Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры
Он понимал. Ему стало грустно. Его будущее было неопределенно, ее – тоже; и он ничего не знал о своей любовнице, ничего, кроме красоты ее имени, скорее всего, ненастоящего. Ничего, кроме исходившего от нее свежего цветочного аромата и прохладной гладкости ее кожи. Ничего, кроме желания, перешедшего в наслаждение и оставившего после себя грусть.
Сакуры цвет,
Осыпаясь, по водам ручья
Тихо плывет… —
продекламировала Акэбоно, вставая с соединившего их тела ложа…
* * *Когда Спиридонов покинул обитель Акэбоно, был поздний вечер. На все еще светлом, но уже темнеющем небе зажигались первые звезды. Акэбоно, преодолев его сопротивление, помогла ему одеться, сама оставаясь нагой.
– Мне очень понравилось то, что вы сочли меня привлекательной, – смущаясь, пояснила она свою наготу. – Немногие гайцзын считают японок красивыми. Ваши слова делают меня счастливой.
Она опять перешла с ним на «вы». Французское vou она произносила совершенно необычно – словно ветер принес издалека завывание волка.
– Ты необычная, – ответил ей Спиридонов. – Не такая, как другие.
– Я буду помнить нашу встречу, – сказала она. – Я буду видеть ее во снах, я сложу про нее стихи. Ваш вкус останется у меня на губах, и ваш запах я буду чувствовать на своем ложе.
Спиридонов вновь почувствовал себя не в своей тарелке. Он не знал, что ему отвечать. Тем более что она просила его ничего ей не обещать.
– Я не умею писать стихи, – ответил он наконец, – и красиво изъясняться тоже не научен. Я лучше докажу свои чувства на деле.
Акэбоно опустила глаза:
– Если мой господин вспомнит о своей Акэбоно, если хотя бы иногда будет вспоминать сегодняшний день – это уже будет для меня достойной наградой.
– А если я вновь приду… – Спиридонов хотел сказать «за тобой», но сдержался.
Акэбоно схватила его руку и положила себе на живот:
– Я буду ждать вас и стану вновь счастливой, если опять вас увижу, – сказала она. – Но ветер, несущийся с запада на восток, лишь срывает лепестки с цветов и приносит с собой горечь разлуки.
– N’aie pas de promets, – с улыбкой отвечал Спиридонов. – Ты не можешь знать, что принесет тебе ветер. N’aie pas de promets…
И, поцеловав ее в прохладный лоб, поспешил уйти. Незадолго до того, когда они лежали рядом, нагие и полные сладкой усталости, в их комнату осторожно заглянула одна из юдзё и сообщила:
– Викторо-сан, Фудзиюки-сама велел передать, что закончил все свои дела и ждет вас внизу.
* * *Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит, —
продекламировал Спиридонов.
Они с Фудзиюки шли мимо последней фанзы Талиенваня.
– Что это было? – спросил Фудзиюки. Сейчас учитель и ученик были, несмотря на разницу в возрасте, удивительно похожи.
– Стихи. – Спиридонов наморщил лоб и перевел для Фудзиюки Лермонтова.
– Во-первых, вы не один на дорогу вышли, – пожал плечами Фудзиюки. – Во-вторых, где вы видите туман?
Спиридонов с удивлением посмотрел на учителя, а тот, сохранив какое-то время нейтральное выражение лица, не выдержал и деликатно рассмеялся.
– Звезда со звездою говорит… – повторил он. – Трогательный образ.
Фудзиюки вздохнул.
– Викторо-сан, я хочу рассказать вам сказку. Послушаете?
– Отчего нет? – согласился Спиридонов. – Дорога дальняя. У нас в России в дальней дороге все травят байки.
– Тогда слушайте…
Фудзиюки отвел взгляд и приступил к рассказу:
– Во времена, когда провинцией Овари правил род Тюдзё, у реки Кисо жил юный самурай. Однажды он гулял по своим владениям и зашел в долину у ручья. Было время поздней весны, когда река едва успела вернуться в свои берега, и в овраге еще не совсем сошла вода, оставив много мелких и грязных луж.
У одной такой лужи в грязи сидела лягушка. Эта одинокая лягушка показалась юному самураю очень несчастной: маленький клочочек зелени среди унылой серости весенней распутицы. Самурай взял лягушку и отнес к себе домой. Он сделал ей домик из коробочки для бенто; устелил его внутри мягкой шелковой тканью своего пояса и посадил лягушку в эту достойную даймё обитель. Лягушка пыталась выбраться из коробочки, но самурай ласково заговорил с ней, рассказывая, что ей незачем стыдиться и этот маленький дворец он построил для нее. Лягушка смирилась и села в коробочке, не пытаясь больше выбраться из нее.
Самурай старался осчастливить лягушку, как мог, он кормил ее яствами со своего стола, поил лучшим саке и на ночь играл ей на сямисэне. Но вскоре он заметил, что лягушка с каждым днем становится все грустнее и все слабее.
