Анхела Бесерра - Неподвластная времени
— Сара... — Он еще в раннем детстве стал называть маму просто по имени. — Я к вам ненадолго.
— Почему?
— У меня встреча.
— С девушкой? — Сара ласково улыбнулась. — У тебя появилась невеста? Мы с отцом о тебе так мало знаем.
— Я тоже. Я тоже почти ничего о себе не знаю.
— Всем нам порой так кажется, но это заблуждение. Мы тратим слишком много времени на поиски непонятно чего. Ну-ка посмотри на меня. — Она взяла сына за подбородок и заглянула ему в глаза. — Ты влюбился?
— Возможно.
— Ты не уверен, сынок? Настоящую любовь ни с чем не спутаешь. Это как рождение. Как день, когда ты издал свой первый крик... — Сара помолчала, вспоминая. — Это был самый прекрасный день в моей жизни. Я до сих пор помню, как ты пах тогда. Ты вышел из меня, словно рыбка, которая стремится попасть в море. Такой живой! Весь мокрый.
Паскаль не отрываясь смотрел на мать. Она очень постарела. Это была уже не та Сара, которую он помнил с детства. Прежняя была красивой, сильной. Вечно куда-то спешила, часто меняла планы и не лезла за словом в карман. Паскалю стало жаль и ее и себя.
— Ты был такой красивый! Глядел на меня любопытными глазищами и все причмокивал, как будто искал мою грудь. И... и... Я была такой глупой! Не хотела кормить тебя, чтобы не испортить свою женскую гордость. — Сара коснулась рукой груди. — Ты только посмотри на эти лоскуты. Видишь, что сделало с ними время. Сколько же ошибок я тогда совершила! Скольких радостей не испытала.
— Мама...
— Ты очень давно меня так не называл. — Взгляд Сары был полон нежности. — Ты стал... Каким-то другим.
— Ты тоже.
— Как же я ошибалась. Если бы ты только знал, как я теперь жалею, что меня вечно не было с тобой рядом. Я была скверной матерью.
— Это не важно. Все в прошлом. Я тоже жалею, что исчез на столько лет. Скажи, как ты живешь теперь? — Паскаль бережно взял мать за руку.
— Я... вымоталась. Вычерпала себя до дна. Понимаешь, я уже давно не живу, а только существую.
— А... Кадис? — Молодой человек мельком посмотрел на отца, который пил виски в другом конце гостиной и рассеянно глядел в окно. — Как он?
— Живет в своем мире.
— Вы не ладите?
Сара не ответила; вместо этого она решила дать сыну совет:
— Пользуйся молодостью и не бойся своих чувств. Они со временем иссякают. Когда тебе исполнится семьдесят, ты увидишь мир таким, каким его вижу я. Мы с твоим отцом живем слишком долго. Мы постепенно переживаем самих себя.
— Что ты такое говоришь! Как тебе не стыдно! У тебя еще столько всего впереди! А как же твои фотографии? Выставки? Как же ваше искусство? Я читаю все, что про вас пишут.
— Не стоит придавать значение всему, что говорят. Даже при самом ярком свете остаются темные углы.
— Ты просто устала.
— Я просто смотрю на вещи реально, сынок. Смерть не приходит к человеку ни с того ни с сего. Я начинаю чувствовать ее у себя в душе. Это хуже всего. Знаешь, почему? Она подкрадывается незаметно, медленно, потихоньку. И набрасывается на тебя, когда ты совсем ее не ждешь.
Паскаль посмотрел на часы.
— Я тебя задерживаю, сынок. Поговорим в другой раз.
— Прости, мама. Я уже опаздываю. Но нам обязательно нужно продолжить этот разговор. То, что ты сказала...
Сара скептически пожала плечами, но не стала возражать:
— Ступай спокойно.
— Я правда не могу остаться.
— Я знаю. У тебя нетерпеливый взгляд. Мы еще побеседуем, правда? Теперь, когда ты вернулся...
— Пожелай мне удачи.
— Будь я ею, я полетела бы над тобой.
На прощание Паскаль пожал отцу руку. Их отношения еще не настолько потеплели, чтобы обниматься. Кадис продолжал рассеянно цедить виски, витая мыслями где-то в окрестностях улицы Галанд. Когда Паскаль уходил, он даже не повернул головы.
Сара проводила сына до двери. На пороге они крепко обнялись. Теперь она снова могла прижать своего мальчика к груди. Он совсем вырос, стал настоящим мужчиной. Но ее маленький Паскаль все еще жил где-то в сокровенном уголке его души. И в один прекрасный день мог пробудиться.
Паскаль не знал, придет ли он обратно. Вновь оказаться там, где ему пришлось пережить столько мучительных одиноких дней, было нелегко.
В тот вечер к Паскалю вернулись разом все детские обиды, но с ними пришло и понимание.
