Альберт Лиханов - Слётки
– Так это ж для мужиков. Для совсем взрослых! Три часа! А ты что – можешь? Стрелял?
Теперь он спрашивал только Бориса.
– Многократно! – ответил Боря, опять улыбаясь во все свои ослепительные зубы.
– И многодневно! – подтвердил Гордеевич. – Уж поверьте! – И убедил: – Он же единственный серьезный стрелок на весь наш тир! Стреляет у меня день и ночь!
– Но, но, – поправил Скворушкин, – если стрелок ночью не спит, утром не метко стреляет!
Они отправились со двора втроем, дошли до автобусной остановки и все обсуждали, как же получится у Бори такая взрослая стрельба. Скворушкин больше улыбался, чем хмурился. Потом снова спросил:
– Ну, так вы куда?
– Искать гостиницу. Или какой дом колхозника. Если, конечно, еще колхозники остались.
– С оружием-то? – удивился тот. И вдруг предложил: – А давайте-ка ко мне. Все мои на даче, я один, айда! Не оставлять же вас на улице!
Немаленький ведь чин был у Скворушкина, все-таки полковник, а квар-тирёшка оказалась у него убогая, хоть и двухкомнатная, в блочном, облупленном старом доме. Взрослые шустро принялись готовить ужин, ведь Хад-жанов по дороге заскочил в магазин и набрал там всяких банок – вот они теперь, в раскрытом виде, громоздились на столе, придвинутом к дивану в комнатке побольше – в зале, по определению майора.
– Да уж, в зале! – усмехался Скворушкин. – Эту-то едва выбили, служил я не здесь, ясное дело, а в группе войск, в ГДР – где теперь эта группа войск, где эта ГДР? Стыдно сказать, уезжали – почти бежали. Точно какое-то безумное отступление! Кутузов бы от сраму помер. Ну, и всех рассовывали по разным карманам – меня сюда.
Он мотал головой, матюгался, не обращая внимания на Борю, а вернее ровняя его к себе, раз уж он стрелок. А стрельба – дело мужское, значит, привыкай ко всему мужицкому, если еще не привык.
Потом они допоздна сидели, полковник смолил старинный, давно вышедший из моды «Беломор» и рассказывал про свою жизнь, перемежая отступлениями о нынешней стрельбе.
Когда старшие стали говорить о завтрашних соревнованиях, Борис старался все запомнить, но ничего особенного полковник так и не сказал, кроме разве пояснения про Ершова.
– Это совсем молодой парень, всего-то старлей, недавно закончил общевойсковое училище, сунули сюда, на собачью работу, замначкомендатуры, рвется на перевод, но потерпеть надо, первое назначение отстучать «от» и «до». Вот он на стрельбу и налег. Мастером спорта стал еще в училище, теперь, похоже, через стрельбу и хочет убраться. Как? Да выиграть сперва надо округ, потом попадет на всероссийские. А там выиграешь – заберут в ЦСКА. Они всемогущи!
Вдоль одной стены, противоположной от балкона, до потолка высились застекленные книжные полки. Между ними была подставка, на ней освещенный аквариум, в нем медленно плавали красивые красные рыбки. По полу бегал маленький котенок – смешно изгибался, ложился на спину, подставляя брюшко Боре, потом цеплялся за рукав или вспрыгивал на спинку дивана и носился там, будто радуясь этому скромному мужскому застолью.
– Ну, хорошо, – вдосталь наговорившись с Хаджановым, обратился полковник к Борису, – ты все-таки выдержишь завтра трехчасовую стрельбу? Все же – сто двадцать выстрелов!
Боря небрежно пожал плечами.
– Стрелял много, – ответил, – но один на один. Не на соревнованиях.
– Ты хоть сегодня и удивил, – задумчиво сказал Скворушкин, – и даже порадовал… Но должен знать, что все это, – он обвел руками комнату, хотя, конечно, имел в виду другое, – теперь совсем все иначе, понимаешь! Стрельба как спорт, это – ох, как непросто! На тебя должны глаз положить. И не такие, как я. Протащить, выставить, оснастить, помочь. Но никакой и ни в чем гарантии не будет, знай это. Провалишься – и выкинут, в лицо не узнают. Спорт теперь – это профессия, большие деньги, даже политика, вышел в тираж или просто сломался – гуляй, Вася.
Полковник помолчал, глотнул своего вонючего «Беломора» и продолжил разговор:
– Стрелять умеешь, кандидата в мастера выбил – иди по военной стезе, поступай в училище, надевай погоны. А то в солдаты забреют – не слаще. И там, и сям дерьма, конечно, хлебнуть придется. Но одно дело два года отслужить рядовым, – да еще и под пули есть шанс попасть, – и совсем другое через пять лет звездочки, хоть и маленькие, нацепить. Ну, а в Краснополянске своем дудеть – велика радость? Кем? За какие гроши? С каким образованием?
