Оливия Агостини - Ржавчина в крови
В августе актёры на время разъехались кто куда. Мы расстались всего на неделю, условившись встретиться утром двадцать третьего в холле той же римской гостиницы, где останавливались в прошлый раз.
Китти уехала в Версилию, вернее в Форте деи Марми, где жил её друг, с которым они договорились о встрече, — наконец-то она покупается в итальянском море. Я посоветовал ей, однако, не загорать, не мог же я увидеть её обгорелой на солнце. В последних сценах, когда приближается трагедия, нам нужна бледная, измученная синьора Капулетти, ну самое большее — с покрасневшими от слёз глазами.
— Don’t you worry![134] — заверила она меня со ступеньки вагона, целуя в щёку.
Ален вернулся в Лондон, на прослушивание. Там искали актёра на роль Роберта Грейвса в фильме о Первой мировой войне, агент посоветовал ему не теряться при своём внешнем сходстве с писателем: такой же приплюснутый нос и такие же курчавые волосы. Мы все пожелали Алену успеха, скрестили пальцы и сказали, что ждём хороших известии.
Джеральд тоже вернулся в Англию, где у него были дела: он организовывал какой-то спектакль в Вест-Энде. Чемодан его заполняли бутылки с вином, старательно упакованные, чтобы не разбились. Он попрощался со мной, помахав газетой, где были напечатаны рассуждения журналиста, приезжавшего к нам на съёмки в Монтемерано, фотографии двух актёров между колонками текста, а в углу поместился ещё и снимок Андреа, такого забавного.
Бруно вернулся в Рим, чтобы записать новую музыку для фильма и сделать аранжировку некоторых частей. Он подвёз туда и Леду с Федерико, которые вместо отдыха решили начать монтаж фильма. Я сказал, что присоединюсь к ним, но сначала мне нужно побыть с Эвелин и Лавинией.
Возникло новое осложнение: на завтра пришёлся день рождения Френсиса, и Лавиния попросила меня уговорить мать не уезжать сразу же, чтобы она могла провести этот день с Френни, потом он встретится с родителями, которые повезут его на Лазурный Берег к каким-то родственникам, думаю, но сейчас не помню точно. Им уже трудно расстаться на неделю, и хотелось хотя бы в этот день побыть вместе.
По правде говоря, ей не так уж и хочется ехать в Венецию, призналась Лавиния, держась за спинку моей кровати и не спуская с меня глаз, пока я собирал чемодан.
Френсис, сидевший на подоконнике, грыз ногти, но сразу же перестал, как только встретился со мной взглядом: я не хотел, чтобы он портил себе руки. Он это знал.
— Нет и я, — сказал он, глубоко вздохнув.
— Я тоже, — поправил я его, встряхнув майку, прежде чем положить в чемодан. — Почему? Венеция удивительна. И Франция тоже. Вам понравится перемена мест, вот увидите.
Заметив, каким горестным взглядом обменялись они, я остановился, разволновавшись, отёр лоб и решительно подозвал их к себе. Мне хотелось ясно понять, что они задумали. Я внимательно посмотрел на них и как можно точнее сформулировал вопрос.
— Итак, что вас не устраивает? Ну-ну, ведь через неделю опять встретитесь, это же не конец света.
Френни не поднял головы, Лавиния сглотнула и посмотрела на меня почти в изумлении, как бы говоря: ну как же я не понимаю, это ведь так просто.
Я согласился, пришлось пообещать, что постараюсь что-нибудь придумать, чтобы отложить отъезд, уговорю Эвелин, скажу, что незачем торопиться, Венеция никуда не денется и, если они приедут туда двумя днями позже, будет всё там же, где всегда, смотреться в свою вечную лагуну, может быть, омытая дождём, но, скорее всего, поблекшая на солнце.
— Let те think about it[135], найду какой-нибудь предлог.
Лавиния ушла первой, сразу за ней и Френни направился к двери и, остановившись на пороге, с шекспировской улыбкой изобразил изящный поклон.
В тот вечер во время ужина, сидя за тарелкой какого-то блюда из кабана, я убедил Эвелин, что нужно задержаться в Тоскане ещё на день, потому что назавтра я придумал для них сюрприз.
— What kind of surprise?[136] — с недоверием поинтересовалась она, поднося вилку ко рту.
Я знал, что, если быть с нею чуть дипломатичнее, она сразу превратится в доброго союзника. Для этого нужно выглядеть уверенным и жизнерадостным, и я налил ей ещё немного вина.
