Гийом Мюссо - Здесь и сейчас
Я смотрел вслед удаляющейся «Скорой» вместе с соседкой по площадке. Старая дама вышла из своей квартиры, как только услышала шум в коридоре.
— Чья это квартира? — спросил я, зная заранее, какой получу ответ.
— Ее снимал художник Дэвид Фокс. Несколько дней назад он умер от передозировки. Бедная девочка…
Сунув руку в карман, я вытащил последнюю ментоловую сигарету и зажигалку с надписью I LOVE NY.
— Вы были знакомы с Лизой? — спросил я, закурив.
— Я часто ее здесь видела. Она даже, можно сказать, жила здесь. И всегда такая милая, приветливая, непременно скажет что-то приятное. Если хотите знать мое мнение, ради этого типа не стоило умирать.
Пожилая дама побрела к двери своей квартиры, продолжая беседовать сама с собой:
— Бедная девочка! Захотеть умереть такой молоденькой!
Я помахал первому же такси, которое проезжало по улице. Такси остановилось, я оглянулся на старушку. Она запахнула поплотнее халат, продолжая бормотать:
— Чего бы я только не отдала за несколько лишних годков жизни! — услышал я.
45 часов утра
Я открыл дверь в квартиру Лизы, и Ремингтон, полосатый кот, бросился ко мне как к спасителю. Я и шагу не успел ступить по коридору, а он уже терся о мои ноги, отчаянно мяукая.
— Как дела у котов? — осведомился я, почесав его за ухом.
В стенном шкафу на кухне я нашел кошачьи сухарики и насыпал ему полную миску, а в блюдечко налил воды. Самому мне очень хотелось кофе, но жестяная банка оказалась пустой, а единственная бутылка молока в холодильнике уже никуда не годилась.
На стойке лежало несколько газет. Несвежих. «Ю-Эс-Эй Тудей» предыдущих недель. У меня было много дел, но я не устоял, полюбопытствовал. Ну и ну! Сплошные смерти! Пятого апреля покончил с собой Курт Кобейн. Первого мая погиб в автокатастрофе Айртон Сенна. На столе номер «Ньюсуик» с чернобелой фотографией певца «Нирваны» на обложке и название в виде вопроса:
«SUICIDE: WHY DO PEOPLE KILL THEMSELVES?» [20]
Я положил журнал обратно на стол и принялся искать то, за чем пришел. Я хотел узнать, где находится Салливан. Я очень надеялся, что найду хоть что-то, и старательно обшаривал обе комнаты. Что произошло восемь месяцев назад, после того, как Элизабет удалось помочь моему деду сбежать? Куда она его отвезла? Поддерживали они связь после побега или нет? Хотя на этот счет я сильно сомневался. У Салливана ни денег, ни крыши над головой, ни документов. Даже друзей, к которым он мог бы обратиться, и тех нет. Во всяком случае, о его друзьях я никогда ничего не слышал. В общем, судя по всему, он, скорее всего, снова пребывает в «Блэкуэлл». А возможно, уже и умер.
Но мысль о смерти тут же улетучилась, Салливан остался у меня в памяти таким, каким я видел его в последний раз: глаза горят, голова работает, и вот, пожалуйста, план, как вырваться на свободу.
Я осмотрел обе комнаты и ничего не нашел. Ни следа, ни намека. И собрался уже уходить, как вдруг Ремингтон прошмыгнул у меня между ног, решив пробраться в спальню хозяйки. От неожиданности я потерял равновесие и растянулся на полу.
Ну спасибо тебе, котяра!
Поднимаясь, я оперся на комод и тут заметил камею на серебряной цепочке, она висела на старинной настольной лампе, стоявшей на бюро с выдвижными ручками. Камеи здесь в прошлый раз не было, за это я мог поручиться. Я взял безделушку в руки и залюбовался тонким женским профилем на фоне синего агата. Перевернул и прочитал надпись, выгравированную изящными буквами:
Ивонне
Помни, у нас две жизни
Коннор, 12 января 1901
Мое сердце заколотилось. Коннор и Ивонна — так звали моих прадедушку и прабабушку. Откуда у Элизабет могла взяться эта камея? Ответ напрашивался сам собой: ее подарил ей Салливан.
В страшном возбуждении я стал открывать все ящики, все шкафы, шарить по всем полкам. Теперь я знал, что мне искать: сумку Элизабет. В мастерской лежала выходная маленькая сумочка, какие обычно берут с собой вечером. А мне нужна была рабочая, ежедневная, куда женщины ухитряются поместить половину своей квартиры. И вскоре я нашел такую, объемистую, из зернистой кожи, в ней лежали пудреница, косметичка с причиндалами для макияжа, связка ключей, щетка, очки, пачка жвачки, ручка, аспирин, ежедневник и… записная книжка с телефонами.
Как же колотилось мое сердце, когда я открыл ее на букве К. Ничего. А вот на букве С имя Салливан было написано каллиграфическим почерком, и далее следовал телефон, он начинался кодом 212, и это значило, что дед был в Нью-Йорке.
Я записал номер у себя на руке, отправился на кухню, снял трубку с настенного телефона и набрал одну за другой цифры. Короткое молчание, потом гудки. Десять. Двенадцать. Никто так и не взял трубку. Автоответчика тоже не было, оставить сообщение я не мог.
Черт! Черт! Черт!
В предрассветных потемках я, не отрываясь, смотрел на зеленые цифры, мерцающие на микроволновке: 5 часов 34 минуты.
Оглушительно зазвонил телефон, и я вздрогнул от неожиданности.
— Алло! — сказал я, подняв трубку.
— Удобная, однако, услуга — автоматический перезвон.
— Черт! Это вы, Салливан?
— Ты вернулся, малыш? Это лучшая из новостей! Я не ждал тебя раньше лета!
— Где вы находитесь, говорите скорей, ради бога!
— Как где? Дома, ясное дело.
5Такси мигом доставило меня по адресу, который продиктовал дед. Небольшой переулок, вымощенный булыжником, позади парка Вашингтон-сквер. На первом здании красуется медная доска, оповещая, что в старые времена на аллее МакДугал размещались конюшни и подсобные помещения богатых вилл, расположившихся вокруг парка.
Светало. Легкая дымка тумана витала в воздухе, окружая ореолом старинные фонари. Я толкнул калитку, ведущую во двор, и дошел до маленького двухэтажного домика цвета ржавой охры. Постучался дверным латунным молотком с мордой ревущего льва.
Салливан высунул голову в дверь.
— Привет, внучок!
Он распахнул дверь пошире, и я оглядел деда с ног до головы. Внешность Салливана изменилась самым удивительным образом. Теперь он был аккуратным и ухоженным господином: длинные расчесанные волосы красиво падали на плечи. Короткая бородка приобрела красивую форму. Несмотря на ранний час, дед был одет в водолазку и элегантную вельветовую курточку. Я просто рот открыл от изумления: умирающий старик из лечебницы «Блэкуэлл» превратился в состоятельного фермера и сбросил добрый десяток лет.
— Бог ты мой! Да ты весь в крови! — заволновался он.