Тогда самурай отправился к отшельнику-бодхисатве, жившему в роще недалеко от его замка. Он рассказал мудрому старцу все, что сделал для лягушки, и спросил совета, что же еще ему сделать, чтобы лягушка стала счастливой.
– Ты правда хочешь сделать счастливой эту лягушку? – спросил тот, кто подобен просветленному Будде. – Тогда отнеси ее на берег той лужи, где взял ее, посади посреди грязи и уходи.
– Но, просветленный! – воскликнул самурай. – Видел бы ты это жуткое место! Оно полно грязи, сырости и нездоровых миазмов. Разве может там хоть кто-нибудь быть счастливым?
И мудрый бодхисатва ответил:
– Счастье у каждого разное. Кто-то счастлив во дворце, в шелках, а кто-то – на берегу грязной лужи. Ведь ты, живущий в замке на берегу Кисо, носящий два меча, сильный, как тигр, и молодой, как заря, пришел за советом ко мне, живущему в хижине посреди бамбуковой рощи, одетому в рубище хилому старику, разве нет?
Устыдился тогда юный самурай и, закрыв лицо руками, ушел в свой замок. Там он взял свою коробочку для бенто, в которой, почти без сил, лежала его лягушка, и поспешил к берегу Кисо.
В долине еще стояла грязная, затхлая вода. Самурай опустил коробочку на влажную землю у лужи и стал смотреть. Едва лягушка почуяла запах гнилой воды и тины, она выбралась из уютного плена, заквакала и, с каждым мгновением оживая, поскакала к луже. Она нырнула в неглубокую грязную воду и скрылась из вида самурая навсегда.
Спиридонов похлопал себя по бокам, затем, сплюнув, запустил руку в рукав и достал пачку папирос, которую, кстати, с утра не извлекал оттуда.
– Фудзиюки-сама, – сказал он, заламывая козью ногу, – я не юный самурай и понимаю, что вы хотели сказать своей притчей. Не понимаю только зачем. Может быть, вы объясните бака-гайцзыну, к чему этот пример устного народного творчества вашего народа?
– Просто хочу вас предупредить, – спокойно отвечал ему Фудзиюки, – что, если вам захочется заняться спасением лягушек из болота, не стоит этого делать: вы погубите лягушку и сами станете несчастным.
Спиридонов остановился. Фудзиюки остановился тоже, словно они заранее договорились о таком привале.
– Вот что, Фудзиюки-сама, – проговорил Спиридонов. – Вы можете указывать мне, когда есть, спать, тренироваться, даже трахаться, но не думайте, что можете распоряжаться моим сердцем!
– Разве я похож на Акэбоно-сан, чтобы надеяться на власть над сердцем достойного Викторо-сан? – лукаво прищурившись, улыбнулся учитель. – Нет-нет, я и не думал на это претендовать. Я лишь, как и все добрые советчики, пытаюсь удержать вас от тех ошибок, которые делал сам. Поверьте мне, Викторо-сан, в деле спасения лягушек из их естественной среды обитания я могу дать вам фору, как говорили в Сорбонне.
Спиридонов набычился:
– Уж не меня ли вы имеете в виду?
– Разве вы похожи на лягушку? – улыбался Фудзиюки. – Скорее уж на тигра.
– Почему на тигра? – Спиридонов в удивлении приподнял брови.
– Отчасти потому, что один из двух иероглифов, которыми записывается ваше имя на японском, – это тора, тигр то есть. А отчасти потому, что у вас это на лбу написано…
Фудзиюки наморщил лоб и сказал задумчиво:
– На лбу… а может, на спине… хм… забавно, правда?
И, развернувшись, быстро пошел по направлению к лагерю, а сбитый с толку Спиридонов следовал за ним.
Глава 6. Лягушка и тигр
В наше время не быть патриотом с точки зрения общества вполне допустимо, а не так давно и вовсе было модно. К счастью, теперь эта тенденция сменилась на ровно противоположную, но даже сейчас многие любят Родину только потому, что «таков тренд». Но если капризная мода, не дай бог, опять поменяется – эти легковесные люди вновь начнут хулить все русское и расхваливать страны, в которых или вовсе не были, или, по крайней мере, не жили. Потому нашему современнику трудно представить, как целые поколения настолько искренне любили свою страну, что не ждали от нее плюшек и преференций, а наоборот, сами готовы были, выражаясь языком тогдашних поэтов, сложить головы на алтарь Отечества. Эти слова кажутся нам пафосными и высокопарными, но для наших дедов они были самой жизнью…
И эта жизнь, кажется, была куда полнокровнее и интереснее того суетливого мельтешения, в котором наши «искушенные жизнью» диванные циники живут теперь. И главное, если бы их покорное следование моде приносило бы им хоть толику того счастья, какое испытывали те «идеалисты», над кем посмеивается наш современник! Но нет – не имея ничего ни в душе, ни в кармане, мы считаем себя свободнее, умнее и, конечно, счастливее наших глупых и неотесанных предков.
