Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург
- А что с книгой?- спросил Иван Тимофеевич.
- Я предпринял несколько попыток что-либо написать но, ничего не выходило…
- А как же аванс?
- А нет больше аванса,- осклабился Родин.
5
Я был шокирован. Подобное совпадение просто невозможно. Ада,- я был в этом уверен, была сестрой этого странного и страшного Константина Константиновича. Мысли свои об этом я, естественно, оставил при себе.
Воцарилось невыносимое молчание. Прямо над диваном, на котором сидел я и Иван Тимофеевич, висели старинные часы с большим медным или бронзовым маятником, которые мерно отстукивали секунды, уходившие от нас в безвозвратное прошлое. Часы были так стары, что на маятнике уже проступили зеленовато-жёлто-коричневыми пятнами,- следы ржавеющего металла. Раньше мне не приходилось замечать стука этих часов, но в эту минуту молчания он был похож на звук, обычно раздающийся из кузницы, где кузнец выковывает очередную металлическую вещь.
За окном же дождь к этому времени лил не просто как из ведра, а стоял непроглядной стеной.
Ветер срывал большие ветки деревьев, которые с сильным хрустом, ломаясь, падали во двор, усыпали детскую площадку и палисадники возле подъездов, где уже давно отцвели летние цветы. Словом, природа бушевала неистовым ураганом, похожим на тот, что бушевал у меня в душе, вырываясь через грудь беззвучным громом, слышимым лишь мне одному. В голове, словно пчелиный рой, хаотично летали мысли, разрывая мою голову на части. «Ужасный день,- думал я,- как же так, чёрт возьми, в один день столько всего может произойти с одним человеком: и этот психопат Жабин, и это нелепейшее признание в любви, и драка в Богом забытой забегаловке?..»
Я начинал жалеть и ежесекундно корил себя за то, что приволок Родина в квартиру к Ивану Тимофеевичу. Я больше не мог деликатничать перед этим человеком, мне хотелось всё прояснить до конца. Осознав для себя, что Родин все-таки слабый человек, даже несмотря на его поступок в кафе, я, немного сменив тон, разбил тишину, как хрупкое полотно стекла огромным молотом:
- Что же это получается? Ты просто просрал сто тысяч, и все? А она за них трахает тебя каждый день!
Родин переменился в лице и взорвался, как нагретый в печи патрон:
- Что ты такое несёшь!? Ты хочешь сказать, что я продался этой стерве за сто тысяч? Да я просто воспользовался её предложением, только лишь для получения денег! Ты думал, я книгу буду писать, что ли? Ну, ты даешь. Как тебе это в голову-то могло прийти? Ты ещё скажи, что я душу дьяволу продал! Ну, ты даешь! Какой же ты смешной человек, Герман!
- Да как же теперь не писать книгу? Дима, голубчик,- спросил старик.
- Я бы с радостью написал, да только у меня ничего не получается. К тому же денег с меня обратно никто не требует.
- Как же не получается, когда ты сам нам только что рассказывал, о том, что писал рассказы?- не отступал я.
- Герман, ты думаешь, я не пробовал писать эту чёртову книгу?- Родин приподнялся со стула, взял его, передвинул ближе ко мне и продолжил,- конечно, пробовал! Бывало, сяду, напишу пару страниц, потом прочту написанную ахинею, порву и выброшу... И так раз сто!
- Да…а…а,- протянул я,- мне тяжело тебя понять.
- А ты думал, всё в жизни просто?
- Я бы так не поступил,- отрезал я.
По лицу Родина прошла нервная судорога, после чего он громко и резко выпалил:
- Да пошел ты, знаешь куда, вместе со своим поучением! Тоже мне папаша нашелся. Ты ведь не знаешь, зачем мне тогда были нужны деньги, а треплешь языком!
- Но…но, Дима,- серьёзно сказал Иван Тимофеевич,- поспокойней. Веди себя достойно, ты ведь в гостях, как никак. В чём тебе Герман виноват?
- Хорошо, скажу прямо – я обманул её. Мне просто очень сильно были нужны деньги, вот и всё. Я подыграл ей! Черт ее дери!
- Теперь все ясно,- сказал я и пересел на круглый стул возле пианино.
Иван Тимофеевич встал с дивана, сказав, что покинет нас на некоторое время, вышел из комнаты. Я услышал звук закрывающейся двери в спальне. Мы с Родиным остались одни. Он вновь сел на свое прежнее место возле письменного стола и начал промачивать свои раны смоченной в спирте ватой. Я решил не отступать:
- Прости мне мое любопытство, но зачем, если не секрет, тебе были нужны в тот момент деньги? Если уж беда какая случилась, ты бы мог, наверное, занять у своего отца. Сам, ведь, говорил, что у него денег куры не клюют.
- Ты хочешь знать? Хорошо, я расскажу тебе в двух словах. Может, хотя бы тогда ты перестанешь на меня смотреть, будто я не человек!
