Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Сторожев резко затормозил, остановился на обочине.
– В морду дать? – спросил он.
– Да пошел ты! – ответил Илья. – Езжай домой и прополощи свой поганый рот, скотина. Ты сам понимаешь, что говоришь?
И открыл дверцу, и начал вылезать.
– Я в виде версии! – закричал Сторожев. – Я в шутку! Что, не хватает ума сообразить, когда человек шутит? Придурок! Садись обратно!
– Маршрутку подожду.
– У тебя же денег нет!
– Ничего, кто-нибудь и так подвезет. Даром. Есть еще люди на свете, Валера, хотя тебе, наверно, неприятно осознавать этот факт.
– Только не надо мне нотации тут читать! Моралист, ё! Сам душу за миллион продал и кочевряжится!
– Ничего я еще не продал! Проваливай!
Валера не стал больше уговаривать, резко газанул, обдал Илью пылью из-под прокрутившихся и завизжавших от резкого старта колес и уехал.
Илья остался на окраине города один. Вокруг кусты, поодаль фонарь рядом с каким-то строением. Илья подошел: кирпичное неказистое здание с вывеской «Шиномонтаж». Двери закрыты. Мимо изредка проезжали машины, никто не рискнул взять одинокого мужчину. Потом показалась маршрутка. Илья поднял руку, она остановилась. Открыв переднюю дверцу, Илья сказал водителю очень вежливо:
– Довезите, пожалуйста, до города, только у меня денег нет.
– А я миллионер – даром вас возить? – спросил водитель с акцентом.
– Извините.
– Ладно, влезай. Ограбили, что ли?
– Нет. Сам отдал.
– Это как?
– Бывает.
– У меня никогда не бывает, чтобы сам отдал. Девушка, да?
– Вроде того, – Немчинов отвернулся и стал смотреть в темноту.
Валеру встретила Наташа – уютная, ласковая, домашняя. Встревоженная.
– Поздно ты. И не позвонил.
– Сама могла позвонить.
– Боюсь отвлечь от твоих дел.
– В самом деле. Вдруг я с женщиной, неудобно получится.
– Да, – улыбнулась Наташа.
– Что, даже не веришь, что такое может быть?
– Может. Каждый в своем праве.
– Не верю! – закричал Сторожев. – Сто раз от тебя это слышал, а не верю! Не бывает неревнивых женщин! Это я просто в последнее время успокоился, не гуляю, а на самом деле…
– Ты абсолютно свободен, – твердо и спокойно сказала Наташа. – Это нормальное право любого человека.
– Ты сама веришь в то, что говоришь?
– Да.
– Ну, тогда пока! Пора по бабам!
И Валера выскочил из квартиры.
Он ехал по вечернему городу – наугад. Но колеса сами привели на улицу Донскую, где выстроились размалеванные девушки, – Донская была известна лучшими уличными проститутками Сарынска. Они навели Сторожева на мысль позвонить старой (то есть весьма еще молодой) знакомой, девушке Виоле, с которой он нередко имел дело, когда был холостым.
Я и сейчас еще холостой! – мысленно воспротивился Валера.
Позвонил. Виола, в отличие от девушек на Донской, принимала дома, она была классом и ценой повыше. И оказалась свободна. Обрадовалась звонку Сторожева (еще бы – заработок!).
Он поехал к Виоле.
Едва вошел, принялся ее обнимать, мять, подхватил на руки, потащил в комнату.
– Ого, – удивилась Виола, – какой ты голодный! В чем дело? Жена не дает?
– Она не жена.
– Только у нас, Валерчик, тарифы повысились. Чтобы ты знал.
Сторожев вспомнил, что все деньги оставил у Иванчука для Лили.
– Тьфу, черт! У меня наличных нет.
Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).
– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.
– А кредитка не подойдет?
Виола рассмеялась:
– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.
– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.
– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.
– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?
– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?
Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.
Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:
– Мир?
Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:
– Мир.
12. ПИ. Упадок
__________
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
Вам многое неясно, волнуют проблемы общественной жизни.
Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:
1. Пришла осень. Задождило.
2. Наступила осень, пришла пора дождей.
3. Пришла дождливая осень.
4. Осень… Дожди…
5. В тот год осень была дождливой.
6. Дожди лили всю осень.
7. Осень, хмарь, грязь, дожди.
8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…
Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.
После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?
Илья читал тот же текст, что до него переделывал Дубков, честно пытался начать.
Ничего не выходило.
Бросил писать, отправился в музей краеведения, потом в городской архив, где у него были знакомые, копался в доступных материалах. Нашел двадцать восемь Костяковых, отыскал и Данилу Егоровича, деда братьев. Матерью его была некая Алена Костякова из мещанского сословия, вместо отца прочерк. Откуда взялось при этом отчество Данилы – непонятно. Видимо, со слов матери. Сама Алена Костякова больше нигде не значилась, отчества ее не зафиксировали, непонятно, в какой линии каких Костяковых ее искать.
Потом Илья ворошил подшивки старых газет, находя информацию о братьях. Ничего особенного, вернее, ничего такого, о чем он сам не знал.
Через неделю после этой нудной работы Илья затосковал, заскучал и попробовал напиться – не получилось, после первой же рюмки взбунтовалась язва, его чуть не стошнило.
И вот он сидел ночью у открытого окна, за которым привычно шелестел тополь, говоря душе Немчинова о том, что много в мире таких тополей, много людей слышит их, находясь в состоянии раздумья, печали, радости, грусти, миллионы и миллиарды людей одновременно мыслят, и непонятно, почему этот мощный процесс не сносит ось вращения земли. А может, и сносит помаленьку. И каждый из этих людей велик для себя самого, каждый для себя и сага, и поэма, и эпос. «Гнев, богиня, воспой…»
Илья усмехнулся.
Сама собой написалась первая строчка, а потом пошло, покатило, полетело:
Славен и древен в веках многочисленный род Костяковых.
Верный вояка Костяк в книгах еще летописных
Значился правой рукой князя Никиты Остужа.
Род Костяка разошелся на множество славных ответвий.
Быстро столетья бегут, и вот Даниил появился,
Кроткой Алены сынок и Егора, покрытого тайной.
Отчего крова лишен, он на счастие встретил Лукерью,
Им бы совет да любовь, Даниил воевал и трудился,
Сына и дочь породил, и тут грянула новая битва.
Быть он не мог в стороне, ополченцем в тылу подвизался,
Хоть без оружья, но в форме. В году роковом сорок третьем
Пал он и был захоронен в неведомой братской могиле.
Сын же Виталий сначала на оборонном заводе
Денно и нощно работал, сил своих не покладая.
Но, невзирая на бронь, он просился на передовую,
Чтоб отомстить за отца и за мамы горючие слезы.
В сорок четвертом году уважили просьбу. И вот он
В Вене кончает войну артиллеристом-сержантом.
Новое время пришло. Современный отсчет начинаем.
Снова к станку он встает, наш Виталий, напильником мирным
Мирный металл обрабатывать, чтобы на счастье народа.
Так он и жил, подтверждая своею рабочею костью
Правильность имени рода. Но род продолжения хочет.
Встретил Евгению он, и с женщиной этой чудесной
Трех сыновей породили, витязей умных и сильных.
Веским довеском им был брат их от Екатерины,
Виталия младшей сестры. Каждый был в чем-то силен.
Павел, как это весьма старшего брата достойно,
Первоидущим ступал, путь расчищая семье.
Многое шло чрез его наторевшие в бизнесе руки,
Толк он познал в золотой, как липовый мед, древесине,
Щебне белесом, песке и цементе, притом не брезгливо
Дланью своею контрольной все щупал и трогал, чтоб честно
Дело веселое шло. Не чурался он также продуктов,
Галантереи и прочих разнообразных товаров.
Он и в финансах был дока. Нам легче назвать будет область,
В которой бы он не успел. Настолько широк его профиль.
Многое он испытал. Конкуренты его подставляли,
Зверем рычал криминал, угрожая расправой, и даже
Были попытки убить, но не сладилась подлая месть.
Так и стоит он колоссом чести, успеха и славы.
Брат его младший Максим, многоумный провидец событий,
Не побоявшись хлопот, в лоно общественной жизни
Смело он бросил свое честью горящее сердце.
И репутацию он заслужил у народа по праву.
Вот он теперь наверху, облеченный доверьем, но больше
Ценит возможность помочь людям в их доле несладкой.
Средний же брат Леонид жизнь начинал искрометно,
Был публицист и оратор, массы вперед увлекая.
Прочили дружно ему в будущем славную участь,
Но прервалась его жизнь, в водной стремнине утоп он.
Ходят о нем до сих пор глупые, странные слухи,
Будто увлекся всерьез старшего брата женою,
И между ними любовь чуть не случилась. За это
Будто бы Павел убил брата любимого насмерть.
То, несомненно, вранье. Павел своих не затронет.
Может прищучить чужих, но и на это имеет
Он исполнителя. Петр, двоюродный брат резворукий,
Трудится пуще родного на тучной их бизнеса ниве.
И хоть фамилией Чуксин, духом вполне Костяков.
На этом Немчинов остановился, устав шутить, да и что за шутки, от которых сам не получаешь удовольствия?
