Артур Беккер - Дядя Джимми, индейцы и я
Лето стояло жаркое, комары раздувались от крови. Мой дядя мазал себя вазелином и беспрерывно курил, чтобы таким образом отогнать комаров. В его комнате плавали молочные клубы дыма, сам он сидел в тёмно-синем спортивном костюме — глаза покраснели от недосыпания, трагически - серьёзное лицо имело фиолетовый оттенок — и то и дело повторял, как в наркотическом трансе:
— Это не Польша, Польша выглядит совсем иначе, они врут как вороны, они всё это снимают в студии!
Джимми уверял, что видел по телевизору своего друга Малеца — на победных торжествах «Солидарности»;, на лацкане его пиджака было якобы приколото изображение Богородицы из Ченстохова. Дядя говорил Бэбифейсу:
— Всё это сплошное враньё и обман! Малец, наш поселковый староста, был членом партии, он то и дело мотался в Бискупец и проиграл в покер первому секретарю Балицкому свою дачу на озере Ротфлис. Драный пёс! Наш брат гребёт на вёслах через всю Атлантику в политическую эмиграцию, а этот кашуб вылезает в демократы! Я объявляю забастовку!
Бэбифейс кивал головой И говорил:
— Твои белые братья курят трубку мира — ты тоже не должен больше бастовать!
— Почему же тогда они ничего не сказали мне, краснокожий?! — волновался Джимми. — Ведь как - никак я был первый, кто ввёл в Ротфлисе рыночное хозяйство. За это Ярузельский даже собирался сослать меня в Сибирь! А теперь польское посольство не пришлёт мне даже паршивого приглашения!
Временами мне казалось, что мы вовсе не уезжали в Америку, а продолжаем жить в Ротфлисе, на улице Коперника. А что в нашей жизни так уж сильно изменилось? Разве что Джимми больше не переключает программы телевизора при помощи удилища — в Канаде для этого есть пульт управления. К старым врагам из Москвы и Варшавы присоединились новые — «рабовладелец» Рихард Гржибовский и «эмигрантская банда» из Восточной Европы и Азии, а про Рональда Рейгана он говорил:
— Этому неудачнику не одолеть даже краснокожего! Всё, на что он оказался способен, — это предавать своих собственных людей! И такого америкосы выбрали себе в президенты? Даже русские не такие идиоты!
Для навахо Бэбифейса наступили тяжёлые времена. Он убирал и готовил, но этого было для моего дяди недостаточно. Бэбифейс должен был ещё прочитывать в ежедневных газетах все новости про Польшу и коротко их пересказывать.
— На тебя, по крайней мере, можно положиться! — говорил Джимми своему другу. — Поскольку ты индейский гражданин своего государства и не можешь врать. Белый человек все выражения пишет так, что даже специально обученный ничего не поймет, а ты мне всегда расскажешь чистую правду!
— Я боюсь разочаровать моего брата, — сказал Бэбифейс. — Взять, например, прогноз погоды — его я могу прочитать очень точно: если что не так, я сразу замечаю!
Со мной Джимми вообще больше не разговаривал. Завидев меня, он начинал кашлять и шаркал назад в свою комнату, тяжёлый, как экскаватор. Иногда он хватался за сердце и исторгал польский вздох вместе с ругательством:
— Курва, сердце!
Я начинал беспокоиться за его здоровье, потому что он почти не спал, и даже после выступления в «Принцессе Манор» в конце недели он не валился от усталости в постель и даже не мог успокоиться. Он постоянно был начеку в ожидании скорой гибели мира.
Ночами я призывал моего оракула — Заппу — прийти и подсказать мне, как помочь Джимми, но мои сны были тупее свиного рыла, и от моего покровителя не поступало на мои запросы никакого сообщения. Приходилось упражняться в терпении.
После реконструкции под суши-ресторан в моей комнате появились две дополнительные двери — одна вела на кухню, другая наружу, в сад.
Однажды вечером, дело было в августе, дядя влетел ко мне не постучавшись, полуголый, небритый и с надломленной сигаретой во рту; он огорошенно огляделся и так же быстро вышел, как и вошёл. Но через несколько секунд снова появился через ту же самую дверь и спросил:
— А где тут, собственно, главный вход?
— Но в чём дело, дядя? Что-нибудь случилось? Что-то плохое? — спросил я.
— Ты тут живёшь, как на вокзале, как на проходном дворе! — сказал он и вдруг заплакал: — Ты, безмозглое чудовище! Вместо того чтобы смотреть ужастики, ты бы лучше переключился на CNN! Они же сейчас говорят о нас! Мы первая в мире страна с тремя президентами! Теперь нами будут править лизоблюд Ярузельский, поп Мазовецкий и электрик Валенса! Такой демократии нет даже в Америке!
