Наталия Роллечек - Избранницы
Йоася и Владка с радостными возгласами бросились к двери, отталкивая прижатую к стене Зоську. За ними побежали и остальные девчата. А спустя минуту через одну дверь под триумфальные выкрики воспитанниц дежурные вносили кастрюлю с какао, а через другую выносили потерявшую сознание Зоську. Она вся содрогалась от эпилептических конвульсий.
На полу в трапезной осталась кучка разбросанных картофелин — величественное свидетельство бескорыстного Зоськиного подвига.
Воровство, совершенное в карнавальную ночь, обострило неприязненные отношения между матушкой и сестрой Алоизой с новой силой. Сестра Алоиза упрекала матушку в отсутствии твердости по отношению к воспитанницам, в достойной осуждения — учитывая нашу спесивость — мягкотелости и податливости. А настоятельница выговаривала сестре Алоизе за то, что та убедила ее забрать старших девушек из вечерней школы, чем оттолкнула от монастыря несколько лучших и постоянных клиентов белошвейной мастерской, которые опекали приют от лица женского комитета общества святого Викентия.
— Было самое время, — говорила возбужденным голосом сестра Алоиза, — чтобы пресечь зло, которое вело свое начало от посещения девушками школы совместного обучения. Разве случай с Рузей не открыл матушке глаза на положение вещей?
И сестра Алоиза убежденно, страстно бросала матушке-настоятельнице обвинения в том, что она легкомысленно согласилась на проведение вечеринки евхаристичной молодежи — вечеринки, которая завершилась скандальным выступлением двух голых воспитанниц, "рыцарей господа Христа", и бесстыдной кражей, какой монастырь не видывал многие годы.
— Еще хуже самой кражи был тот факт, что сестра-воспитательница, — выдавила из себя матушка дрогнувшим голосом, — позволила себе оскорбление ксендза-катехеты публичным обвинением в воровстве кого-то из воспитанников ксендза…
— …А матушка-настоятельница по непонятным для нас причинам предпочитает обвинять собственных воспитанниц, нежели потревожить впечатлительную душу ксендза-катехеты…
Удар попал в цель, потому что в тот же вечер у матушки случился опасный приступ печени.
Конфликт обострился еще более с того момента, когда хоровые сестры разделились на два лагеря: сторонниц и противниц матушки-настоятельницы. Благодаря этому сестра Алоиза сблизилась с сестрой-свинаркой, поскольку эта легкомысленная конверская монахиня первой высказала во всеуслышание подозрение в воровстве со стороны гостей приюта на карнавальном вечере. Пожимая от удивления плечами, глядели мы, как эти две монахини, еще совсем недавно отдаленные друг от друга более, чем луна от земли, прогуливаются во время рекреации по коридору. Зато матушка оказывала явные знаки внимания сестре Зеноне, старой конверской монахине, которую не любила сестра Алоиза за ту привязанность, коей награждали ее наши малышки. Сестра Дорота жаловалась на сестру Юзефу, стоявшую на стороне настоятельницы, что та взваливает на нее всю работу, оберегая сестру Зенону от трудов. В монастыре поднялась суматоха, поскольку одни монахини. брали под защиту сестру Дороту, другие — сестру Зенону.
Мы подметали двор, когда к нам примчалась Владка,
— Ксендз разругался с матушкой!
— Не может быть, — пролепетала я. — Ведь именно матушка защищала мальчишек!
— Да, так, но кто-то ему сказал, что сестры подозревают "рыцарей" в краже требника и ограблении кружек для пожертвований. Ксендз страшно рассердился. "Они озорники, но не воры! — закричал он. — Лучше бы матушка-настоятельница обратила больше внимания на своих овечек!" И потом он еще добавил, что отказывается руководить "Евхаристичной Круцьятой", так как скоро уезжает.
— Ах, какой это будет удар для матушки! — заломила руки Зуля. — Она так любила подавать ксендзу кушанья.
Ксендз-катехета появился в монастыре, как всегда, в воскресенье, чтобы отслужить молебен в нашей часовне.
За полчаса до богослужения я встретила в коридоре Сабину, которая несла из белошвейной мастерской блюдо с нетронутыми кушаньями. На нем стояли два бокала: один — с кофе, а другой — с молоком, тарелка с четырьмя ломтиками ржаного хлеба, четырьмя кусочками масла и двумя кусочками сыра.
— Ксендз даже не притронулся ни к чему. Сказал, что очень торопится, и ушел, — пояснила Сабина.
С недоверием поглядела я на скромный завтрак.
— Матушка и в самом деле ничего больше не положила на блюдо?
