Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе
— Вот ведь как! Жить стараемся хорошо, красиво, а ложимся в гроб, сколоченный из какого попало дерьма! Эго что же за философия такая?!.
Петр скептически пожал плечами. Хотел сказать, мол, когда человек умрет, какая разница, в какой гроб его положат? Но не сказал, промолчал. И хорошо сделал. Потому что, поразмыслив на обратном пуги над словами ученого, он почувствовал некую жуткую суть пренебрежения к человеку. Действительно, какой‑то могильный цинизм был в том, что на изделия для похоронного ритуала пускались самые что ни есть дрянные отходы. Неужели человек за всю свою жизнь не заслужил того, чтобы похоронить его с достоинством? Неужели его деяния столь мизерны, жизнь его столь ничтожна, что он большего и не заслуживает?..
Этот ученый начинал ему нравиться. И вообще у него вдруг как бы глаза открылись на здешнюю их нескладную действительность. Он стал тайком осматриваться критически и видел вокруг, в самом деле, вопиющую неустроенность и убогость. Эти горы опилок, что сразу за цехом ширпотреба. (Они в сухую погоду самовозгораются и каждый раз в этом случае он должен вызывать пожарную машину.) А заброшенные почему‑то. сушильные камеры, где мальчишки устроили отхожее место?!.. Из деликатных соображений Петр повел ученого в обратный путь не по до роге, на которой тонут по «брюхо» даже трактора, а вывел на шпалы железнодорожного тупика, где можно было пройти, не увязнув.
Вдоль тупика, тут и там, где на подкладках, а где прямо на земле кисли под дождями и снегами, рассыхались на солнце, видно, уже не один год, большие ящики с поблекшей заводской маркировкой. Видно, оборудование какое‑то.
— Это что за ненужный хлам, так тщательно упакованный и брошенный? — как бы между прочим поинтересовался ученый.
— Не хлам, а станки с числовым программным устройством! — не без доли гордости ответил Петр. — Тридцать тыщ каждый!..
Ученый взглянул на. него насмешливо, хмыкнул скептически. И тут Петр понял, что не гордиться надо, а возмущаться.
Некоторое время шли молча. Петр, стараясь поспеть за ученым, отчаянно скрипел протезом.
— А это наша комната отдыха, — кивнул он на старого образца железнодорожный пассажирский вагон, поставленный вместо колес на деревянный фундамент. — А там — котлопункт. Давайте пообедаем, — предложил он. — А то потом придется в очереди стоять.
Возле столовой, которую Петр назвал котлопункгом, их ждал в приподнятом настроении Гугу. Он широко облизывался и нетерпеливо перебирал лапами.
— А это мой помощник, — представил его Петр ученому. — Зовут его Гугу, а еще — Хороший.
— Хороший? — удивился ученый. — Хотя и в самом деле — приятный пес. А почему Гугу?
И Гугу, будто понимая, о чем идет речь, протрубил добродушно: «Гу! Гу!»
— Вот и представился! — Петр потрепал пса за необъятную холку. — Хороший пес. А Гугу — потому, что вместо «гав — гав», слышали, как у него получается? — «Гу! Гу!» Вот и вся хитрость.
— Действительно! — умиленно согласился ученый и перевел взгляд на веселенькое здание столовой. Новое здание с широкими светлыми окнами, с выкрашенным в голубой цвет тамбуром. Дверь гостеприимно распахнута.
На кухне хозяйничали две женщины. Упитанные, быстроглазые, с заголенными руками. Одна хлопотала у пли ты, на которой исходили паром кастрюли и свирепо шипели сковородки. Другая мельтешила в широком раздаточном окошке. Приветливо улыбалась, тянулась услужливым взглядом к вошедшим: вам чего?
Съели по борщу, по куску курицы, запили компотом. Косточки Петр старательно собрал в горсть и вынес на улицу Гугу.
— А ничего, — сказал ученый, — сытно и дешево. Правда, в борщ уксусу набухали, не пожалели. И капуста шмотьями. И вообще, кроме капусты, по — моему, в борще больше ничего нет. А?
Петр промолчал.
— А вы что, были в Сибири в заключении? — вдруг спросил ученый.
— С чего вы взяли? Почему в заключении?
— Значит, не были. Извините. А почему тогда «котлопункт»?
— Так у нас называют. Вообще в лесной промышленности… — и Петр пустился в рассуждения о том, что лесная промышленность — это не столько заготавливающая, сколько добывающая промышленность. Потому что тяжелый труд под открытым небом, в особых условиях. Идет разработка природного сырья. И как вывод отсюда — оплата рабочих по крайней мере должна быть как в добывающей промышленности…
Петр почувствовал раскованность и готов был развернуть целую концепцию в пользу лесозаготовителей, но ученый быстро согласился:
— Я с вами абсолютно согласен! Труд лесозаготовителя — особый труд. Это пора понять нашему правительству. Но, к сожалению, они там мыслят еще категориями, которые идут от сталинских времен, когда на лесозаготовки посылали осужденный люд. Оттуда и пошли словечки типа барак, тошниловка, котлопункт, вкалывать, баланда… Был я в Сибири семь лет, работал в лесной промышленности, знаю…
— Я тоже в Сибири был, — запоздало признался Петр.