Разве это любовь, когда ты только получаешь и ничего не даешь взамен? Теперь Паскаль знал, что понимание — самый верный путь к спасению. Чтобы познать себя, он должен был понять мать. И, возможно, отца.
Излечение души невозможно без доброй воли больного. Переступив порог, Паскаль знал, что любит ту, которую впервые за много лет назвал матерью.
32
Дни тянулись один за другим, как звенья цепи. Длинный состав со всеми остановками: Кадис, Паскаль, Аркадиус, Сиенна... Вожделение, сомнение, тайна, боль.
Мазарин, давно смирившаяся с одинокими холодными ночами, теперь проводила почти все вечера на свиданиях и привыкала к новым чувствам.
В отношении Паскаля Мазарин по-прежнему сомневалась. Неутоленная страсть к Кадису продолжала терзать ее сердце, не пуская в него другого. И все же было здорово обрести такого верного и нежного поклонника. Готового дать ей то, в чем отказывал Кадис.
Паскаль все время расспрашивал Мазарин о семье, так что девушке приходилось выкручиваться, придумывая истории одна невероятнее другой. В результате она путалась в собственных фантазиях и вечно попадала в неловкое положение.
Мазарин нипочем не желала приглашать нового друга домой, хотя Паскаль уверял ее, что вовсе не напрашивается в гости; ему просто хотелось немного посидеть в спокойной обстановке, подальше от шумных, прокуренных баров.
В глубине души девушка наслаждалась властью над безнадежно влюбленным поклонником, который больше всего на свете боялся ее потерять. К сожалению, чары, сковавшие волю Паскаля, совершенно не действовали на Кадиса. В Ла-Рюш Мазарин превращалась в преданную ученицу, прилежную, скромную и, к своему огромному раздражению, робкую.
Она всеми правдами и неправдами старалась затянуть работу над картинами, опасаясь, что, как только они будут закончены, учитель перестанет в ней нуждаться, а такого удара ей не пережить.
Зрелость художника оказалась куда притягательнее молодости психиатра. Мазарин сходила с ума от желания, стоило Кадису невзначай ее коснуться, и упорно избегала объятий Паскаля.
Двух мужчин разделяла целая пропасть. Мазарин увлеченно сравнивала их, но так и не могла решить, кого выбрать.
То, чего не хватало Кадису, с избытком имелось у Паскаля. В том, чего не было у психолога, не знал нужды живописец.
Беседуя с учителем, Мазарин неизменно погружалась в прошлое. С ним она бродила по причудливому иллюзорному миру, миру длинных теней и слабого света, не способного озарить даже воспоминания. Глядя по сторонам печальным взглядом своего наставника с высоты прожитых им лет, девушка видела совсем другую жизнь. Призрачную жизнь, непохожую на полные надежд и планов дни Паскаля.
Кадис научил Мазарин сомневаться во всем и находить особую горькую радость в самом сомнении. Она привыкла жить, не ощущая под ногами твердой почвы. Художник мог в любой момент решить, что его шедевр закончен, и прогнать ученицу. Научил ли он ее хоть чему-нибудь? Мазарин не знала. Может быть, да, а может, и нет. Какая разница. Только Кадис мог дать ей то, в чем она больше всего нуждалась. Лишь к нему она испытывала такую жаркую, мучительную, изматывающую, головокружительную страсть.
К Паскалю Мазарин относилась куда спокойнее. С психологом девушку связывала, скорее, нежная дружба, и отнюдь не потому, что он казался ей непривлекательным, — положа руку на сердце, он был куда красивее Кадиса, — а лишь оттого, что она не могла поделить свое сердце на две половины. В ответ на малейшее проявление чувственности со стороны молодого человека Мазарин отступала и замыкалась в себе. У их дружбы не могло быть никакого сексуального подтекста. Настоящая страсть могла ее разрушить.
Паскаль не умолкая говорил о новых горизонтах, великих целях, спасении мира и исцелении страждущих душ. Дерзкие планы, в которых очень скоро нашлось место и для нее самой, казались девушке невообразимо далекими. Они напоминали смутные блики, отраженные в невидимом зеркале.
После страшной истории, поведанной Аркадиусом, Сиенна стала для Мазарин в тысячу раз дороже. Теперь она не только разговаривала со Святой, но и расчесывала ей волосы, ухаживала за ней, как за родной сестрой. Лицо Сиенны было таким юным и свежим, что казалось, будто она и вправду жива. В душе Мазарин теплилась безумная надежда, что Святая пробудится и прерванная когда-то жизнь начнется заново.
Как-то утром, протирая лицо Сиенны влажной губкой, Мазарин с удивлением обнаружила, что тело Святой стало мягче и теплее. Лицо спящей будто светилось изнутри, щеки слегка порозовели.
