Джек Керуак - Мэгги Кэссиди
Первое состязание — спринт на 30 ярдов. Я с удовлетворением отметил, что негритянской звезды нет в моем забеге, который я выиграл у кучки щеглов, с ветерком. В своем забеге он опередил на несколько ярдов, быстрый, припав чуть ли не к собственным ногам, добежав, весь вытянулся, сграбастав финишную ленточку, а не просто тупой воздух. И вот — великое событие финального забега. Мы даже не посмотрели друг на друга на старте, он слишком передо мной робеет, а меня слишком ошеломляет, точно воины двух разных стран. В глазах у него уверенно тлеет яд, тигриные глаза на честном скалисто-костлявом лице, так вся эта экзотика — просто фермер, в церковь ходит так же, как и ты сам, с отцами, с братьями, как и ты, — все по-честному — Кануцко-феллахский индеец и феллахский негр лицом к лицу бьются на копьях, после чего рушатся оба в высокую траву, борясь за территории, что завывают вокруг. Полин смотрела очень пристально, я видел, как она вся подалась вперед, уперев локти в колени на трибуне, с внимательной улыбкой, врубаясь в эту драму соревнований и всех, кто в ней участвует. Посреди манежа — начальство с секундомерами, таблицами участников, а мы входим в дело как по часам, по графику, и у репортера из лоуэллской «Сан» все записано:
СПРИНТ 30 ЯРДОВ — 1-й (Время: 3,8) —
Дулуоз (Лоуэлл), Смит (Вустер)
2-й забег (Время: 3,7) —
Льюис (Вустер), Казаракис (Лоуэлл)
Финальный забег —
Вот оно — он сделал 3,7 в своем забеге, я в своем 3,8, а это означает разницу в ярд, никаких сомнений нет: скорость у него потрясная. Руки его болтаются вяло и мускулисто с большими черными венами. Уж он-то побьет в барабаны под мой дикий альт.
Мы вышли на линию, вздрагивая от внезапного зябкого порыва воздуха с улицы; проверили сцепку, плюнув на доски, растерли кедами, уперлись одним и пригнулись, словно бы ползти, но на больших и указательных пальцах. Проверили, как колени сгибаются, покачались, хорошо ли балансируем. Зрители наблюдали безумие гонщиков — бегунов, точно греческих спартанцев — и Сократово молчание пало на толпу, когда стартер поднял пистолет. К моему великому изумлению, краем глаза я заметил, что цветной парнишка распростерся на полу чуть не лежа — не стартовая позиция, а фантастика, нечто невозможно современное, подводное и подземное, точно боп, точно новый жест поколения. Имитация великого Бена Джонсона [49], который пробежал 60 ярдов ровно за 6 секунд, а этот пацан из вустерских трущоб совершенно ополоумел, если копирует того, кто непостижимо побил мировой рекорд на 0,2 секунды, сказочного призрачного спринтера, негра из Коламбии в конце 30-х годов. Гораздо позже в жизни я увижу американских негритянских пареньков, что слизывают с Чарли Паркера [50] и на уличных углах называют себя Птицей, и там будет то же самое — сынок этого жеста раннего боп-поколения, как я безмерно понял, когда увидел такое в первый раз. Мы покачались на задумчивых пальцах на самой грани взрыва факта, бум, когда мысль о беге крахом рушится в сам бег, старт спринта. Мой дружбан — чье имя уже несколько мною забылось, какое-то негритянское имя непостижимой анонимности и унижения — Джон Генри Льюис, вот как его звали — он рванул поперед пистолета, и мы все ринулись на фальстарт, но притормозили, когда пистолет щелчком вернул нас на место, он впереди всех — Мы перегруппировались к мысленным мукам нового старта. Я присел, увидел его слева от себя и ниже, он легко подвис, готовясь взлететь от пола — и как я и предсказывал, у меня самого в уме лишь абсолютная уверенность что стартер выстрелит он выстрелил но меня там уже не было. Я летел, к счастью по правилам, едва-едва не обогнав пистолет — никто этого не понял, кроме меня и стартера, а стартером был Джо Гэррити, который мог определить, кто на пистолет прыгает, когда это не по правилам, и был негибок (то есть не жульничал) в своем знании, жалости и чувстве долга. Я полетел впереди моего негра, моего Джима, глаза полузакрыты, чтобы не видеть ужаса его черной кожи у своей груди, и врезался в ленточку с хорошим опережением, но едва ли начав ощущать, как он меня догоняет, поскольку он слишком поздно набрал ошеломленную скорость и знал, что его в любом случае побили, к тому же — разумом. Остальные тоже не совсем вылетели — Джон Казаракис, который только-только начал приходить к осознанию того, какой он замечательный спортсмен, висел на хвосте у Джона Льюиса, отставая на каких-нибудь полдюйма, от меня — на фут, и тоже нагонял. Но мой мускулистый очертя голову рывок разгромил тощих демонов скорости все равно, и единственно — силой воли. Это как когда я видел, как Билли Карр бежал так быстро, что споткнулся на бегу и как-то удержался в воздухе, потом снова обрел под собой ноги и буквально швырнул себя по воздуху на финишную ленточку, сплошная мускулатура и белая мощь, 3,5, разбив всех великих спринтеров колледжа, когда сам в старших классах учился… Билли Карр после этого отправился в Нотр-Дам, что для Лоуэлла блистал неким таинственным богатством, таящимся в густых кронах особняков на Андовер-стрит зимней ночью золотых домашних огоньков, летом — славные девчонки заканчивают школу и прогуливаются под кружавчиками ветвей в печалях уличных фонарей за кустами, по аллейкам, меж железных оград, под надутыми губками — платочки…
Мою победу над Джоном Льюисом приняли аплодисментами, а сам я воспринял ее с трепетом — когда отскочил от мата, прислоненного к стене, украдкой глянул на Джона и поймал лишь белки его глаз, что уступали свою победу в забеге мне. Он даже покачал головой и что-то мне сказал, типа «Чувак, ты» или «Ч-черт», и мы вместе рассмеялись, идя назад.
Уже устанавливали барьеры на 35 ярдов, суета, болтовня, репортеры впечатывают результаты:
СПРИНТ 30 ЯРДОВ — Финальный забег (Время: 3,7) —
Дулуоз (Лоуэлл), Льюис (Вустер), Казаракис (Лоуэлл)
Полин замахала мне; Па показал пальцами о’кей. Я победил в себе призрака. «Ах, — думал я, — вот Ма обрадуется — увидит, что бегаю, и в учебе стараюсь, в общем, все у меня как надо. И скажет сама себе: „Bon, Ти-Жан своим делом занялся, да и уроки хорошо делает“. — И я смогу сидеть дома на стуле весь день и ни слова не говорить потому что воскресенье — Побеждаем-то мы дома». И увидел я отца своего с радостью. «Погляди на его широченную довольную ухмылку — вон разговаривает с соседом — Враги отца моего! — они сегодня вечером далеко, не близко — тайна их сегодня зубов у меня не вырвет — а то, что мы не знаем их в лицо, и места их не знаем, и злобной степени их безразличия к нам — Да мы их похороним поглубже, еще и полночь не пробьет». Мысли мои неслись падучими звездами. В глазах у себя видел я посреди всего этого мира темные уголки на полу моего дома, где прятались мои кошки, карлики мои, куда совал я свое безумное лицо дождливым днем, когда не надо в школу, когда я действительно грезил о бессмертии, о здравии крови моей и семейства, вот тоже пугающая тайна. Я верил в доски уголка; знал, что земля, улицы, полы и тени жизни святы — как Гостия — серая грязная Гостия интересной реальности (будто мост в Орлеане) серого дыма людей и вещей, где я снищу себе честь настолько великую, что отец мой со своими старыми пальто, скромной шляпой посмотрит на меня в иной, обнебееенной жизни, как смотрят на человека, и говорить мы с ним будем о редком — «Ти Нин прочтет об этом в газете, сестренка моя — покажет своим друзьям — Елоза прочтет об этом завтра утром, когда встанет идти в церковь — Скотти — Джи-Джей — Винни —»
«И Мэгги —»
«Я победил скоростного Neigre [51] из Вустера — и он, он вернется к себе в Вустер — может, и не станет рассказывать об этом, но будет знать, что в Лоуэлле парни из переулочков и с каменных улиц бегают как демоны, пусть имя Лоуэлла громыхает у них в сердцах после такого — что в мире, там, где имя Лоуэлла, братья мальчишек этих и безумцы швыряют себя с воем в этот смертный океан… братья, мальчишки, волки северные». (Все эти мысли думались на французском, почти что непереводимы.)
Я видел все коньки крыш Лоуэлла и Вустера в своей победе, в идеях, ощущениях. Мне в зоб забили поэта. В невинности своей я был экстатически безумен. Радости познал не по имени, но по тому, как пересекали они мою запекшуюся грудь жаркой крови и исчезали неназванными, неведомыми, не связанными с мыслями остальных, но упорядоченные таким же образом, а следовательно — похожие на мысли этого негра, пристальные, нормальные. Это позже по нам грохнули радарными машинками с небес, чтобы все чувства нам спутать. Хватит уже про невоздержанность Рембо! Я плакал, вспоминая прекрасные лица жизни в тот вечер.
35 ярдов с препятствиями я тоже выиграл, вылетев на старте впереди Льюиса на ту же самую белую вспышку доли секунды — перемахнул все барьеры в безумной тревоге, посчитавшись с забегом, только пятки от досок отлетали, нацелившись строго по прямой. Меня самого это изумило больше, чем кого-либо и Джона Генри Льюиса. И впервые в жизни я сделал 4,6 и даже начал подумывать, не стал ли я ни с того ни с сего великим бегуном.
