Подделка - Чен Кирстен

Улыбка продавца даже не потускнела, когда он осторожно перевернул один ботинок и сказал: ого, ничего себе, мы давно не продаём обувь этой марки. Женщина пожала плечами. Хорошо, тогда чем вы можете мне помочь?

Её чувство собственного достоинства сразило меня наповал. Можно подумать, она бы тут же скончалась, если бы выразила хоть немного раскаяния.

Продавец сказал: может, выберете другие походные ботинки, и мы сделаем обмен? Если вам не нравится наш ассортимент, добавил он, можем заказать онлайн и доставить к вам домой.

Думаете, это вызвало в женщине хоть немного благодарности? Не тут-то было. Она заявила, что походные ботинки ей вообще не нужны, а нужна пара крепких сандалий. Можно обменять ботинки на сандалии?

Продавец сморщил лоб. Я подошла поближе и сделала вид, что изучаю пару резиновых шлепанцев, свисавших со стойки. Неужели сейчас произойдёт что-то выдающееся и политика возврата наконец оправдает себя?

Продавец позвал менеджера, и они несколько минут посовещались, прежде чем он объявил: хорошие новости! Мы можем их обменять!

Я рассказала эту историю Винни, а она в ответ поделилась историей, как кто-то при ней возвращал выцветшую клетчатую рабочую рубашку, до того изношенную, что под мышкой образовалась дырка.

Он хоть причину назвал?

Да, причина была в дырке.

Винни сказала мне, что смехотворно лояльная политика возвращения для неё – одна из самых поразительных особенностей американского образа жизни. Наряду с размерами порции, четырёхсторонними остановками и расходами воды. Стопроцентная удовлетворённость клиентов, сказала она, вот американский стиль.

Думаю, я пытаюсь вам объяснить, детектив, как Винни убедила меня, что наши преступления были безобидными и обходились без жертв. Разве не все в нашем уравнении были счастливы? Онлайн-покупатель мог приобрести желанную дизайнерскую сумку по справедливой цене в нашем магазине eBay, продавец получал хорошие комиссионные от продажи подделки, и даже покупатель, которому была продана подделка, скорее всего, оставался доволен. (А если нет, можно было легко вернуть товар.) Если всё так, разве важно, что лишь одна из сумок была настоящей?

Вооружившись этой сомнительной псевдосубъективистской логикой, Винни подталкивала меня к тому, чтобы брать на себя всё более серьёзные обязанности. Когда к моей двери принесли заказ и я возмутилась – а если бы коробку открыла Мария? – Винни посоветовала мне арендовать квартиру в неприметном офисном парке в Южном Сан-Франциско. Когда я пожаловалась, что на мне слишком много возвратов, она предложила мне заняться обучением других. Прежде чем я это осознала, я стала эйчар-отделом в составе одной женщины и правой рукой Винни. Она прекрасно знала, что вся моя печальная карьера адвоката готовила меня к этой работе. Впервые в своей трудовой жизни я руководила всем процессом от начала до конца, видя немедленные, ощутимые результаты своего труда, и это, после многих лет бумажной работы ради бумажной работы, было что-то новое.

К этому моменту наш годовой доход составлял два миллиона, пятнадцать процентов из которых Винни отправляла Боссу Маку в соответствии с условиями их первоначального соглашения. Она платила мне приличное жалование (столько же, сколько я зарабатывала на фирме за полчаса), часть которого я с удовольствием тратила на сверхурочные Марии.

Нет, я не думаю, что Мария в курсе, чем именно мы занимались. Более того, я в этом уверена. Я лишь сказала ей, что помогаю своей подруге Винни с рассмотрением контрактов, консультированием по вопросам тарифов и налогов и всякими такими скучными вещами. Я так понимаю, именно это вы и узнали из её показаний, да? Пару раз она открыла багажник моей машины и обнаружила, что он набит сумками, но я сказала, что это для благотворительного сбора средств. Да, конечно, я по-прежнему считаю её членом семьи. А что, ваша семья знает о вас всё?

