Коллектив авторов - Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]
Попыталась вдохнуть поглубже и представить себе что-то приятное. Я дома, лежу в теплой ванне, вокруг меня плавают островки белоснежной пены.
— Ну вот, вот же, — птичка защебетала доброжелательней, — хорошо… Первый день последних месячных когда был?
— Седьмого марта.
— Седьмого марта, — птичка Тари на секунду задумалась, — шейка синюшная, это хорошо. Зев закрыт, отлично… Беременность первая?
— Нет.
— Но вы ведь не рожали? Выкидыши, аборты?
— Аборт пять лет назад.
— Один?
— Один.
— Без осложнений прошел?
— Без.
Врач щупала мой живот, а я лежала в кресле и смотрела на потолок. Казалось, он сейчас рухнет, как и моя жизнь.
— Почему дергаетесь? А? — Мне захотелось пнуть ее коленом. — Больно, что ли?
— Больно.
— Где больно? Вот тут? — Она вытащила зеркало и надавила мне на живот справа.
— Тут тоже.
— А еще где?
— Везде. Посередине. Справа. Слева. Я не знаю…
— Одевайтесь, — сказала наконец врач.
Интересно, почему она выбрала гинекологию, я бы ни за что. Медсестра, полная армянка лет пятидесяти, что-то писала в карте. Я оделась и покинула камеру пыток.
— Тебя как зовут? — спросила женщина лет сорока, занимающая кровать возле окна.
Я ответила.
— А меня Марина, — сказала она.
— О, новенькая! — В дверях показалась еще одна жительница палаты, ее лицо светилось.
Я снова себя назвала.
— А я — Лена! — ответила она.
— Че такая радостная? Выписывают? — спросила Марина.
— Неа! Мне на узи сказали, что девочка будет!
— Поздравляю… — выдохнула Марина.
— Ой, извини, Марин… — смутилась Лена.
Хрупкая, бледная как опенок, Лена виновато поправили свою стрижку-«шапочку», легла на постель поверх одеяла и взяла с тумбочки книгу «В ожидании ребенка».
Марина сжалась в комок и натянула одеяло до подбородка. Она походила на царевну-лягушку. Округлое лицо с пухлыми щечками, большие зеленые глаза, конопатый нос, широкий рот и рыжеватые кудряшки, обрамляющие лоб.
В палату заглянула медсестра:
— Где Брыкалова?
— Там, где и всегда, — ответила Марина.
— Ареват Мамедовна, принесите нам, пожалуйста, кислород, — попросила Лена.
— После процедур. Ты почему копаешься в пакетах, — обратилась она ко мне, — тебе предписан строгий постельный режим.
— Что значит кислород? — спросила я, укладываясь, когда медсестра ушла.
— Подушка с трубочкой, чтоб дышать. Мы же на улицу не выходим, а ребеночку кислород нужен, — ответила Лена, оторвавшись от книги.
— Моему уже ничего не нужно, — тихо сказала Марина, — какая же я дура. Какая дура! Столько лет не могла забеременеть, а теперь натворила такое! Попросила своего комод передвинуть, хотела перестановку сделать, а он не захотел. Так я назло сама двигать стала, когда он на работу ушел. А сегодня меня почистили… Гребаный комод!
Она потянулась за бутылкой воды к подоконнику, одеяло сдвинулось, и в просвете показался пропитанный кровью марлевый ком, наверченный как подгузник.
— Меня пронесло, тьху-тьху-тьху, а ведь то же самое могло случиться на нервной почве.
— И ты тяжесть подняла? — спросила я.
— Нет, это все из-за рубашки.
— Какой рубашки?
— Из-за черной, — сказала Лена, отложив книгу, — я как-то пришла домой, вижу, черная рубашка лежит на стуле. У меня такой не было, у мужа тоже. Я потом у него спросила, он сказал, что понятия не имеет, откуда она взялась. А на манжете булавка приколота. Я скорее на кухню. Взяла святую воду и подхожу к ней. А она встала и пошла. Это нечистая ко мне приходила…
Марина зло захохотала:
— Как это пошла?
— Ну как будто надета на человека-невидимку.
— И ты веришь во всю эту хрень? — все еще смеялась Марина.
— Да я как увидела, у меня все сжалось внутри! Теперь вот матка в тонусе, — Лена вернулась к чтению.
— А у тебя что, тоже черная рубашка? — Марина принялась за меня.
— Белые брюки, — ответила я.
— А ты в карманы заглядывала, там булавок не было? — язвила Марина.
— Заглядывала. Там был телефонный номер какой-то Кати.
— Нужно было сжечь эти брюки! — сказала Лена.
— Они сами исчезли.
