Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
— Ликвидировать их, сэр.
И ведь не забыл добавить «сэр», приятно меня изумив. У меня был с собой только пистолет, поэтому я приказал Шентону метнуть гранату. Когда она взорвалась, мы увидели, как немцы побежали назад, к своим позициям. Но один упал, раненый, а может, убитый. Это, вероятно, были лазутчики, или случайно отделившаяся группа, потому что позже мы обнаружили, что третий взвод атакован хорошо организованным отрядом пехотинцев. Я вернулся на позицию и приказал другому взводу двинуться на подмогу третьему, но у меня и после этого оставалось достаточно людей, чтобы держать связь с первой ротой на середине хребта.
Вдоль всей нашей линии поднялась стрельба из пулеметов и винтовок. Времени на то, чтобы тасовать возможные решения, больше не было, и мне стало даже легче. Раз немец наступает, пусть подойдет. Я вернулся на свою позицию, Шентон был рядом, мы позаботились о защите, насколько это было возможно. Ночь, прущих немцев почти не видно, ориентировались на пальбу и вспышки от выстрелов. Я приказал рыть окопы для ручных пулеметов и велел вновь прибывшему лейтенанту Беллу послать кого-нибудь за боеприпасами. Через пару часов стало ясно, что произошло худшее: противник прорвался за нашими спинами. Теперь мою роту обстреливали с трех сторон, и что толку, что сзади стояла артиллерия? Одна надежда, что к нам пришлют тыловую третью роту. Радиосвязь была повреждена, и я отправил в штаб батальона вестового, объяснить им там, какая тут у нас заварилась каша.
— У них гнездо пулеметное, прямо вон за тем выступом! — крикнул мне Шентон. — Надо бы его обезвредить.
— Ч-черт, как эти гады захреначили туда пулеметы? На такую верхотуру?
— Да-а, и без них весело. Если вы не против, сэр, я бы туда смотался.
— Я с тобой. Отбери еще трех ребят, самых надежных. Сначала гранатами поработаем. Правильно?
— Так точно. А в ближнем бою задействуем винтовки и штыки.
Кого он отобрал, я не понял. Лиц в темноте было не разобрать, да оно и к лучшему. Мы выдвинулись — впереди Шентон — и стали карабкаться по камням, продираясь сквозь кустарники. Обнаружили какую-то хибару, вероятно пастушью. Из нее и палили пулеметы, прямой наводкой по первой роте, которая занимала у нас левую часть хребта.
Подползли предельно близко, под прикрытием колючих зарослей. Наши три парня опустились рядом на колени, тяжело дыша, все это под тусклым лунным светом.
— Я скажу «вперед», только тогда начинаем двигаться. Правильно, старшина?
— Так точно, сэр.
Пересохшие губы не слушались, пришлось их облизать, чтобы снова заговорить:
— Все просто. Бежим как можно быстрее. Бросаем гранаты и тут же назад.
Снова застрекотал пулемет. Воспользовавшись этим, я дал команду, и мы побежали. Три года муштры не прошли даром, мы перемещались весьма живо даже по этим темным валунам и осыпям. Когда до хибары осталось ярдов двадцать пять, я почувствовал, что уже могу сделать аккуратный бросок. Метнул гранату, за мной все остальные. Мы отбежали, и пока гранаты рвались, завернули за угол хибары. Крадучись вошли внутрь и открыли огонь по тем, кто был еще на ногах. Всего там было человек двенадцать, гранаты обезвредили трех-четырех. Остальных мы добили. Кто кого и как приканчивал, не помню. В такие моменты ты уже не ты. В этой вылазке мы потеряли одного парня. Я приказал немедленно возвращаться на свои позиции. Искать его и хоронить будем потом, завтра.
На место вернулись быстро, ответные пули просвистели близко только раз. Я рухнул на камни рядом со своим ранцем, хватая ртом воздух. Штык был в крови, я вытер его веткой куста. Пришел связной, сообщил, что немцы погнали танки к правой стороне хребта. Я послал еще людей на правый фланг. Там было жарко, кому-то даже приходилось стрелять в направлении наших собственных позиций.
Надо было сражаться. Ничего другого не оставалось. Раз немцы снова пытаются нас сковырнуть, значит, этот хребет очень для них важен. Значит, нам никак нельзя оставаться в стороне. Я ходил то туда, то сюда, подбадривая ребят, хотя видел в их глазах чудовищную усталость.
Под грохотаньем и стрекотом орудий время словно замедлилось и уплотнилось, тяжко нависая над нами. Казалось, если я закрою глаза, то уже никогда не проснусь. Но битва вершилась, и, к счастью, я пока еще не опозорился. Вот о чем я думал, рассматривая в бинокль территорию позади нас. Занимался рассвет, я разглядел пехотинцев, двигавшихся к хребту, по всей вероятности это была третья рота под командованием Пирза. Значит, наша просьба о помощи дошла. Но продвижению ребят мешали немецкие танки и пехота, которые зашли с тыла, облапошив нас. Однако за немцами я увидел родные британские танки. Они начали маневрирование, и через двадцать минут была предпринята контратака. Картина просто грандиозная.