Я не хотела с ней ссориться. Мне кажется, я до сих пор сожалею, что моя постоянная ложь сказалась на отношениях с ней и, в более широком смысле, на всех моих дружеских отношениях. Наша с Марией взаимная симпатия была искренней – мы не были близки в том фальшиво-приторном смысле, в каком бывают близки богатые неолибералы с их прислугой. Я действительно ценила наши отношения. Пока Анри спал, мы болтали за чаем с лимонным печеньем о мужчинах, с которыми её пыталась свести сестра, и о консервативных политических взглядах её отца, и я тоже порой могла с ней откровенничать. Она была первой, кому я призналась, что больше не могу работать юристом, за несколько месяцев до того, как сказала об этом мужу.

В том, что произошло, я могу винить только себя. Как-то апрельским днем, когда я уже проработала на Винни месяца три, я возвращалась из Южного Сан-Франциско и застряла на автостраде из-за ужасной автомобильной аварии. Движение было бампер к бамперу, и полчаса я буквально не могла двинуться с места. И пока я стояла в этом тупике, Оли написал мне сообщение, что ушёл с работы пораньше и направляется домой. Я понимала, что он меня обгонит и обнаружит дома лишь Марию и Анри.

Он тоже понятия не имел, сколько времени я уделяла нашему бизнесу. Я сказал ему то же самое, что и Марии, – что я просто помогаю Винни, пока ищу работу получше, и что да, конечно, она мне платит. Я распорядилась, чтобы пять тысяч долларов ежемесячно перечислялись на общий счет. Он не допытывался, тем более что работа отвлекала меня от нытья по поводу того, что он по-прежнему живёт в Пало-Альто.

Я ответила ему, что застряла в пробке, и чтобы он не беспокоился, Мария посидит с Анри. Когда он спросил, куда я пропала, пришлось соврать, что я поехала в Менло-Парк, выпить кофе с бывшей коллегой.

После этого я позвонила Марии и сказала, что она может уйти, как только Оли вернется домой. Я помолчала, не желая говорить то, что должна была сказать.

Что-нибудь ещё? – спросила она.

Если честно, да. Вы могли бы не говорить ему, что я поехала в Южный Сан-Франциско? Скажите, что не знаете, где я.

Теперь замолчала она. Потом ответила – ла-адно, протягивая второй слог.

Что?

Вы всегда раньше говорили мне, куда уезжаете и насколько.

Она была совершенно права. Хорошо, ответила я, тогда скажите ему, что я поехала в Менло-Парк встретиться с подругой.

Ладно.

Мне показалось, что я всё-таки должна ей что-то объяснить. Он знает, что я работаю неполный день, но считает, что мне недостаточно платят, вот я и не хочу, чтобы он знал, сколько часов я работаю.

Да, само собой.

Она никогда не задавала лишних вопросов.

Надо было на этом и закончить, но я, идиотка, на следующее утро, всё ещё чувствуя себя виноватой, что заставила Марию соврать, сунула ей в сумку конверт с пятьюдесятью долларами. Мне сразу же стало лучше.

А это за что? – спросила она, помахивая конвертом перед подбородком, как будто это был не конверт, а веер. Вид у неё был совершенно растерянный.

Просто…спасибо, что не сказали Оли…ну, сами понимаете, где я.

Её лицо помрачнело. За это мне платить не нужно.

Я понимаю, быстро сказала я. Просто маленькая благодарность за всё. Вы столько мне помогали в последнее время, всегда допоздна сидели с Анри.

Вы платили мне сверхурочные, заметила она и положила конверт на кухонную стойку между нами.

Я вновь придвинула его к ней. Это маленький знак признательности. Она приподняла бровь и пробормотала: хорошо, спасибо.

После этого Мария начала от меня отдаляться. Когда я предлагала ей выпить чаю с печеньем, она отказывалась и говорила, что лучше запустит стирку, пока есть возможность. Вскоре наши разговоры свелись только к Анри и стали сугубо утилитарными: что он ел, сколько плакал, когда покакал.

Меня беспокоило, что она разочаровалась в нашей семье, и, поскольку мои растущие доходы это позволяли, я охотно предложила ей прибавку, которую она приняла с тем же подозрением, и это привело к дальнейшему её охлаждению.

Как я уже сказала, детектив, я приложила огромные усилия, чтобы никто из моих близких не узнал, чем я занимаюсь. Близкими я считаю не только Оли и Марию, но и своих подруг Карлу и Джоанну. Когда нам троим наконец удалось вместе выбраться в бар, я сняла с запястья новые часы «ролекс» из розового золота, опасаясь, что это вызовет вопросы.