Захар Прилепин - Дорога в декабре
Олег извлек обойму, посмотрел, погладил пальцем — полная.
— Еще обоймы четыре в запасе, — сказал он, загоняя магазин в рукоятку.
Саша светил фонарями и определенно слышал близкий, громкий, многоголосый писк.
— Чего они так пищат? — спросил неприязненно.
— Я ебу, чего. Пойдем посмотрим.
Олег снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, загоняя патрон в патронник. Приподнял руку со стволом — словно забавляясь.
— Свети ярко, — попросил почти весело, но уже в животном, заставлявшем глухо торкаться кровь в жилах, предчувствии чего-то.
Они прошли в сторону писка еще несколько метров и встали там, где звук был особенно сильный.
Саша направил туда свет фонариков, внутренне несколько психуя — будто боясь увидеть нечто из ряда вон…
И увидел.
Олег только ковырнул какую-то колченогую тележку, писк вдруг стал резче и злее, и в свете дрогнувших фонарей задергалось не менее десятка крысиных морд. Крысы не разбегались.
Саша успокоил нервно заплясавшие руки и, по возможности твердо, скрестил фонари на источнике звука.
— Твою мать! — произнес Олег. — Что за херня!
Саша сглотнул слюну.
— Ближе подойди, — велел Олег. — Ближе, сказал!
Сашка шагнул вперед, лучи метнулись в стороны, потом возвратились снова, найдя искомое, омерзительное, шумное.
Крысы — их было намного более десяти — срослись хвостами, а некоторые еще и боками. Хвосты их представляли собой единый клубок, величиной с кулак, — и на этот клубок налипла всякая грязь, сукровица, грязный пух. Передние лапы у крыс работали, но уползти они не могли никуда, мешая друг другу.
Задние лапы крыс, рассмотрел нервно задрожавший Саша, были сухи, не шевелились.
Злые маленькие глазки смотрели, как казалось, совершенно безумно. И писк раздавался неумолчный.
Олег неожиданно опустил ствол и выстрелил в центр клубка — одна из крыс, показалось Саше, распалась чуть ли не надвое, раскрыв грязные, бестолково перемешанные внутренности.
Саша не успел выругаться на Олега, как он выстрелил еще раз и угодил, похоже, прямо в клубок сросшихся хвостов. Несколько крыс, нежданно освободившихся друг от друга, стали расползаться — таща за собой задние лапы, хвосты — у некоторых короткие, у других — напротив — чрезмерно длинные.
Олег, когда-то успевший засунуть пистолет в карман, наступил одной из крыс на спину и ловко, с жутким замахом, ударил лопаткой по шее, разделив животное сразу на две части. Следующую ударил той же лопаткой — плашмя, несколько раз.
Он кромсал и дробил крыс, ударял их пяткой тяжелого сапога по головам, оглушая, — и снова орудовал лопаткой, расчленяя с хэка-ньем мерзкие тушки, иногда сипло ругаясь.
Несколько крыс ползли, таща за собой спутанную тетиву тонких кишок. И лишь пара крыс, слипшихся боками, не в силах была расстаться и кружила на месте.
В тусклом свете мелькало обезображенное нелепой судорогой — то ли смеха, то ли ненависти — лицо Олега. Лопатка взлетала и падала резко, ястребино, при ударе издавая смачный, сырой звук.
— Все, что ли? — спросил Олег спустя минуты три.
Подтекала кровь, несколько крыс конвульсивно дрожали конечностями и отсвечивали даже в смерти злыми глазками.
— Пошли отсюда, — сказал Саша.
Вернулся домой с Верочкой, ничего ей не рассказав.
Купил возле дома бутылку водки.
— Ты чего такой? — спросила Верочка.
— Нормально все. Помолчи.
И она покорно замолчала.
Мать ушла в ночную смену.
Квартира носила в себе запах недавней уборки, чистоты, влажного пола.
— Выпьешь со мной? — спросил Саша. — Только молча. Хочешь, я музыку включу?
— Включи, — чуть испуганно согласилась Верочка.
Саша налил сначала себе и выпил сразу, жадно, ничем не закусывая. Потом уже налил в два стакана понемножку. Разрезал яблоко. Потом разрезал лимон. Посмотрел на него внимательно, вспоминая.
— Можно, я с лимоном? — спросила Верочка.
Саша поднял на нее глаза, посмотрел тяжело и бессмысленно. Мотнул головой.
Верочка выпила, скривилась, закусила лимоном и скривилась еще больше. Терла маленький носик, и на глазах выступили слезы. Саша жалостливо улыбнулся.
— Дурочка, — сказал. — Иди-ка сюда.
Поцеловал ее в маленький рот, она неумело ткнулась языком и сразу тихо застонала, быть может, немного наигранно, но от искреннего желания понравиться и показать нечто обязательное в женщине, чего в самой Верочке еще не было.
Саша велел ей идти в комнату, и она посеменила, отчего-то прикрывая свой задик в джинсиках вывернутой, открытой всеми линиями и оттого беззащитной ладошкой.
Тихо раздел ее в темноте, долго гладил, с закрытыми глазами, видя не ее, конечно. Поворачивал ее потом, послушную, покрикивающую иногда почти жалобно.
Вспомнил лицо Яны — с тем странным, напряженным, внимательным выражением женщины, прислушивающейся к своим ощущениям, — женщины еще молодой, не потерявшей вкус к поискам нового — и во вкус входящей, — вспомнил, и очень быстро, сжав зубы, не издав ни звука, испытал почти что боль, а не радость, — темную, короткую судорогу боли.
На другой день уезжал. Смастерил себе в сумке с помощью картонки второе дно, припрятал туда пистолет, заложил бельем, парой книг. Билет на поезд не брал — решил добираться на перекладных электричках — чтоб в базу данных не попадать лишний раз. Бывало, что «союзников» опера отлавливали по дороге в Москву — особенно когда в столице большие торжества проходили и «центр» просил регионы проследить движение неблагонадежных лиц — «союзников» в первую очередь.
Саша стоял на платформе, чувствуя необычную тяжесть сумки — казалось, что любой, взявший ее в руки, сразу поймет, что там нечто странное помещено, запретное.
Был немного ошарашен, когда его окликнули. Нервно дернулся, но остановил себя. Медленно обернулся.
Подошел Безлетов, улыбающийся.
— Саша, здравствуй! Ты не обиделся тогда? Я ведь искал тебя. У тебя все нормально?
Саша мгновение не мог опомниться, потом ответил что-то. Сказал, что обид нет и все нормально.
— Я маму свою в гости провожал, — рассказал Безлетов. — К сестре она поехала. Я пока зимой боюсь на машине ездить.
— Машину купили? — спросил Саша, хотя ему, конечно, не было никакого дела до способов передвижения Безлетова.
— Да-да, у меня ведь и работа теперь иная. Мы с вами теперь, Саша, классовые, или какие еще у вас бывают, враги, — говорил Безлетов, улыбаясь. — Я вон там работаю, — и он махнул головой куда-то в сторону центра города.