— Нет. Даю слово…
Я кивнула головой и пошла своей дорогой, обогащенная еще одним уроком из области тонких человеческих чувств.
Вскоре после этого происшествия ксендз уехал. Неблагодарные, мы быстро вычеркнули его из своей памяти, хотя только его щедрости обязаны мы тем, что единственный раз за все время пребывания в приюте наелись досыта.
* * *
— Когда наступает пасха, то меня охватывает радость — значит, весна уже совсем близко, — говорила Казя, очищая забрызганные грязью туфли. — Не люблю зимы. Однако весною голод еще заметнее. Знаешь, — добавила она, понижая голос и обращаясь ко мне, — половина картофеля сгнила в подвале. Матушка ходит расстроенная: запасов хватит только на две недели.
— Поедете за квестой.
— А что из того? Весною гуралы сами нищенствуют. Если мы даже и поедем, так ничего не выклянчим.
— Белошвейки заработают.
— Думаешь, это так легко! На нашей улице одна вдова основала такую же мастерскую. Да где там — такую же: там есть зеркала, кресла, журналы мод. А у нас одни только святые образа. Половина клиенток перебежала теперь к вдове. У нас остались одни лишь старые девы, а они-то как раз платят меньше всех. Вот как белошвейная мастерская обанкротится, то уж и не знаю, что тогда будет. Разве что помрем с голоду.
В коридоре у окна мы заметили матушку-настоятельницу. Она вертела в руках портмоне, потом вынула из него бумажку, разгладила ее, вздохнула и снова спрятала.
Сестра Юзефа ходила нахмуренная. Из четырех машин, стоявших в мастерской, три не работали. На прялке, на кроснах, на деревянных рамах для стежки одеял лежал слой пыли. Безработные швеи штопали и латали старые половики. Угроза, нависшая над белошвейной мастерской, приняла размеры настоящей катастрофы, когда в течение только одного дня несколько самых щедрых клиенток взяли обратно свои заказы. На робкий вопрос сестры Юзефы, почему они это делают, одна из них отрезала: "Ох, кажется мне, что ваши работницы очень измучены. Бедняжки, они выглядят так плохо. Видно, у вас большие заказы и девушки слишком много трудятся. Нужно дать им отдых. А, кстати говоря, христианская справедливость велит и другим дать заработать".
Безропотно ели девчата на ужин совершенно постную кукурузную кашу. А на завтрак — один лишь черный кофе.
Казя, поднося к губам кружку, понимающе подмигивала нам.
— Элегантные пани пьют черный кофе после полудня, ну, а мы можем пить его и утром, — верно?
У нас создалось впечатление, что монахини, как хоровые, так и конверские, ожидают каких-то решительных действий с нашей стороны, которые предотвратили бы катастрофу. Напуганные молчанием швейных машин в мастерской, они стали доверять более нашей предприимчивости, чем монастырским обычаям. Недостаточно мужественные для того, чтобы ждать, доверяясь лишь милости божьей, они пытаются, в свою очередь, обращаться к нашей хитрости. Охваченные паникой, они ищут выхода из положения в нашей смекалке и инициативе.
В один из этих тяжелых дней Сабина ворвалась с громким криком на веранду, где матушка-настоятельница обрывала с гортензий засохшие листья.
— Какой-то гурал хочет продать мешок брюквы и корзину моркови. Сказал, что для сирот отдаст их дешевле. Он ждет на дворе. Матушка ведь купит, верно?
Привлеченные криком Сабины, мы столпились на веранде.
Морковь, а еще более — брюква хорошо набивают голодные желудки. Лишь бы овощи разварить как следует и посыпать мукой. Может быть, даже — ржаной. С надеждой всматривались мы в лицо настоятельницы.
— Моркови уже нет в подвале, — многозначительно заметила Йоася.
— Сегодня не купим, — порывисто прервала ее матушка. — Скажите ему, чтобы уезжал.
Но сироты не думали сдаваться.
— Если не купим сегодня, то когда же? Он ведь не будет дожидаться нас. А если бы мы даже и поехали за квестой, то еще не известно, привезли бы хоть мешок картофеля. Пусть матушка купит. Мы выторгуем.
— Мы можем сказать, что ежедневно будем за него молиться, — заявила Зоська. — Он немного пьян и не будет долго торговаться.
— Я скажу ему, что буду поститься за него, — великодушно предложила Владка, готовая к самопожертвованию.
— Нет, нет… — матушка покраснела, — это невозможно.
Однако девчонки уже не слушали ее. Сабина, Владка, Геля выбежали на двор. Через минуту они вернулись, таща огромный мешок. Владка, вспотевшая и запыхавшаяся, начала развязывать мешок, приговаривая:
