Анна Гавальда - Луис Мариано, или Глоток свободы
Слов мы, конечно, не понимали, но разгадать, о чем поют, было нетрудно…
О моя родина, где ты?
О моя любовь, где ты?
О мой друг, где ты?
О мой сын, где ты?
И дальше примерно так:
Я потерял свою родину, остались лишь воспоминания.
Я потерял свою любовь, остались лишь страдания.
Я потерял своего друга, и вот пою для него.
Старуха поднесла нам выдохшегося пива. Не успевали мы осушать кружки, как она уже тащила новые.
У Лолы блестели глаза, она держала на коленях двух девчушек и терлась подбородком об их волосы. Симон с улыбкой взглянул на меня.
Да, с сегодняшнего утра мы с ним проделали длинный путь…
Оп-па! Опять эта веселая бабуля со своим теплым пойлом…
Я знаком спросила Венсана, нет ли у него косячка, и он так же, знаком, дал мне понять, что сейчас не время, попозже… Еще одно отличие, надо же… У этих людей, которые не посылают своих детишек в школу, гноят будущих Моцартов в этой грязи и благополучно обходят наши законы о труде и оседлом образе жизни, оказывается, не принято курить травку.
Святая Мерс-Бенц[44] от такой участи нас избавила.
#
— Девчонки, вам остается только заночевать в постели Изоры…
— И слушать «хриплые стоны, которые доносятся из бывших темниц»? Нет уж, спасибо!
— Да это же все глупости.
— А твой ненормальный, у которого есть ключи от всех комнат, — тоже глупости? Нет, даже не проси. Мы будем спать только вместе с вами!
— О’кей, о’кей, Гаранс, не надо нервничать.
— А я и не думаю нервничать! Просто я еще целка, представь себе!
Как я ни устала, мне все же удалось их рассмешить. И я этим гордилась.
В результате братья переночевали в стойле Красавчика, а мы — в стойле Урагана.
Разбудил нас Симон, который успел сбегать в деревню и купить круассаны.
— У Пидула? — зевая, спросила я.
— У ПидуНа.
В тот день Венсан не стал отпирать ворота замка.
«Закрыто из-за опасности падения камней с кровли», — написал он на куске картона.
Потом он показал нам часовню. Они с Ноно перенесли сюда пианино из замка и поставили его прямо перед алтарем, так что все ангелы небесные могли теперь дружно отплясывать тут свинг.
Нас тоже угостили маленьким концертом.
Забавно было очутиться в этой часовне воскресным утром. Чинно сидеть на низких скамеечках для коленопреклонений, в пестрых лучах витражей, и сосредоточенно слушать новую версию «Toque, toque, toque on heaven’s door…»[45].
Лола непременно хотела осмотреть замок сверху донизу. Я попросила Венсана повторить вчерашнюю экскурсию. Слушая его, мы умирали от хохота.
Он показал нам всё: комнаты, где жила хозяйка замка, ее очки в футлярах, ее дырявый стул, ее мышеловки, ее рецепты мазей из жира нутрии, ее бутылку спиртного и «Светский Боттен»[46], зачитанный до дыр. Затем кладовые, винный погреб, хозяйственные пристройки, кладовую для конской сбруи, охотничий домик и старинную дозорную тропу.
Симон восхищался изобретательностью архитекторов и инженеров-фортификаторов. Лола собирала травы для гербария.
Я сидела на каменной скамье и глядела на них троих.
Братья стояли над крепостным рвом, облокотившись на парапет… Симон наверняка жалел, что при нем нет его последней роскошной радиоуправляемой модели… Ах, если бы Сиссэл Дабл-Ю был здесь… Венсан, видимо, угадал его мысли, потому что сказал:
— Забудь о своих корабликах… Там во рву водятся гигантские карпы, настоящие акулы. Они бы твои модельки слопали на раз…
— Да ладно!
Венсан промолчал, задумчиво поглаживая замшелые камни ограждения.
— Ну и что ж, — прошептал наконец наш капитан Ахав[47], — так было бы даже интереснее… Хорошо бы приехать сюда еще разок, вместе с Лео… И пусть бы твои рыбины сожрали игрушечные кораблики, к которым я его до сих пор не подпускал, — это было бы наше самое веселое приключение…
Продолжения я не услышала, только увидела, как они ударили по рукам, словно заключили удачную сделку.
А Лола тем временем рисовала, опустившись на колени среди маргариток и душистого горошка… Спина моей сестры, шляпа с широкими полями и белые мотыльки, рискнувшие совершить на них посадку; волосы, скрученные узлом на затылке, с воткнутым в них карандашом вместо заколки; плечи и руки, исхудавшие от перипетий недавнего развода; подол майки, который она оттягивала вниз, вытирая об него кисточку… До чего же хороша была эта мягкая белая палитра, которая постепенно расцвечивалась нежными акварельными красками…
Никогда еще я так сильно не жалела, что забыла дома фотоаппарат.
Я вдруг обнаружила, что у меня глаза на мокром месте — наверное, это объяснялось усталостью. И еще огромной нежностью к этим троим и смутным ощущением, что мы наслаждаемся последними минутами нашего веселого детства…
Скоро тридцать лет, как мои братья и сестра украшают мою жизнь. Что было бы со мной без них?! И когда жизнь окончательно разведет нас в разные стороны?!
Ибо так оно и бывает. Ибо время неизбежно разводит любящих, и ничто не вечно под луной.
То, что мы испытали за эти полтора дня, называлось загулом, и мы, все четверо, понимали это. Короткая передышка, глоток свободы, нечаянная радость. Несколько часов, украденных у постоянных спутников нашей жизни…
Долго ли мы еще сможем вот так вырываться из повседневного бытия, чтобы «выстроить стенку» из четырех игроков? Сколько таких увольнительных еще подарит нам судьба? Сколько раз еще позволит нам показать ей нос, обжулить ее? И как мы все-таки потеряем друг друга, как оборвется наша связь?
И сколько лет нам еще осталось до старости?
Я уверена, что в тот миг мы все думали именно об этом. Я ведь хорошо нас изучила, всех четверых.
Стыдливость мешала нам говорить об этом вслух, но в ту минуту, стоя на перепутье наших дорог, мы уже все знали.
Знали, что доживаем у подножия этого разрушенного замка последние мгновения детства и что скоро пора будет менять кожу. Что скоро придется забыть наше духовное родство, нашу взаимную нежность и эту чуть грубоватую любовь друг к другу. Забыть, оставить позади. Разжать руки и повзрослеть наконец.
Да, пришла пора братцам Далтонам[48] разбежаться в разные стороны в лучах заходящего солнца…
Я, дуреха, почти уже заплакала над собой, как вдруг увидала вдали на дороге нечто…
