Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
Он поднимает левую ногу и делает шаг. Они идут по тихой улочке, и когда выходят на Гранд, он берет Виллема за руку, чего на людях никогда не делает, но теперь держится за нее крепко-крепко, и они снова поворачивают направо и идут вверх по Вустер.
Ему так хотелось сделать полный круг, но, странным образом, именно его неспособность сделать это (на Спринг-стрит, в двух кварталах от Вест-Хьюстон, Виллем взглядывает на него и без разговоров ведет назад, на Грин-стрит) и убеждает его в том, что он принял правильное решение. Он уперся в неизбежность и сделал единственно возможный выбор, и сделал его не только ради Виллема, но и ради себя. Прогулка оказалась почти невыносимой, и когда они возвращаются в квартиру, он с удивлением понимает, что лицо у него залито слезами.
На следующее утро в больницу приходят Гарольд с Джулией – с серыми, перепуганными лицами. Он видит, что ради него они стараются держаться, он обнимает и целует их обоих, заверяет их, что с ним все будет нормально, что волноваться тут нечего. Его увозят и начинают готовить к операции. После травмы волосы у него на ногах растут пучками – вокруг и между шрамов, но теперь ноги у него чисто выбриты – до самых коленей. Входит Энди, сжимает его лицо меж ладоней, целует в лоб. Он ничего не говорит, просто вынимает маркер и рисует у него на ногах перевернутые арки пунктиров, будто азбуку Морзе, не доходя пары дюймов до колен, потом говорит, что скоро вернется, а пока позовет Виллема.
Приходит Виллем, усаживается на краешек кровати, и они молча держатся за руки. Он хочет сказать что-то, как-нибудь глупо пошутить, но тут Виллем начинает плакать, да не просто плакать, а судорожно рыдать, скрючившись, всхлипывая, рыдать так, как при нем ни разу никто не рыдал.
– Виллем, – с отчаянием говорит он, – Виллем, не плачь, со мной все будет хорошо. Правда. Не плачь. Виллем, не плачь.
Он садится в кровати, обнимает Виллема.
– Ох, Виллем, – вздыхает он, сам чуть не плача. – Виллем, все будет нормально. Честное слово.
Но он никак не может его утешить, и Виллем плачет, плачет.
Он чувствует, что Виллем пытается что-то сказать, и поглаживает его по спине, просит повторить еще раз.
– Не уходи, – слышит он, – не бросай меня.
– Обещаю, не брошу, – говорит он. – Обещаю. Виллем, это простая операция. Ты же понимаешь, я должен ее пережить, иначе кого Энди будет отчитывать?
И тут входит Энди.
– Готовы, парни? – спрашивает он, но тут замечает – и слышит – Виллема.
– Господи. – Он подходит, приваливается к ним. – Виллем, – говорит он, – обещаю тебе, я буду с ним обращаться так бережно, будто ребенка режу, веришь? Ты же знаешь, я ни за что не позволю, чтобы с ним что-нибудь случилось.
– Знаю, – слышат они наконец всхлипывание Виллема. – Знаю. Знаю.
Наконец им удается успокоить Виллема, он извиняется, вытирает глаза.
– Извините, – говорит Виллем, но он качает головой, дергает его за руку и, когда Виллем к нему наклоняется, целует его на прощание.
– Не извиняйся, – говорит он ему.
Возле операционной Энди снова к нему наклоняется, снова целует – на этот раз в щеку.
– А то потом уже не смогу тебя потрогать, – говорит он. – Меня стерилизуют.
Вдруг оба они прыскают со смеху, и Энди трясет головой:
– Ты не староват уже для таких детских шуток?
– А ты? – спрашивает он в ответ. – Тебе уж под шестьдесят.
– Не-а.
Они в операционной, он глядит на яркий белый диск света над головой.
– Привет, Джуд, – слышит он над собой чей-то голос и видит анестезиолога, его зовут Игнатий Мба, он друг Энди, они с ним виделись на каком-то ужине у Энди и Джейн.
– Привет, Игнатий, – говорит он.
– Ну-ка, посчитай от десяти в обратном порядке, – говорит Игнатий, и он начинает считать, но после семи считать уже не может, последнее, что он чувствует, – покалывание в пальцах правой ноги.
Три месяца спустя. Очередной День благодарения, празднуют они на Грин-стрит. Пока он спал, Виллем и Ричард все приготовили, все организовали. Послеоперационный период был куда дольше, куда тяжелее, чем он ожидал, и два раза он подхватывал инфекцию. На какое-то время ему даже пришлось поставить зонд для кормления. Но Энди был прав: колени он сохранил. В больнице он то и дело просыпался, говорил Гарольду и Джулии, говорил Виллему, что ему кажется, будто у него на ногах сидит слон, он раскачивается взад-вперед, перетирает задом его кости в сухое крошево, мельче пепла. Они никогда не отвечали, что ему это, мол, просто кажется, говорили только, что медсестра как раз именно из-за этого и подбавила ему в капельницу обезболивающего и совсем скоро ему станет получше. Теперь эти фантомные боли случались у него все реже и реже, но до конца пока так и не исчезли. Слабость и усталость тоже пока никуда не делись, поэтому Ричард поставил во главе стола лиловое бархатное кресло на колесиках и с подголовником – Индия иногда сажала в него моделей, – чтобы ему было куда откинуть голову, когда совсем выдохнется.
За ужином собираются Ричард и Индия, Гарольд и Джулия, Малкольм и Софи, Джей-Би с матерью и Энди с Джейн, которые отправили детей погостить к брату Энди в Сан-Франциско. Он начинает говорить тост, благодарит всех за все, что они для него сделали, за все, что они ему дали, но едва он доходит в своей речи до человека, которого ему больше всех хочется поблагодарить – сидящего справа от него Виллема, – как понимает, что не может вымолвить ни слова, поднимает взгляд от листочка с речью, видит, что у всех слезы на глазах, и умолкает.
Он прекрасно проводит время, хотя его, конечно, веселит, что гости все подкладывают и подкладывают ему еды в тарелку, хотя он и первую-то порцию не доел, и еще так спать хочется, что в конце концов он, угнездившись в кресле, закрывает глаза и улыбается, слушая, как воздух вокруг полнится знакомыми разговорами, знакомыми голосами.
Наконец Виллем замечает, что он клюет носом, и он слышит, как тот встает.
– Так, – говорит он, – пора звезде покинуть сцену. – Он разворачивает кресло, катит его в сторону спальни, и он из последних сил высовывается из-за спинки кресла, чтобы ответить на их смех, на хор их прощаний, чтобы улыбнуться и вскинуть руку – вяло, театрально пошевелить пальцами.
– Не расходитесь! – восклицает он, уезжая от них. – Пожалуйста, не расходитесь. Пожалуйста, останьтесь, не лишайте Виллема полноценной беседы. – И они говорят, что останутся, ведь еще даже семи нет, у них еще много, много времени.
– Я люблю вас! – кричит он им, и они кричат ему то же самое в ответ, все разом, хотя даже в этом хоре голосов он может различить голос каждого.
В спальне Виллем подхватывает его на руки – он так исхудал и без протезов не такой длиннющий, как журавль, теперь его может поднять даже Джулия, – и укладывает на кровать, помогает ему раздеться, помогает снять временные протезы, накрывает одеялом. Он наливает ему стакан воды, протягивает таблетки: антибиотик, горсть витаминов. Виллем смотрит, как он их запивает, а потом присаживается на кровать – не дотрагиваясь до него, просто сидит.