Мой дядя снова был прежний; он больше не жаловался на боли в сердце, усталости на его лице как не бывало, волнение и возбуждение многих бессонных ночей — всё было разом забыто.
Он схватил свой блокнот для заметок и раскрыл его посередине, где под крупным заголовком «Сконцентрированная мощь Польши» было написано: «Благодаря объединению всех революционных сил мы наконец покончили с красным медведем из Москвы. И я был к этому причастен — благодаря моей современной спутниковой и TV-технике».
Он снова обеими руками поглаживал своё жирное брюхо, этот колоссальный барабан, он скрёб себе грудь — из-за пива и свиных ножек он обладал средними размерами борца сумо — и рвался немедленно осуществить любую идею, любую мысль, которая придёт ему в голову.
Джимми Коронко предложил организовать на нашей улице автокортеж с польскими флагами, с шампанским, с хлопушками и конфетти; он считал, что все в индейском квартале должны узнать, кто победил коммунистов: не товарищ Горбачёв и не ЦРУ, и уж тем более не поселковый староста Малец, а мы — польское Сопротивление!
— Краснокожий! — сказал он Бэбифейсу. — Если бы мне вдруг пришлось сегодня идти на войну, я бы взял с собой только тебя. Ты бесстрашный воин! А наши оба парня — Чак и Теофил — врождённые дезертиры! Они постоянно от всего увиливают! Даже в мирное время!
— Мы поможем вам, белым, чем только сможем! — отвечал ему Бэбифейс.
— Сорри, — сказал я, — но у меня действительно нет никакого желания участвовать в этой дикой автопрогулке через полгорода!
Польский национальный флаг и белый орёл были мне так же чужды, как и хвастливые речи офицеров-пенсионеров, которые приходили к нам в школу на национальные праздники рассказывать о Второй мировой войне, но никогда при этом не упоминали об убитых и о смерти. Они не хотели иметь с этим ничего общего — с безнадёжной борьбой, с принудительными подвигами, с пролитой кровью отчаявшихся и безумных.
Чак же не заставил себя долго упрашивать. Затея Джимми пришлась ему по вкусу: немножко проехаться, покричать и пострелять пробками от шампанского! Тем более — ради хорошего дела. Он сказал:
— Тео! Я тебя не понимаю! Если бы нам, индейцам, отдали назад нашу землю, со всеми правами и властными полномочиями, я бы голову не вешал! Для этого надо быть полным глупцом! Но ты же не идиот, я это точно знаю! Послушай же хоть раз своего дядю! Не так уж он и плох. Он только не знает, как тебе сказать, что он в тебе очень нуждается.
— Всё сплошное враньё! — сказал я. — Этот тип сам был членом партии. А теперь корчит из себя святого страдальца. Глаза бы мои не видели!
Чак позвонил своим старым армейским друзьям Биг Эпплу и Джинджеру:
— Ребята! Мы сейчас к вам заедем! Дядя Джимми сегодня угощает!
— А кто он такой, этот дядя Джимми? — услышал я густой бас на другом конце провода.
Я сдался. С этим ничего нельзя было поделать. Я нехотя оделся, выключил телевизор и видеомагнитофон и неожиданно растерялся, не зная, какой же дверью мне воспользоваться. Я сделал выбор в пользу прямого выхода в сад, где карликовый пони Бэбифейса пасся на газоне, обгладывая всю траву дотла. Безумие заразительно, думал я, так неужто и я стану однажды таким же толстым поляком с усами и с начисто выметенным банковским счётом, как Джимми? Одиноким и без жены? Буду постоянно торчать перед телеком и отслеживать новости со всего мира, как будто речь идёт о моей собственной жизни и смерти? Ужасно! Может, всё дело лишь в возрасте, и со временем я тоже буду сидеть на диване с польским флагом и аэрозолем от комаров, потягивать пиво, жевать сигареты, смотреть новости CNN, ругаться и жаловаться на сердце.
Бэбифейс и Джимми возглавили колонну на «шевроле». Чак и я тащились за ними в темпе улитки.
— Неужто мы так и будем ехать? — спросил Чак. — Мой спортивный автомобиль ко многому привык, но его коробка передач не рассчитана на скорость пешей прогулки!
— Сначала радовался, а теперь жалуется, — сказал я, — такой подход мне нравится больше всего.
Чак улыбнулся:
— Именно это ты и должен был сказать! Хоть немного тебе угодил и повеселил. Чего же ты всё - таки хочешь? Покончить с собой? Сделай харакири-я бы при этом поприсутствовал! Ничего удивительного, что тебе так не везёт с женщинами. Кому нужен депрессивный поляк? Хорошенькие издалека чуют, когда перед ними чокнутый! Уж в этом я разбираюсь. Поверь мне!
