
