Танки напомнили мне знаменитых слонов Ганнибала, великанов с толстой шкурой, только из их длинных хоботов вырывались огненные струи. Я увидел вспышку у дула нашего танка, потом взорвался немецкий танк, чуть погодя до меня долетел грохот выстрела и шипящий рокот взрыва.
Часом позже прибыл Брайан Пирз с батальонной водовозкой. Целый день нам нечего было пить.
— Я поставил шесть к четырем, что хрен ты тут сможешь продержаться, — выдал Пирз. — Теперь придется платить! Кстати, контратака прошла хорошо. Немцы-то того, скопытились.
— Как мило, что ты все-таки явился, — сказал я.
При теперь уже полноценном утреннем свете я разглядел в полумиле к западу от нас старую мечеть, примостившуюся на нашем хребте. Она была захвачена немцами, и я предложил командиру батареи пальнуть по ней 25-фунтовкой. Это было ему в новинку, стрелять прямой наводкой. Обычно он находился так далеко до объекта, что следовал указаниям корректировщика, по радио или по телефону.
Согласился командир не сразу: боялся промазать на виду у всех, но в конце концов рискнул и попал с одного выстрела. Раздался протяжный вибрирующий свист снаряда, мечеть с грохотом рухнула, из обломков выскочило с десяток немцев с поднятыми руками. Среди клубов пыли мы увидели и нашего щербатого Щелкунчика. Нашего Льюиса, которого немцы, оказывается, захватили в плен. Вот и своего освободили…
К полудню окончательно оттеснили противника. И на хребте, и на равнинной части было полно убитых и раненых немцев. Бой покатился дальше к востоку. А мы уже свое отработали, выполнили поставленную задачу. Батальон, побывавший в пекле, весь покрывшийся пылью и пропахший дымом, все-таки остался батальоном. Я отправился проверять свои взводы, считать потери.
На другой стороне склона раскинулись поля маков, отрада для глаз. Но под кряжистой оливой я нашел девятнадцатилетнего рядового Уоттса. Выходит, я послал его на смерть. Вот она, расплата за то, что человек проявил расторопность и смекалку. Похоронили Уоттса под оливой, воткнули в могилу штык и винтовку, на приклад повесили каску. Я собрал шесть человек для церемонии, провел панихиду — нужный текст имелся в карманном справочнике командира.
Принимая во внимание интенсивность атак, потери оказались не так уж велики. Мы ликвидировали много немцев, даже по меркам Тейлора-Уэста, и вдвое больше взяли в плен. Безусловная победа, причем доставшаяся тяжело, но восторга и гордости я не испытывал, нет, не испытывал. Когда лейтенант Белл повел ребят назад в сторону штаба батальона, я, спрятавшись за каменистым выступом, рухнул на колени и дал волю слезам.
Спустя несколько месяцев после того сражения у Меджеза я стоял среди сотен бойцов, сгрудившихся на «площадке для сбора» транспортного судна. Когда мы плыли из Салерно, можно было почти весь день находиться на палубе, под зимним ветром; конечно, холодно, зато на свежем воздухе, и в бинокль есть на что посмотреть: доки Неаполя, плотно заставленные кораблями союзников; вершина Везувия, готовившегося к грядущему извержению[21]. Правда, на последние несколько часов, когда мы оказались в пределах досягаемости немецкой артиллерии и бомбардировщиков, нас загнали в трюмы, где пришлось сидеть на ледяном металлическом полу.
За неделю до отбытия из Туниса Тейлор-Уэст был ранен, когда изволил возглавить группу разведки (хотя это и не входило в его обязанности). По возвращении из алжирского госпиталя его отправили в Шотландию, в школу подготовки десантников. Ричард Вариан к тому времени получил звание полковника и возглавил батальон. Боевой дух личного состава здорово укрепился. Король воротился из дальнего похода и наконец-то снова воссел на престол. Примерно такое было ощущение.
…Кислый запах блевотины и давно не мытых мужских тел и эта выматывающая зимняя качка. Я стоял в нескольких дюймах от стальной переборки, рассматривая крашеную поверхность, высвеченную лампой дневного света. На военных кораблях обивкой служит только краска. Будто бы ее одной достаточно, чтобы защитить живую плоть от холодного металла. Глядя на все эти заклепки и фланцы, крашенные и перекрашенные какими-то умельцами-матросами по распоряжению начальства, я вспомнил про мать Дональда Сидвелла. Вряд ли ей хотелось, чтобы сын провел пять лет в подобных условиях. Потери на кораблях, вероятно, меньше, чем в пехоте, но мы хоть иногда видим деревни и леса, песок видим, а над ним, само собой, звезды.
