Ирвин Уоллес - Чудо
В течение всей этой речи Уртадо нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Когда Лопес умолк, он заговорил:
— Августин, я всегда с глубочайшим уважением относился к твоему мнению, но в данном случае меня обуревают сомнения. Неужели ты готов поверить Луису Буэно?
— Я должен поверить ему. Правительство впервые пошло нам навстречу и выразило готовность к переговорам. Если мы сумеем решить наши проблемы с помощью диалога, без кровопролития, это будет наилучшим выходом для всех.
— Этот подонок всего лишь пытается выиграть время, задабривает нас,— упорствовал Уртадо.— Августин, ведь именно ты задумал мадридскую операцию! И теперь, после стольких недель подготовки, работы на износ, когда все уже готово, пойти на попятный? Эта акция может стать нашим величайшим успехом. Она продемонстрирует королю нашу силу и решимость, заставит разговаривать с нами как с равными. Августин, я заклинаю тебя: отдай приказ вернуть оборудование и остальных участников операции!
— Нет! — отрезал Лопес.— Нашим величайшим успехом, как ты выражаешься, станет автономия, завоеванная без кровопролития. В конце концов, мы не убийцы. Мы патриоты. Если враг готов дать нам свободу мирно, так тому и быть.
Уртадо не сдавался:
— Ты говоришь, что мы не убийцы. Да, я согласен, но ведь они-то убийцы! Они — угнетатели и душегубы, которым нет веры! Я никогда не забуду того, что они сделали с моей семьей, тот ночной рейд, когда они убили моего отца, дядю и двоюродного брата только за то, что те распространяли антифалангистские листовки.
Лопес встал со стула и выпрямился во весь свой огромный рост.
— Это было при Франко,— сказал он,— а сегодня другие времена.
— Другие времена? — возмутился Уртадо.— Буэно был марионеткой Франко!
— Микель,— перебила его Хулия,— возможно, он прав. Можно ведь попытаться. Тебе еще никогда не приходилось убивать людей, и если есть шанс обойтись без этого, его нельзя упустить.
Разъяренный Микель развернулся и набросился на девушку:
— А тебя кто спрашивает? Ты что, много понимаешь в убийствах?
— Я знаю, что это грех.
— Я уже убил его в своем сердце и готов проделать то же самое в жизни.— Уртадо снова повернулся к Лопесу.— Буэно — убийца и всегда останется им. Черного кобеля не отмоешь добела. Такие люди не меняются.
— И все же сегодня он не такой, как прежде. Ожидание чуда в Лурде смягчило его, и, если оно действительно произойдет, эта перемена в нем останется непреходящей. К счастью для нас.
— А если никакого чуда не будет?
— Тогда мы пересмотрим наши планы. Поживем — увидим. Увидим, случится ли что-нибудь в Лурде и как Буэно поведет себя по отношению к нам.
Лопес направился к двери, но Уртадо не желал угомониться.
— Поживем — увидим! Поживем — увидим! — злобно прокричал он, передразнивая старшего товарища.— Дева Мария, какая-то поганая нора в Лурде… Дерьмо все это! Меня, как и моего отца, воспитывали в католической вере. И куда это его привело? Куда это привело всех нас? Бог Буэно — не мой Бог! Я не признаю Бога, который допускает притеснения и геноцид! Очнись, Августин, приди в чувства! Не позволь, чтобы их Бог надел на нас кандалы! В Лурде ничего не произойдет, и для нас ничего не изменится. Их тактика заключается в том, чтобы сбить наш накал, замедлить наше движение вперед, внести раскол в наши ряды и в конечном счете уничтожить сопротивление. Мы обязаны осуществить наш план. С ними можно говорить только на языке бомб, только его они понимают и уважают.
Лопес остановился возле двери.
— Микель, мой ответ по-прежнему «нет». С сегодняшнего дня мы временно прекращаем любые насильственные действия. Попробуем говорить на другом языке, на языке Девы Марии. До свидания. Увидимся в Сан-Себастьяне.
Он открыл дверь и вышел. Микеля шатало от разочарования и злости, ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Постояв несколько секунд и немного придя в себя, он быстро подошел к столику возле телевизора, открыл стоявшую на нем бутылку виски и налил целый стакан. А затем выпил огненный напиток большими глотками, глядя при этом на Хулию, которая устроилась в кресле. Пытаясь хоть немного утихомирить его, девушка заговорила, помогая себе жестами:
— Микель, возможно, Августин прав. Ведь раньше он никогда не ошибался. Может, помимо бомб, действительно существуют другие способы решать проблемы? Давай подождем и посмотрим, как будут развиваться события.