Ученый покивал задумчиво головой, поглядывая по сторонам — на рабочих, потянувшихся в столовую. На мужчин, запорошенных опилками и даже не пытавшихся отряхнуться перед дверью в столовую, на женщин в широченных спецовках. Что‑то невеселое думал он в этот момент, потому что на его худощавом лице лежала тень мрачноватой усталости.
Из столовой выходили красные, потные. Кто дожевывал, кто в зубах ковырялся. Шли мимо, по своим цехам. Некоторые заворачивали в комнату — вагон. К Петру с ученым подошла краснощекая мастер с разделки. Румянец у нее какой‑то коричневатый. Ученый догляделся.
— Что это у вас румянец такой?..
— Обморозила когда‑то щеки.
— А — а-а!
— Можно вопрос? — женщина заслонилась рукой от яркого солнца, улыбнулась, обнаружив щербатые с гнильцой зубы.
— Вас как зовут? — склонился к ней ученый.
— Зоя Ветрова.
— Давайте ваш вопрос, Зоя Ветрова.
— Кое‑кто из рабочих хочет послушать вас, можно?
— Конечно.
Из будки — вагона выглянул начальник, махнул рукой.
— Можно начинать!
Начал ученый с вопроса:
— Скажите мне, дорогие товарищи, вы любите свою работу?
— Черта лысого! — выкрикнула за всех женщина грубого вида.
— А вы побудьте на сквозняках! Летом еще ничего, а зимой?! Полазьте по этой грязюке!.. Вы видели, что творится у нас здесь? Уже половина лета прошла, а грязь от зимы еще не высохла. И вообще — здесь гиблое место.
— Ну уж и гиблое, — подал голос начальник. — Ты, Немоляева, пошла бы в лес, там поработала.
— Не пугайте меня. Работала! Знаю…
— Ну понеслась душа в рай, — крякнул у самой двери мужик в резиновых сапогах. Смял жесткими пальцами полупогасший окурок и поднял руку, словно школьник. — Можно сказать?.. Вот нащет работы. Работа чего? Работа как работа. А вот вы станки наши поглядите. Их еще в пятьдесят седьмом году поставили и до сих пор они крутятся. На них уже живого места нет! От заводских деталей только станина и осталась — остальное ручная работа. Сколько можно? Отсюда и любовь к работе…
Петр поднял было руку, прося слово. Но на него зашикали:
— Ты помолчи, Петр. Твое дело — досматривай себе.
— А мне можно вопрос? — тихо молвил ученый в наступившей тишине. — Вот вам… — кивнул он мужику в резиновых сапогах. — А почему до сих пор не поставили новое оборудование?
Мужик в резиновых сапогах аж поперхнулся — до того вопрос ученого выглядел наивно но его разумению.
— Нет, нет! Вы мне скажите, — напористо продолжал ученый. — Почему вы не заменяете старое оборудование на новое? Новые станки стоят у вас под дверью. Некоторые еще упакованные даже, а некоторые уже раскурочены.
— Так хы! — рабочий в резиновых сапогах Как‑то смешался, погас. Достал из кармана пачку «Примы» и неуклюже стал выковыривать из нее сигарету. — Так это же какие станки!
— Какие?
— Им же цена каждому тридцать тыщ!
— Ну и…
— И на ём программное устройство. Это ж подохнуть можно, пока его освоишь!
— А вы хотели бы ДИП — «догнать и перегнать». На них не догонишь уже и не перегонишь.
— Это же переучиваться надо!.. — не сбавлял тон рабочий.
— Конечно.
— А на хрена мне переучиваться, когда до пенсии три года осталось?
— А хотя бы для того, чтоб опыт передать сынам, внукам, которые вам на смену придут. А как же? Как жить‑то дальше будем?
— Вам хорошо говорить. Вы там в городе, в чистеньком… А здесь… В магазин зайдешь — ни черта нет.
— Как работаем, так и живем…
Рабочий в резиновых сапогах круто развернулся и вывалился за дверь.
— Пошел ты!..
За ним потянулся еще кое‑кто. Но больше осталось.
— Ну вот, — сказал ученый, — а теперь о том, с чем мы приехали сюда к вам.
И он смело, местами даже слишком смело, как показалось Петру, охарактеризовал обстановку в стране. Поделился своими соображениями, почему не складываются в стране дела и что, по его мнению, надо сделать, чтобы выправить положение. Все очень просто — мы разучились работать, разучились быть рачительными хозяевами. А почему? Потому что весь смысл труда сводится к зарплате. Сколько кому выведут зарплаты. Не сколько человек заработает, а сколько выведут. И люди перестали думать о том, что он сделал за смену, а стали думать о том, как «выбить» зарплату. Потерян смысл труда. Отсюда все беды. Он даже прошелся язвительно по известному каждому школьнику принципу: «От каждого по способности — каждому по труду». У кого одни только способности. А у кого труд? Ему платят за способность горлом брать, а трудиться кто будет?..