— Как это?
— Так же, как и появились, — ответила я, и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила: — А что у этой, как ее, Брыкаловой?
— О, это отдельная песня! — сказала Марина. — У нее преждевременные. Родила мальчика на шестом месяце. На рынке работала, ящики с фаршем таскала. Муж не работает, бухает. Родители ей приносят еду, а она от персонала бегает, ему колбасу с помидорами носит. Они рядом живут, вон из окна дом виден. Он приходил вчера — это кошмар! Ну и рожа.
— А ребеночек жив?
— Жив. Лежит в барокамере. Она молоко сцеживает, а медсестры кормят через катетер, только эта дура сцеживаться забывает, смоется к своему алкашу и сидит там полдня, стережет, чтобы не украли.
Лена повернула к нам открытую книгу и показала схему развития плода по неделям:
— Ой, мамочки, посмотрите, какая она сейчас!
— Головастик, — усмехнулась Марина.
— Слушайте, что они пишут: беременность не случайно сравнивают с эволюцией. Действительно, в первые недели своего внутриутробного развития будущий ребенок проходит все этапы жизни на планете Земля, начиная ее с простейшей клетки в утробе матери. Возможно, поэтому эмбрион человека в первые два месяца почти неотличим от эмбрионов любых других живородящих существ. И только после этого природа начинает придавать эмбриону человеческие черты… Бред какой-то… — Лена закрыла книгу и положила на тумбочку.
— Почему бред? — спросила я.
— Потому что не верю я во все эти эволюции, человека создал Бог…
— Ну да, надел черную рубашку, закатал рукав и давай создавать! — хохотнула Марина.
— Не верю! Как из ничего, из ниоткуда, из какой-то одноклеточной молекулы могло образоваться такое высокоорганизованное существо! Даже если за миллионы лет из одной клетки и получилась обезьяна, то откуда в ней появился разум? Скажи?
— В некоторых обезьянах он и по сей день не появился, — ответила Марина, — ты еще скажи, что Солнце вращается вокруг Земли, темнота.
Лена посмотрела на меня, ожидая поддержки:
— А ты во что веришь, в Бога или в эволюцию? — спросила она.
— И в то и в другое, — ответила я.
— Как это может быть, в Библии написано, Бог создал небо и землю, — удивилась Лена.
— Библия — это притча, текст, написанный иноязыком…
Вошла Ареват Мамедовна, и наш теологический спор прекратился. Она вкатила стойку для капельницы и оставила возле моей кровати. Лену с Мариной забрала в процедурный кабинет, а мне велела готовиться к вливанию. Оставшись в палате одна, я закатала правый рукав и удобней уложила голову на подушку. Надо мной, как башня, стояла подставка с перевернутым пузырем на вершине.
Скрипнула дверь. В проеме показалась черная рубашка. Она подплыла к кровати, где только что лежала Лена, растерянно развела в стороны рукава, выскользнула из палаты и направилась в сторону процедурного кабинета.
Некод Зингер
Пациент из Тальбии
© Некод Зингер, 2014
Людские судьбы всегда казались мне еще более загадочными, чем судьбы камней, садов и книг. Когда психиатрический стационар в Тальбие закрылся, несколько папок с делами умерших пациентов бросили прямо во дворе, очевидно не донеся до мусорного бака. Ни больных, ни медперсонала на территории уже не осталось, но сторож продолжал подкармливать животных живого уголка. Одну из папок с ивритской наклейкой «Цонтвари Костка Онаркеп» я, не удержавшись, подобрал.
— Вот так-то, — сказал сторож, кормивший павлина. — Так-то вот. Снести не снесут, не-е-т — исторический памятник… Зато они его так реконструируют, по генеральному архитектурному плану, что родная мать не узнает. Говорю тебе не по интуиции, а по твердому знанию. Видал особняк по соседству? Все камушки пронумеровали перед тем, как разобрать, — инструкция такая. А новую коробочку сложили, глядь — номера-то все, где попало, а уж что внутри теперь бетонная отливка вместо солидной кладки и два новых этажа по стилю к нему так же подходят, как мэр наш к своему креслу, об этом и говорить нечего. Так что читай историю болезни, это единственное, что остается от этого города!
Я начал читать — и не пожалел.
Пациент без удостоверения личности, безвыходно остававшийся в больнице на протяжении четырех десятилетий с диагнозом хронической паранойи и записанный в больничной карточке как Цонтвари Костка Онаркеп (вероятно, на основании находившейся при нем газетной вырезки с плохо сохранившейся репродукцией мужского портрета), давно уже ни с кем не разговаривал, но в истории болезни было записано, что он владеет венгерским, сербским и немецким языками.