— И ты туда же! — закричал Уртадо. Он допил виски и опять наполнил стакан до краев.— Еще одна свихнувшаяся католичка! На что ты рассчитываешь? На то, что в пещере появится Пречистая Дева и враз дарует нам свободу? Ты этого ждешь? Появления чертовой Девы Марии в чертовой пещере? Чуда, которое заставит ублюдка Буэно подарить свободу баскам?
Он снова осушил стакан, со звоном поставил его на столик и повернулся к Хулии.
— Теперь я говорю «нет». Нет, я не позволю этому случиться. Я положу конец этому сумасшествию.
Он направился к двери в спальню.
— Микель,— окликнула его Хулия,— куда ты идешь?
Уртадо остановился в дверном проеме, обернулся и ответил:
— К телефону. Я собираюсь позвонить матери в Сан-Себастьян и попросить ее, чтобы она встретилась со своим приходским священником и записала меня в список испанских паломников, отправляющихся в Лурд.
Хулию затошнило от предчувствия чего-то очень и очень нехорошего.
— Ты… ты едешь в Лурд?
— Совершенно верно, я еду в Лурд,— мрачно ответил Уртадо.— И знаешь для чего? Я взорву этот чертов грот, разнесу все их святыни вдребезги, так что Деве Марии негде будет появиться, а Буэно нечего будет дожидаться. И тогда ничто не сможет помешать нам осуществить наш план.
Хулия вскочила на ноги.
— Микель, ты, должно быть, шутишь!
— Посмотри на меня. Похож я на человека, который шутит? Я подниму на воздух эту чертову пещеру!
— Микель, ты не можешь так поступить! Это же чудовищное кощунство!
— Знаешь что, сестричка, есть только одно чудовищное кощунство — позволить этому гребаному Буэно остановить нас, связать нас по рукам и ногам. Когда я закончу со всем этим, не будет больше никакой пещеры, никаких чудес и рабства, в котором нас держит Буэно. Не будет никогда!
4
Лиз Финч медленно поднималась по извилистой улице Бернадетты Субиру, судя по всему, главной в городе. Все здесь резало глаз, и Лиз попыталась вспомнить самые отвратительные улицы, на которых ей приходилось бывать. Несколько всплыли в памяти сразу: Сорок вторая улица в Нью-Йорке, Голливудский бульвар в Лос-Анджелесе, улицы, ведущие к тому месту, где родился Иисус в Вифлееме. Они были кричаще безвкусными, но по вульгарности и торгашескому духу, пропитавшему все и вся, эта улица Лурда превзошла всех своих собратьев.
Еще в Париже Лиз усердно готовилась к командировке, и теперь ей вспомнились строки, написанные французским писателем Жоресом Карлом Гюисмансом[17]. Порывшись в сумочке, она достала свои записи и нашла цитату из его эссе «Лурдские толпы»: «Безобразие всего, на чем останавливается глаз, настолько впечатляюще, что кажется противоестественным. В Лурде этого безобразия — избыток: хоть пруд пруди, хоть улицы мости. Дурновкусие здесь приняло столь грандиозные масштабы, что кажется, будто этим городом правят их величества Низменность и Подлость».
«Аминь, брат мой!»— подумала Лиз и пошла дальше.
Она намеренно приехала в Лурд на день раньше, оказавшись в городе в эту жаркую субботу, 13 августа, и опередив толпы паломников, которые выплеснутся на городские улицы завтра, в канун Недели Новоявления. Обычно, когда ее отправляли в командировку в незнакомый город, она всегда приезжала туда за сутки до намеченного события, чтобы ощутить атмосферу нового места, познакомиться с ним и наметить план действий.
Дорогу от аэропорта до города — каких-то одиннадцать километров — никак нельзя было назвать живописной. Глаз радовали разве что редкие виноградники и кукурузные поля, а помимо них дорогу «украшали» лишь цветистые рекламные щиты да придорожные кафе с дико звучащими с непривычки религиозными названиями.
Первое, на что обратила внимание Лиз, приехав в Лурд, было убожество, царившее здесь повсеместно, а также неимоверное количество магазинов, кафе и гостиниц, сосредоточившихся на кривых улицах, спускающихся к реке. Этот маленький городок с населением всего в двадцать тысяч человек ежегодно принимал до пяти миллионов паломников и размещал их в своих четырехстах гостиницах и пригородных кемпингах.
Таксист высадил Лиз перед центральным входом гостиницы с дурацким названием «Галлия и Лондон», вытащил из багажника два ее чемодана и втащил их в темный дверной проем, по обеим сторонам которого возвышались мраморные колонны. Влево и вправо от входа в гостиницу разбегались сувенирные лавки.
