Виктор Петров - Рекламный ролик
«Молчать с ним. Психопат. Пристрелит…» — приказал себе Ивин. Но когда Гарькавый потянулся к кофру с кинокамерой, не выдержал:
— Не трожь, Олег. Бесполезен он тебе, не продать. Не трожь, говорю!
— Дурочка! — ласково и нагло оборвал его Гарькавый. — И до порога не доползешь сейчас с ним. Медвежатник… А я тебе по дороге панорамок накручу с первым снегом. Для тебя же стараюсь! — с надрывом выкрикнул Гарькавый, но Костя его уже не слышал. Только на перекошенном злобой лице с челочкой беззвучно и плавно, как бы в замедленной киносъемке, сокращался черный рот.
Придя в сознание, Ивин сразу оценил изменившееся освещение: окно полностью залепило снегом. Гарькавый увидел, что Костя очнулся:
— Очухался? Дров я тебе наготовил. Вон под нарами забил все. Хватит дров. Ну, лады, что иль? Давай, киношник… Нет здесь больше Олега Павловича Гарькавого!
Снег засыпал, засыпал тайгу. Разводьями влаги проступал на брусьях потолка, порывом осатанелого ветра вметывался через щель между бревнами над головой Кости. Сырые крупные снежинки отчужденно касались пылающего лба. Пороша возле порога не таяла, как в первые дни после ухода Гарькавого. Заготовленные им дрова быстро кончились: Костя топил печь круглосуточно, надеясь, что жар исцелит его. А выискивать в буран сухостойные лесины, рубить их тупым топором, одному тащить чурбаны до избы не было сил. Упал бы лицом в снег и не встал.
Ночью в полудреме терял контроль над собой, и тогда истощенное тело терзали судороги. Ветер ревел в обледенелую трубу печи голосом Гарькавого.
«Сдохнешь, дуралей! Круши на дрова полати, нары, стол! Плевать тебе на мнение охотников! У тебя Леха, кровный сын, продолжатель рода! Сиротой хочешь оставить, вроде меня?!»
И Костя вскакивал, лихорадочно искал топор, чиркал зажигалкой, но, опалив пальцы, просыпался. Память выплескивала все обиды, унижения, испытанные от Гарькавого, и Костя мстил ему единственно доступным способом — горячечно шептал:
— Фигу тебе без масла! Отец после войны мины искал в ихних виллах — спасал фашистские перины, а я у своих должен изрубить зимовье? Тьфу на тебя, нечисть, тьфу!
Он исступленно массировал ноги. Потом в неприметных местах — с обратной стороны нар, с ножек стола — настругивал щепок и разводил в печи чахлый костерок. В этот момент жутко скрипела дверь и на стене вырастала тень Грини. Костя бормотал, мол, я только щепок, руки спасти…
В один из дней за раму облепленного снегом окна уцепилась птица, кажется, ворона. Пробарабанила клювом лунку чистого стекла. Костя увидал обезумевшую реку, черная вода слизывала сугробы возле самого окна. Ум пронзила догадка: гигант преследовал их, враждебно пахнущих дымом, лишь потому, что хотел жить! Зверь чуял близкий снег, но не мог залечь в берлогу — не нагулял жира. Тут добыча из трех человек…
Руки, ноги Ивина враз парализовало, майка взмокла от холодной испарины: вдруг раненый шатун вернется за ним сюда? Ужас смазал очертания двери в бурое пятно. Костя на мгновение ослеп. И снова голос Гарькавого шепнул ему из печи:
— Достоинство, чудак… Забыл? За сына дерись!
Костя больше не колебался — разнес топором стол. Крышкой стола наглухо заколотил окно, а ножку вщемил в ручку двери вместо засова. Огляделся в темном склепе. Из щели порога юркнула и спряталась в углу змейка воды, за ней другая. Вода напористо запузырилась по всему полу…
«Дойдет до нар — залезу на чердак, потом на крышу…» — равнодушно подумал Костя. Лег на нары зеленым лицом к стене.
…Пошлой буффонадой выглядели бы на экране последние часы его жизни. Сымитировать зимнее наводнение нельзя, придется обманывать зрителя монтажными перебивками. Вот общий план кипящего речного порога с белой ватой на валунах вместо снега. Вот средний план — вода хлынула в дверь, снимут, конечно, в павильоне. Вот крупняк — ужас на лице героя… Обязательно переиграет! Еще и потребует за муки творчества оплату по высшей ставке…
Но неужели ради умения слепить жалкую иллюзию правдоподобия учился он грамотному построению кадра? Учился денно и нощно, даже в трамвае. Контролер требовала с него рупь за безбилетный проезд, а он изучал ее сквозь видоискатель «Лейки», словно дичь сквозь оптический прицел, и мучительно гадал, каким объективом ее сразить — длиннофокусным или широкоугольником?
Он не признавал иных оценок, кроме отличных. Он услыхал в курилке МГУ мысль о познании искусства научными методами и после того месяц разгружал по ночам вагоны — зарабатывал деньги на японский цветометр. Пытался выяснить с помощью цветометра, чьи краски излучают большую энергию, Рембрандта или Шагала.
Он запоем читал книги по психологии восприятия. Ради чего? Лишь затем, чтобы при знакомстве с очередной блондинкой интеллигентно повести речь о тесте Люшера, а не гангстером требовать с нее номер домашнего телефона?
Зачем он постигал тайны монтажа Эйзенштейна и Пелешьяна? Фанатично штудировал драматургию, зубрил наизусть оригинальные сценарии, чем вызывал хохот однокурсников. Не он ли тайно вел дневник, где анализировал микродраматургию поступков жены, тещи, даже новорожденного сына? В конце концов, именно он сформулировал гвоздем на стене туалета золотой закон драматургии: «Ситуация, превышающая возможности характера героя!»
«Или его таланта…» — добавил оказавшийся за спиной преподаватель и под угрозой «неуда» заставил Костю побелить весь туалет.
Стоило Косте хладнокровно усомниться в собственном таланте, как в голове у него словно проволочка перегорела. Он услыхал вместо зловещего гула реки благородно-грустную мелодию полонеза Огинского. Тогда он сжевал последний пакетик сухого супа, прошлепал по воде к двери, бесстрашно распахнул ее. Глаза ослепило долгожданное солнце, но музыка в ушах не исчезла.
В печальную мелодию полонеза вплелся рокот НЛО. Двое пришельцев с неба — точь-в-точь лютые белые медведи — попытались сначала раздеть Костю, потом сгребли беднягу и унесли в свой корабль.
Река черно-пенной гадюкой опоясала спичечный коробок зимовья. Однако восхитительный кадр портит торчащее за иллюминатором колесо шасси. С досадой за упущенный кадр к Ивину вернулось и ясное сознание.
— Узнали обо мне как? — вяло спросил он человека в белом халате и унтах, не сводившего с него цепких глаз.
— Друг твой сообщил. Прохоров.
— А-а-а, Гриня… Спасибо… Руки у него… Как он там?
— Ха-ха… Нашел о чьем здоровье беспокоиться! Из пушки не свалишь, бык!
Цену правде человек в белом халате знал, потому и солгал с легким сердцем…
…Сегодня утром монтажники, проверявшие ЛЭП после снегопадов, подобрали Прохорова в нескольких километрах от Слюдянки. Хирург покалывал иголочкой его глянцевито-фиолетовые руки и спрашивал с надеждой: «Здесь боль чувствуешь? А здесь больно?»
Гриня отрицательно мотал головой и твердил — твердил хирургу о попавшем в беду операторе. Уж медсестра готовила Гриню к операции, а он просил его понять, почему поступил по-подлому — ушел один. За руки страшился! Дочка не видала его много лет… Оператора ему не упереть на себе, а физиономию третьего, какого-то Гарькавого, он видеть больше не мог.
Болезненно обостренной интуицией Костя, понял, что человек в белом халате не договаривает главного. Прильнул к иллюминатору. Сквозь толщу воздуха принял валежину за фигурку Гарькавого. Гарькавый бессильно барахтался в снежном кармане между рваных складок гор. Потом в руках его возникла скрипка вместо дождевика — фрак, и вдогонку вертолету понеслись тоскливые звуки полонеза…
А через месяц в санаторий нервных заболеваний, где Ивин поправлял здоровье, приехал следователь Слюдянской прокуратуры. Почти ровесник Кости, он стушевался, не зная, как поделикатней начать тягостный для свидетеля разговор. Но Костя держался с завидным спокойствием и так же внешне спокойно прочел выписку из материалов дела:
«20-го сентября в урочище реки Сухокаменки охотник-промысловик Ургуев встретил останки съеденного медведем мужчины. При погибшем обнаружен паспорт, выданный Слюдянским РОВД на имя Олега Павловича Гарькавого, 1930 года рождения. На месте происшествия найдено исковерканное зверем ружье двенадцатого калибра — заводской номер 3465823, а на ветвях дерева — киноаппарат марки «Конвас» — заводской номер объектива 829461.
Экспертиза установила следующее. Мужчина и шатун заметили друг друга примерно метров с восьмидесяти. Мужчина начал снимать зверя. Затем три раза попытался стрелять в него: на капсюле тройной след бойка. Очевидно понимая, что от шатуна ему все равно не уйти, мужчина снимал медведя до самого момента гибели. Как сообщили с Ленинградской киностудии, куда пленка отсылалась для проявки, последние кадры на пленке — оскаленная пасть медведя. Не потеряв самообладания, погибающий успел закинуть «Конвас» на ветви ели. С целью выяснения принадлежности кинокамеры студиям страны посланы запросы…