- О, Иван Тимофеевич!- встрепенулся я, увидев вернувшегося старика.
- Иван Тимофеевич, послушайте и вы то, что я хочу рассказать,- провозгласил Родин, отставив от себя зеркало и бросив окровавленную вату на газету.
- О чём?- спросил старик.
- Дмитрий хотел рассказать, зачем ему были нужны деньги,- пояснил я, открыв крышку пианино и проиграв несколько клавиш по порядку.
- Герман, не язви, потом жалеть будешь. Поверь мне,- тихо произнёс Родин.
- Прости.
Мне было не по себе.
- У – у - ух, даже не знаю, с чего и начать.
Родин немного подумал и продолжил:
- Я уже говорил, что в тот самый день, перед тем, как мне встретить Аду, я подумывал о самом страшном, о том, что мне эта жизнь уже осточертела. Она стала для меня совершенно лишена всяческого смысла. На тот момент меня выперли с работы, и я остался без каких-либо средств существования. Мать моя, Антонина Степановна, очень серьёзно больна, у нее редкое психическое заболевание, и болезнь её прогрессирует, как чёрт. Иногда происходит полный отказ конечностей и помутнение рассудка. Изредка разум просветляется, но это бывает так ненадолго и так редко... Сейчас она уже не встаёт. Раньше я носил её на руках в ванную мыться, теперь и этого сделать невозможно, она умирает. Умирает страшно и мучительно. Всё, что я могу сделать для нее, это только протирать её тело спиртом, чтобы не начались пролежни. Вот и всё! В больницу её уже не кладут. Когда я ещё работал, мы хоть как-то сводили концы с концами, а потом всё..., не то, что на лекарства, нам и на хлеб не стало хватать. А лекарства стоят, черт знает сколько!
У Родина подрагивали губы и мокли опухшие глаза. Мне стало его так жалко, что моё сердце начало сжиматься от боли.
- Это всё он, эта тварь, это старая тварь – мой отец. Это он довёл её до такого состояния. Будь он трижды проклят!- крикнул Родин.
- Тише, тише, Дима, успокойся,- привстал Иван Тимофеевич.
- Что тише!- прокричал Родин,- вы сами хотели всё знать, так и слушайте теперь! Он бросил нас с матерью, когда мне было пятнадцать лет. Мать сразу поникла и более уже не была такой как прежде. А стерва, Жанна Петровна, к которой он ускакал, самая настоящая шлюха! Захомутала его, как мальчишку. У неё ещё вдобавок ко всему сын, или, лучше сказать, ублюдок был, которого она в молодости нагуляла. Ему тогда двенадцать лет было, а самой Жанне что-то около тридцати двух, на три года младше матери. Ей сейчас уже сорок семь и она порхает, как пташка, а моя мать одной ногой в могиле стоит, а над изголовьем кровати уже могильным запахом смерть веет.
- Дима, но нельзя же так ненавидеть своего родного отца,- сказал Иван Тимофеевич.
Я сидел, застыв, возле открытого пианино.
- Да какой он мне отец! Вы ещё не знаете, что дальше было. Не случись этого, у матери, может, и не произошел бы рецидив, который и стал роковым...- Он утирал мокрые от слёз и опухшие глаза свои.
Я встал с круглого стульчика и подошёл к нему сзади и взял обеими руками за плечи.
- Теперь ты меня понимаешь, Герман?- спросил Родин.
- Прости меня, Дима, мне очень жаль, что я на тебя напирал. Прости...
- Нечего тебе извиняться. Ты сядь, я дальше расскажу. Простите, я не могу, слёзы сами катятся, вы не думайте, что я слюнтяй,- пошмыгал Родин и высморкался в платок.- Я просто после всех событий, которые, признаться, сломили меня, стал часто впадать в состояние меланхолии, и это состояние порой заводит меня в такие тупики, что я часто могу не спать целую ночь и плакать, хотя раньше мне говорили, что я – сангвиник... Впрочем... мне свойственна и крайняя раздражительность. Но я никогда не был слюнтяем, никогда. Чёрт знает, что такое происходит.
- Нет, нет, как можно! Что ты такое говоришь? Мы совершенно не думаем, что ты какой-то там...,- взволнованно и очень искренне проговорил Иван Тимофеевич.- Правда, Герман?
- Конечно, не думаем!- сказал я, плюхнувшись на диван, от чего старые пружины задребезжали, издавая неприятный протяжный звук.
- Мне, знаете, и поговорить не с кем. Мать почти не разговаривает…
- Дима,- перебил Иван Тимофеевич,- а кто же сейчас с твоей мамой дома?
- А... Это? Да вы не беспокойтесь, Иван Тимофеевич, с ней моя двоюродная сестра, Валентина – святой человек. Она периодически приезжает к нам из В... ,- (после непродолжительной паузы),- и…и…и ещё к…к…кое-что…- Родин наклонился и уставился в пол. Я даже немного испугался.