Этот Скворушкин за три минуты всю будущую Борискину жизнь разобрал и по полочкам разложил. Все ему понятно было как дважды два. Не зря говорят: чужую беду – руками разведу, а свою…
Борис внимал каждому слову. Глядел на Скворушкина не мигая. Непонятно было, чего добивается этот дородный старый полковник с пухом седых волос на голове?
Скорее ничего не добивается, просто рассуждает вслух и скорее про себя, чем про Борю, но выходило так, что он, новый человек, по чудесной случайности обучившийся неплохо стрелять, никому, в сущности, не нужен, и никто ему никакого места не приготовил в этой смутной, неизвестно к чему движущейся жизни.
Не думал он об этом раньше? Думал, и не раз! И все ребята рядом – тоже думали. Но вот сейчас будущее перед ним распахнул человек чужой, многое повидавший и, в общем, по-доброму настроенный. От всего от этого слова полковничьи как-то особенно тяжко слышались, будто были окончательными, как судебный приговор.
Взрослые еще долго говорили, приглушая голоса, и до него доносились обрывки слов, из которых понять было можно, что оба печалятся о своем житье-бытье, горюют о Советском Союзе, когда жить было дружно и нестрашно и никто не думал о том, как сложится все дальше.
– Всю жизнь жалел, – проговорил громко Скворушкин, – что у меня нет детей. А теперь вот радуюсь! Страшно за них!
8
Ох, как же прихотливо вяжет свои узелки судьба! Сколько всякого свалится на Борю чуть позже – и радостного, и горького, – а эту полусонную ночь на чужой постели в случайном доме почти случайно встреченного полковника, словами своими не только предсказавшего, но почти скроившего, как умелый портняжка, Борину судьбу, он долгие годы будет считать чуть ли не главным перекрестком своей судьбы.
Наутро Борис ощутил внутри себя глухое, нежданное волнение, которое никак не удавалось защитить незримым тайным козырьком. Потом все промелькнуло, как в ускоренной киносъемке: и Ершов, веселый пижонистый парень, самоуверенный везунчик – он выбил тысячу сто семьдесят очков из тысячи двухсот, подтвердив норму мастера спорта международного класса; полный, на удивление публики, Борин провал, не набравшего и тысячи очков, хотя он был единственный стрелок юношеского возраста, за что ему полагался диплом и звание чемпиона области, и церемония награждения, где ему помогал стоявший позади Хаджанов, который принял целых три диплома и три же дешевеньких кубка, которые свободно продаются даже в их краснополянском магазине, торгующем сувенирами…
Потом – ликование и восторг, с которым Глебушка встретил чемпиона. Но даже это не вывело Борю из какого-то нового, очень странного напряжения, вполне при этом полусонного, хотя Глебкина радость – он это знал – была совершенно искренняя и беззаветная.
Школа тоже встречала восторженно. В класс нарочно пришел директор перед началом уроков, чтобы поздравить Бориса публично, вручил ему толстую книгу, конечно, о видах оружия, правда, всякого, включая танки и пушки.
На Борю поглядывали, улыбаясь, и прохожие, а районная газетка вскоре напечатала его большой портрет на самой первой странице.
Он не противился ничему. С терпением переносил славу, а она, эта слава, спасибо ей, несла его вперед своей ласковой и широкой дланью.
Однажды его вызвали в военкомат. Боря сказал об этом Хаджанову, и тот сразу сообразил, что Бориса надо сопроводить – ведь вызывали не повесткой по месту жительства, а телефонным звонком директору школы. Так что не вызывали, скорее – приглашали.
Совершилось то, что Боря тайно предполагал. Ему предложили поступить в военное училище. На выбор – в общевойсковое, десантное и даже военно-морское.
Майор, представившийся тренером и усаженный с почетом за приставной столик райвоенкома, светился как начищенный самовар – есть такое выражение.
Военком, тоже майор, сразу сообщил, что Борины успехи в районе известны, и не только в районе, потому что ему позвонил даже облвоенком и предоставил квоты: пусть выбирает, талантливый мальчик!
Квоты, как разъяснил военком, вроде такая бронь, специальные места, куда, хотя экзамены сдавать и придется, но обязательно зачислят. Внеконкурсное преимущество. Ясно, что кандидаты в мастера среди призывников, да еще и по стрельбе, на дороге не валяются.
Хаджанов сиял, попутно сообщив, что Борис – первый выпускник детско-юношеской спортшколы со специализацией по стрельбе, и попросил денёк-другой на размышления.
