Илья Суслов - Прошлогодний снег
Картина кончилась, все повалили из зала. Владимир Николаевич сказал:
— Как чудесно, какая замечательная лента. Можно я вас провожу, Нина?
Нина усмехнулась и сказала:
— У меня есть еще полчаса. Если хотите, проводите меня на Суворовский бульвар. Там меня ждут.
Владимир Николаевич так возмутился, так возмутился, что просто, просто… Ну как так можно издеваться над человеком? Ведь это… Это… ну слов нет… Ну что это такое?.. Я своими руками должен отвести ее на свидание… Ну уж простите… Есть предел всему… У меня тоже есть гордость…
— Хорошо, — сказал он, побледнев и сжав губы. — Я провожу вас на ваше свидание.
Они шли по Суворовскому бульвару, и он говорил, говорил, говорил… А она улыбалась и вставляла свои замечания, острые и смешные. А он говорил, говорил, говорил.
— Ну вот, — сказала она, — вот мы и пришли. Спасибо, что проводили.
Со скамейки встал долговязый технолог и, укоризненно покачав головой, постучал пальцем по циферблату часов.
— До свиданья, — сказала Нина, и она пошла со своим технологом.
— Нина, — вдруг сказал Владимир Николаевич, — так вы не забыли, что через пять дней у нас свадьба? — и, повернувшись, пошел в другую сторону.
Челюсть у технолога отвисла, он ошеломленно смотрел вслед Владимиру Николаевичу. Наверное, это было смешно, потому что Нина засмеялась.
«Технологи! — зло думал Владимир Николаевич. — Ну что она нашла в этих технологах? Подумаешь, технологи…».
— Ну что, устал? — спросила тетка в тулупе. — Ишь ты, как шагаешь. Садись, она вроде ничего. В крайности, я сойду.
— Ну что вы, не беспокойтесь, — сказал Владимир Николаевич, — я уж как-то приноровился. Далеко еще?
— Не, не очень, верст двенадцать. А то садись. Ей-Богу, садись, совестно чего-то… И кобылка вроде трёхает, авось не упадет. А? Садись, солдатик…
— Ничего! Почту каждый день возите?
— Ну что ты, каждый… В неделю два раза. Бабы-то ждут. Письма, посылки, похоронки… Голодно ведь… Да и без мужиков невозможно…
…Владимир Николаевич не выдержал. На второй день он пошел в отдел кадров, взял адрес Нины и написал ей письмо: «Нина, Нина, Нина… Позвоните мне. Вы мне очень, очень нужны…». Через два дня она позвонила.
— Вы мне писали, не отпирайтесь, — сказала она.
— Я не отпираюсь, — задрожав, сказал Владимир Николаевич.
Двадцатого июня они расписались.
Двадцать четвертого июня Владимир Николаевич пришел в военкомат.
— Рота, смирно!
— Товарищи красноармейцы! Наша часть особого назначения будет защищать Москву до последней капли крови. Сейчас наши войска защищают подступы к столице нашей Родины. Наша задача — в случае прорыва немцев к Москве — сделать каждый дом крепостью.
Взводу Владимира Николаевича достался дом на Первой Мещанской улице. Он очень удобно выходил на три стороны и контролировал Сретенку, Колхозную площадь и Грохольский переулок.
— Неужели до того дойдет? — шепнул Владимиру Николаевичу Володька Лебешев. — Фрицы в Москве, с ума сойти…
— Мы уверены, что Красная Армия остановит врага у ворот Москвы, но войска НКВД должны быть готовы к любой неожиданности. По казармам!
…Впереди показалась деревня.
— Это наша? — с надеждой спросил Владимир Николаевич.
— Нет, это еще Гороховка, — сказала тетка в тулупе, — нам еще кандехать дай Бог! Садись, говорю, в телегу…
Из домов высыпали женщины, торопливо завязывая на головах платки. Они стояли у крылец и заборов и напряженно вглядывались во Владимира Николаевича: чей идет? Они молча смотрели из-под руки и не отводили взгляда, когда Владимир Николаевич неуверенно и тихо говорил: «Здравствуйте…»
Они были все разные, эти женщины, — молодые и старые, городские и деревенские, в серых платках и белых пуховых шапочках, в валенках и в легких летних туфельках, в телогрейках и осенних пальто, накинутых на плечи. Некоторые прижимали к себе притихших детей. И все они молча смотрели в спину Владимира Николаевича, угловато шагавшего вслед телеге в своей длинной нескладной шинели и кирзовых сапогах.
— Здравствуйте, — тихо говорил он, — здравствуйте…
— …Здравствуйте, товарищи, — сказал капитан Шулеко, входя в казарму. — Вот тут у нас новенькие: прошу любить и жаловать. Кто обидит — голову снесу! Они пока в гражданском будут.
