Анна Гавальда - Луис Мариано, или Глоток свободы
А может, я пропустила нужный поворот? Может, где-то ошиблась, пошла не в ту сторону? И ждет ли меня еще кто-нибудь где-нибудь? Но трое других принялись меня подбадривать, заставили встряхнуться, и я сделала вид, что прониклась их энтузиазмом.
Впрочем, растормошив друг друга и немножко встряхнувшись, все мы сделали вид, что полны энтузиазма.
Поскольку жизнь, что ни говори, всегда ведь немножко блеф, разве не так?
Слишком короток этот игровой стол, и слишком многим не хватает фишек. И слишком плохи карты у нас на руках, чтобы успешно продолжать игру… Мы, все четверо, с нашими великими мечтами и квартплатой по пятым числам каждого месяца, давно уже с этим смирились.
А потому и откупорили вторую бутылку — для храбрости!
Венсан развлек нас, поведав о своих недавних любовных горестях:
— Нет, вы поставьте себя на мое место! Я ухаживал за этой девушкой целых два месяца, шесть часов ждал ее возле факультета, трижды водил в ресторан, раз двадцать провожал до общежития, где-то у черта на рогах, пригласил в Оперу — между прочим, по сто десять евро за билет, будь все проклято!
— Неужели между вами так ничего и не было?
— Ровно ничего! Nada![51] Que pouic![52] Двести двадцать евро псу под хвост! Нет, будь все проклято!.. Представляете, сколько дисков я мог бы купить на эти деньги?
— Ну знаешь ли, ухажер, который пускается в такие мелочные расчеты… Признаться, я ее понимаю! — презрительно бросила Лола.
— Слушай, а ты… ты хоть раз пробовал ее поцеловать? — спросила я с невинным видом.
— Нет. Не посмел. В общем, вел себя дурак дураком…
Мы потешались, как в старину во время наших вечерних сборищ.
— Я знаю, что слишком робок… Конечно, это идиотство…
— А зовут-то ее как?
— Ева.
— И откуда она родом?
— Понятия не имею. Она что-то говорила на этот счет, но я не очень понял…
— Ясно… И как же… Ты сам-то как думаешь, есть у тебя шансы?
— Трудно сказать… Но она показывала мне фотографии своей мамы.
Ну, это уж слишком.
Мы катались по траве от хохота, а наш незадачливый Дон Жуан, набрав камешков, пускал «блины» по воде, да все безуспешно.
— Ой, подари мне вот этот! — умоляюще попросила я.
Лола вырвала листок из своего блокнота для набросков и протянула его мне, воздев глаза к небу.
Как она сумела разглядеть скрытое благородство моей героической дворняги, разомлевшей на солнышке?! И ведь правда: если подумать, этот пес был единственным самцом, который так преданно следовал за мной…
Следующий набросок представлял изумительный пейзаж с замком.
— Это вид со стороны английского парка, — уточнил Венсан.
— Давайте пошлем его Старику и напишем ему пару слов, — предложила наша добрая сестрица Лола.
(Дело в том, что у нашего Старика нет мобильника.) (Кстати говоря, и городского телефона тоже…)
Мы сочли предложение Лолы очень удачным — как, впрочем, всегда принимали в прошлом и всегда готовы были принимать в будущем все ее светлые идеи, — и стройными рядами бросились на приступ, следом за белым плюмажем нашей старшей сестры[53].
Эта сценка напоминала возвращение в автобусе из летнего лагеря: листок и перо переходили из рук в руки. Приветствую, люблю, обнимаю, крепко целую, сердечки и прочие глупости.
Однако вот незадача — и в этом был виноват не наш Старик, а исключительно май 68-го: мы не знали, куда его посылать, это письмо.
— По-моему, он сейчас на морских верфях в Брайтоне…
— И вовсе нет, — с усмешкой парировал Венсан, — там слишком холодно! А наш папочка нынче страдает от ревматизма! Скорее всего, он в Валенсии, с Ричардом Лоджем.
— Ты уверен? — удивленно спросила я. — В последний раз, когда я с ним говорила, он собирался в Марсель…
— …
— Ладно, — решительно объявила Лола, — я пока подержу письмо у себя в сумке, и первый из вас, кто нападет на его след, сообщит мне координаты.
Молчание.
Но Венсан взял несколько шумных аккордов, чтобы заглушить его.
В сумке…
Все наши поцелуи, все сердца… как же им будет душно и неуютно взаперти, в соседстве с ключами и чековыми книжками.
Так значит, «под булыжниками мостовой» — ровным счетом ничего нет?[54]
К счастью, рядом со мной был мой пес! Его шерсть кишела блохами, и он прилежно вылизывал свои «бубенцы».
— Чему ты улыбаешься, Гаранс? — громко спросил Симон, стараясь перекричать Венсанов блюз.
— Да ничему. Просто мне, кажется, очень повезло…
Моя сестра снова взялась за краски, мальчики пошли купаться, а я стала разглядывать своего дорогого дружка, который оживал прямо на глазах, пока я подсовывала ему кусочки хлеба с паштетом.
Хлеб он выплевывал, этот паршивец.
— Как ты его назовешь?
— Не знаю.
Именно Лола дала сигнал к отходу. Она боялась опоздать к моменту передачи детей, и мы почувствовали, что она начинает нервничать. Даже больше чем нервничать: она уже тосковала, не находила себе места, улыбалась невпопад.
Венсан вернул мне iPod, который стащил у меня много месяцев назад:
— Держи, я ведь тебе давно обещал эту подборку…
— Ой, вот спасибо! Ты записал туда все, что я люблю?
— Нет, конечно, не все. Но ты увидишь, она все равно недурна.
Мы обнялись на прощание, осыпая друг друга идиотскими шуточками, чтобы не впасть в «сантименты», и нырнули в машину. Симон переехал по мостику через крепостной ров и притормозил. Я высунулась в окошко и крикнула:
— Эй, Красавчик!
— Что?
— У меня тоже есть для тебя подарок!
— Какой?
— Ева.
— Что — Ева?
— Она приедет послезавтра автобусом из Тура.
Он подбежал к машине.
— Как ты сказала? Что это еще за шутки?
— Никакие не шутки. Мы тут ей позвонили, пока ты плавал.
— Да всё вы врете! (Он побелел, как бумага.) Во-первых, откуда вы знаете ее номер?
— Включили твой мобильник и нашли в списке абонентов.
— Неправда!
— Ну конечно, неправда. Мы всё врем. Но ты на всякий случай сходи послезавтра на остановку, мало ли что…
Теперь Венсан побагровел.
— И что вы ей там наговорили?
— Что ты живешь в шикарном замке, что ты сочинил для нее великолепную фортепьянную пьесу, что она обязательно должна ее услышать, потому что ты готов играть для нее в часовне, и это будет суперромантишно…
— Романтишно? Что это за словцо?
— Это на сербохорватском.
— Я вам не верю.
— Тогда пеняй на себя. Мы скажем Ноно, пусть он ею займется.