И рассказал, что предлагаю поездку в Сиену, завтра там на площади Кампо состоятся знаменитые конные скачки — Палио[137], и мне очень хочется отвезти туда ребят. Это лучший способ познакомиться с настоящей Италией, со средневековой Италией, которая таится в тёмных переулках городов и селений, а на ярком солнце среди холмистых долин заметно, что она ещё жива, бурлит жизнью и время от времени отряхивает пыль веков, желая показать себя немногим везучим туристам и внимательным итальянцам, а потом вновь скрывается.
Эвелин рассмеялась, её очень позабавил мой тон, словно я читал отрывок из бульварного романа, сказала она, будто говорил какой-нибудь персонаж Анны Радклиф.
Так что она скажет? — спросил я, потянувшись к бутылке с вином и подняв её, но она заставила опустить: не хочет больше пить, спасибо.
Она вытерла губы салфеткой, удалила остатки помады, сплела пальцы и опёрлась на них подбородком.
Сказала, что если Лавиния согласна, то её вполне устраивает, наверняка будет не хуже корриды, которую они смотрели в Мадриде много лет назад. Впрочем, в каждой стране свои обычаи, туристы падки на подобные варварские зрелища.
Лавиния, которая до сих пор сидела между нами, словно статуя, молча и недвижно, подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, потом на мать и проговорила, что она хотела бы посмотреть Палио, даже очень хотела бы.
— Спасибо, Ферруччо, — сказала она потом и отвела взгляд, прежде чем снова встретиться глазами с матерью, но теперь улыбалась, явно повеселев.
Эвелин хлопнула в ладоши: договорились, едем в Сиену, — и взяла меню, желая выбрать какой-нибудь десерт, чтобы красиво завершить свой третий итальянский вечер.
— I′ll suggest you the раппа cotta with berries[138], — предложил я, подмигнул Лавинии и щёлкнул пальцами, подзывая официанта… — А я выпью кофе.
Эвелин согласилась. Лавиния успела прикусить язык, чтобы не произнести неуместное «Я тоже». Мать ещё не знала, что у неё появилась привычка завершать ужин эспрессо, чего, несомненно, не одобрила бы.
На следующее утро мы поднялись очень рано, чтобы избежать пробок на дорогах. Палио начнётся около семи вечера, но чем раньше приедем в Сиену, тем лучше.
Френни и Лавиния сели на заднее сиденье, прижавшись друг к другу, и при этом смогли взяться за руки, я смотрел на ребят в зеркало. Время от времени они, посмеиваясь, перешёптывались. Мне, значит, следовало отвлекать Эвелин. Я спросил: как идёт её спектакль «Сон в летнюю ночь», а дебют в Стредфордском театре прошёл замечательно? Я знал, ничто так не льстит актёру, как интерес к его ролям, к его крестовым походам в Землю обетованную Искусства. И точно, на щеках Эвелин появились ямочки, когда она опускала стекло, чтобы впустить немного воздуха.
Мы пообедали в деревенской траттории, не доезжая Сиены, вдали от возбуждённых горожан, но оглушённые непрестанным гудением цикад; они жужжали, как в сказках, не заботясь о том, чтобы как-то иначе использовать драгоценное дневное время.
Я рассказал то немногое, что знал о Палио. Когда учился в Киноакадемии, мне поведал о местных скачках один сиенский друг, некто Серджо Наппо из контрады Тартука.
Помню, я полдня провёл на скамейке в садах Боболи, слушая как заворожённый его рассказ о соперничающих контрадах города, о правилах ставок, о том, как называются хлысты у жокеев, в какое время совершается благословение коней.
Я мало что понял, по правде говоря, но нескольких фраз, которыми постарался передать воспоминания об этом рассказе, оказалось достаточно для моих слушателей, ещё менее осведомлённых, чем я. Пока я говорил, глаза Френсиса блестели, Лавиния покусывала нижнюю губу, явно нервничая, Эвелин смеялась, обмахиваясь атласной перчаткой.
В четыре часа, до закрытия входа на площадь, нам удалось наконец протиснуться туда, локтями прокладывая себе дорогу в разгорячённой, бурлящей, всё более возбуждающейся толпе, которая неумолчно кричала, свистела и развлекалась. Предстояло ждать ещё три часа. Я взглянул на небо, заметил тучку и подумал: может, придёт нам на помощь, — Но тут же сильно усомнился в этом. Потом окинул взглядом здания, окружающие площадь со всех сторон и превращающие её в некое подобие раковины или закрытого стадиона. На мгновение я потерял из виду Эвелин.
— Где мама? — спросил я Лавинию, наклонившись к ней, иначе она не расслышала бы меня такой невообразимый гам стоял вокруг.
Она покачала головой — понятия не имеет. Но Френни указал куда-то вперёд, я привстал на носки и помахал Эвелин, подзывая к нам.