Новенькие были немолодые и озорные.
С ними занимался сам капитан Шулеко. Он гонял их по плацу, обучал строевой и ласково ругал матом. Новенькие не обижались. Жили они отдельно и, когда к ним подходили солдаты, замолкали.
— Ну как, трудно вам, братцы? — спрашивал Володька Лебешев.
— Ничего, жить можно, — говорили новенькие.
…Ночью была боевая тревога. Дивизию погрузили в теплушки и повезли на Кавказ. Остановок не было. Другие поезда послушно уступали дорогу.
«Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — пел Володька Лебешев. Он никогда не был на море и мечтал искупаться.
«Знаешь, — говорил он Владимиру Николаевичу, — всю жизнь мечтал поехать на Черное море. Я уж и денег накопил — у меня в августе должен был отпуск быть — ан нет! Гитлер помешал, гадюка! Ну, думаю, после войны съезжу. Гляди, как повезло, война еще не кончилась, а я уже на море. А ты говоришь… Я еще в Париж съезжу, посмотрю, как французский пролетариат живет…».
«А в остальном, прекрасная маркиза.
Все хорошо, все хорошо…».
Поезд остановился в степи. Солдат построили и зачитали приказ: «За измену Родине и пособничество врагу жители области будут переселены в другие районы страны… Операция должна быть проведена за два часа… Руководство возлагается на уполномоченных офицеров».
Из вагона вышли новенькие. Они и впрямь были, как новенькие. Подполковники, майоры, капитаны.
— Видал, — восхищенно сказал Володька Лебешев. — Вот это конспирация. Прямо, как в кино.
Рота Владимира Николаевича подошла к темной деревушке, прилепившейся к подножию горы. Подполковник из «новеньких» дал последние указания: солдаты входят в дом, читают приказ и предлагают жителям в течение двух часов собрать все наиболее ценные вещи, которые можно взять с собой. Через два часа все жители должны быть погружены в вагоны, которые отвезут их к месту назначения.
Владимир Николаевич, Володька Лебешев и еще два солдата постучали в крайний дом. Дверь не открывали. Солдаты постучали сильнее. Старческий голос за дверью что-то спросил не по-русски.
— Открывай, открывай, мамаша, свои — крикнул Володька Лебешев.
За дверью зашептались, потом загремели засовы, маленькая старушка испуганно выглянула из-за двери и, увидев солдат с автоматами, что-то крикнула в комнату.
Владимир Николаевич вошел в дверь, солдаты зажгли фонари и осветили некрашеные глиняные стены, маленькое слепое окошко, глиняный пол, старика в белье, за которого спряталась старушка, двух черноглазых детишек, таращивших сонные глаза.
— Они по-русски-то умеют? — спросил оробевший Володька Лебешев.
— Можем, можем, — глухо сказал старик.
Владимир Николаевич достал приказ и извиняющимся голосом прочел его.
— Там хорошо будет, — неожиданно добавил он от себя. — Вы не беспокойтесь, пожалуйста.
Он смотрел на старушку, и его охватывала нестерпимая жалость. Куда она поедет из этой своей мазанки? Он ожидал плача, криков, уговоров…
— Это нас со старухой или всех?.. — спросил старик.
— Всех, — успокаивающе сказал Володька Лебешев, — вы не волнуйтесь, батя, это всех так. Приказ такой вышел…
Солдаты вышли на крыльцо, чиркнули спичками, затянулись.
— Фу ты, елки, — сказал Володька. — А если б мою мать…
— Не болтай! — угрюмо сказал солдат с фонарем. — Предатели они, понял?
— Да это я понял, — угрюмо протянул Володька.
Через два часа по дороге потянулись жители. Солдаты стояли по обочинам и смотрели, как они тащили на себе мешки с вещами, какие-то патефоны, доски, тряпье, заколотых баранов, ревущих детей, зеркала. Человек в очках нес глобус. В степи, сколько хватало глаз, стояли товарные составы. Со всех сторон по дорогам, по степи, по траве шли люди с узлами и без. А вот и старик со старухой, за юбку которой держатся детишки. Они молча бредут мимо Владимира Николаевича.
— До свидания, — тихо говорит Владимир Николаевич.
— До свидания, — говорит старик и горько усмехается..
— Хорошо! — сказал подполковник из «новеньких». — Операция прошла хорошо. Каждый солдат получит десять суток отпуска…
… — Давай, я слезу, — говорит тетка в тулупе. — Вишь, проклятущая, захромала, чтоб ей ни дна ни покрышки. А ты сиди. Сиди, говорю, ноги-то не казенные. Ишь, задумался. Может, спишь?
— Нет, не сплю. Так…
Владимир Николаевич очень устал, ноги его одеревенели и замерзли.
Стало совсем темно.
