Летний свет, а затем наступает ночь - Стефанссон Йон Кальман
Наступили новые времена.
Валли составил пошаговый план тренировок, по которому Кристин должна была чередовать короткие пробежки с ходьбой на короткие дистанции. И она бегала: налобная повязка, спортивный костюм, спортивная обувь, собака следом. Кристин бегала и ходила, исчезая между холмами, она потела, как одержимая занималась на тренажерах у Валли: ритмичная музыка на экране, запах пота и разгоряченных тел; она убегала от дома, с каждым разом увереннее, сильнее и радостнее, это жизнь, думала она, а Петур тряс головой, и свекровь тоже, они говорили о крайностях и глупости, хорошо еще, что она занимается этим, пока дети в школе, собака же была счастлива, ничто не мешало бегать по пустоши вместе с человеком, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если погода позволяла, она бегала через день и тогда пропускала тренажеры: нужно по максимуму использовать лето, оно такое короткое, что можно его и проспать. Кристин бегала и однажды наткнулась на Кьяртана.
Домов не видно, ничего не слышно. Кьяртан вышел к межевой ограде, чтобы ее подправить и, кроме того, самому прочувствовать размеры своей земли, в кармане куртки у него лежали кувалда, молоток, плоскогубцы и пятьдесят скоб. Они с Кристин встретились в том месте, где почва мягкая и ограда часто проседает, даже заваливается набок, словно в бездонной тоске. Мягкая погода, облачное летнее небо, легкий ветерок, жужжат мухи, в траве пауки, бекасы взмывают вверх, затем срываются вниз, издавая звуки хвостовыми перьями. Кристин обвязала спортивную куртку вокруг талии; на ней белая футболка; она вспотела. Кьяртан разгорячился, борясь с меланхоличной оградой, разделся до пояса: легкая куртка, свитер и майка лежат на кочке. У Кьяртана крупное тело, жировые складки, как плотные кучевые облака, нависают над поясом брюк. Кристин только что пробежала двадцать минут без остановки, одежда прилипла к коже; сняв лифчик, она свернула его и положила в карман брюк — большое облегчение, груди явно не хватало воздуха. Она никого не ожидала встретить — в исландской глубинке редко кого встречаешь, разве только машина проезжает или люди не спеша ходят вокруг домов, но не больше, — а там стоял Кьяртан, обнаженный до пояса, и, опустив кувалду, произнес первое, что пришло в голову: ты здесь! Да, — Кристин постаралась скрыть усталость в голосе, — как и ты!
Больше мыслей у них не было, и поэтому они молчали. Между ними меньше десяти метров, мокрая футболка как прозрачные перчатки на грудях Кристин. Кьяртан изо всех сил старался не смотреть, но сил не хватало, трудно справиться с глазами, и безусловно легче быть собакой, чем человеком, они мгновенно стали обнюхивать друг друга, обмениваться новостями, пес Кристин принюхивался к заду собаки Кьяртана, всем своим видом говоря: вот что интересно изучить получше. Кристин отвязала куртку, надела ее, до половины застегнула молнию, стараясь делать это медленно и беззаботно, чтобы скрыть смущение, я бегаю, сказала она, почти извиняясь, и засмеялась, привожу себя в форму. Ничего себе! Да, нужно прислушиваться к своему телу, продолжила Кристин, но тут же прикусила нижнюю губу и покраснела, ее глаза быстро скользнули вниз, к заплывшей талии Кьяртана, а он, засмеявшись своим басовитым смехом, мальчишеским смехом, ответил, мне надо бы бегать с тобой, и ударил себя по животу, который задрожал под ладонями, легкая дрожь перекинулась на талию. Кристин тоже засмеялась, шевеля пальцами, терзаемая неожиданной, странной потребностью запустить их в это тучное тело, увидеть, как они погрузятся в жир. Собаки исчерпали новости, пес Кристин тихо выл и старался влезть на собачку. Хозяева смотрели на это, улыбаясь, затем Кристин шикнула на пса и сказала ну-ну, тогда и Кьяртан сказал ну-ну и нащупал кувалду. Кристин расстегнула куртку от спортивного костюма, замешкалась, затем сняла ее и обвязала вокруг талии, улыбнулась Кьяртану со словами «когда бегаешь, становится так жарко». Охотно верю, ответил он бодро, с легкостью поднял кувалду левой рукой, положил на один из оградных столбов и добавил, сжимая кувалду, замечательно, должно быть, бегать в такую погоду. У Кьяртана хорошее зрение: ее груди словно тянутся в его сторону, натянув мокрую футболку, — он видел темные контуры сосков. Кристин прикрикнула на похотливого пса, который снова уткнулся мордой в зад собачки, затем побежала; грудь подпрыгивала и раскачивалась. Через несколько метров Кристин обернулась, подняла руку в знак прощания и, сказав, пока стоит такая погода, я бегаю через день, исчезла. Пес последовал за ней, преданность и послушание оказались сильнее полового инстинкта, в этом собаки не похожи на людей.
Кьяртан выпустил кувалду, руки свисали по бокам, он смотрел вниз перед собой и чувствовал каждый грамм своего раздавшегося тела, я гора мусора, думал он, жирный как свинья, почему, черт возьми, я не надел свитер, ей явно неприятно смотреть на эту бесформенную талию, и какого рожна я пялюсь на ее грудь, как какой-нибудь извращенец. Кьяртан вздохнул, надел свитер, сел на кочку, смотрел перед собой и чувствовал голод, закрыл глаза, но видел перед собой Кристин, потную, такую сияющую во влажной футболке, которая облегает округлую грудь. Снова открыл глаза, охваченный страхом, что Кристин разнесет по всей округе, как он пялился на ее грудь. Тяжело встал, собрал инструменты и пошел домой, пообещав самому себе не чинить ограду на следующей неделе и уж совершенно точно в ближайшие два дня, я бегаю через день, крикнула она, имея в виду: сиди тогда дома, дорогой.
Два дня спустя Кьяртан в то же время стоит на том же месте. Ставит столбы ограды, трудится до седьмого пота, стоит, широко расставив ноги, сняв свитер, постоянно оглядывается вокруг, беспокойный, напряженный, нервный, ничего не понимая в самом себе, иди же ты домой, идиот, пока она не пришла, пока ты не стал посмешищем. Но он никуда не уходит и, когда она появляется, натягивает колючую проволоку, делает вид, что ее не замечает, занят делом, надеясь, что она исчезнет. Увидев его, Кристин резко останавливается, погода в тот день еще лучше, не меньше семнадцати градусов, она сняла лифчик и держит его в правой руке, майка липнет к потному телу; вытерев лифчиком грудь и живот, она приподняла ее, чтобы охладиться, и теперь видны немного набухшие на теплом ветру соски. Привет, здоровается она, потому что просто пробежать мимо было бы по-дурацки; он поднимает взгляд и удивленно говорит, ой, ты здесь, на одну, две, три секунды переводит взгляд от ее лица вниз, на груди, которые, кажется, кричат, нет, вопиют: смотри, мы здесь! Дьяволица в раскаленном аду, думает Кьяртан, но у него неожиданно вырывается: эй, ты не можешь вот здесь закрепить колючую проволоку скобой, мне не хватает третьей руки. Не хочу нарушать план тренировки, отвечает она сухо. Он весь холодеет, нет, конечно, не надо, извини, я справлюсь, не беспокойся, до свидания, без проблем. Она, пожав плечами, говорит: одна скоба, пожалуй, ничему не повредит, но потом я должна буду продолжить тренировку. Огромное спасибо, восхищаюсь твоей силой, я имею в виду, ты заставляешь себя бегать, совершенно замечательно, он еще крепче берется за проволоку, которая чуть дрожит, когда Кристин крепит ее скобой, несколько точных ударов. Краем глаза она видит его толстые руки, разбухающую талию, он мокрый от пота, она чувствует, как груди вибрируют при ударах молотка. Он, не отрываясь, смотрит на грудь, у мужчин одно на уме, думает она, брось глазеть, идиот, командует он себе. Проволока прикреплена, Кристин протягивает ему молоток и тихо прощается: пока, он без нужды громко отвечает: пока и спасибо за помощь! Она пробирается между колючей проволокой и оградой, делает несколько шагов и, оглянувшись, смотрит на него, он, опираясь на столб ограды, смотрит на нее: потный, блеск в глазах, в нем ничего, кроме плоти, и она скользит взглядом по его телу, спокойно, бесстыдно, словно гладит глазами его кожу, он сдерживает себя, она срывается с места, пробежав немного, останавливается, оглядывается, — и тогда что-то случается. И тогда случается это! Взрыв в них обоих, который парализует мышление, разум, стирает все прошлое, все будущее, потому что в мире нет ничего, кроме этого момента. Кьяртан издает приглушенный крик, лихорадочно пытается перешагнуть через ограду, хватается за колючую проволоку, до крови порезав ладонь, пятка куда-то проваливается, и он, потеряв равновесие, падает спиной на столб ограды, больно, штанина запутывается в проволоке, и, когда Кристин подходит, он барахтается, разъяренный и обезумевший, она бросается к нему, и из горла у нее вырывается звук, что-то среднее между рыком и воем. Я застрял, пыхтит Кьяртан, чертовы брюки, она ничего не говорит, держит руки перед собой, словно она слепая или находится в полной темноте, ощупывает его тело, ищет ремень в толстой складке на животе, разминая ее, дважды нажимает так сильно, что он испытывает дискомфорт, наконец находит ремень, расстегивает его, расстегивает пуговицы, молнию, Кьяртан приподнимает зад, помогает ей, чертова спина, стонет он, затем: я свободен, будто она сама этого не видит, не видит его толстых ляжек с лопнувшими венами, оттопырившихся черных трусов, она срывает с себя майку, он мгновенно хватается за ее груди, как утопающий, она берет его раненую руку и слизывает кровь, он стаскивает с нее брюки, они катаются в траве, одновременно крича «прочь!» возящимся рядом собакам, подложи под меня свои штаны, пыхтит она, чертова трава колет попу, и на этом слове «попа» его покидают остатки самообладания, он стаскивает трусы и ложится на нее, она раздвигает ноги, он вводит в нее свой возбужденный член, она колотит Кьяртана пятками, бьет руками, издалека кажется, что они дерутся. Затем все кончилось.
