Валерий Попов - Нарисуем
Все, сейчас кровь прольется! У джигитов, раз уж вынул оружие, стыдно необагренным его опускать.
– Прекратите! Мы делегаты! – я завопил. Стыдно, но зато громко.
И вот уже верный Санчо летит, свистя шашкой.
– Я с вами, мужики! Любо! Давай! – крутил шашку, «разгоняя» ее, как положено в кавалерийском бою. У нас с Пекой даже слезы потекли… впрочем, они давно уже льются, давно – какой-то едкий дым. Видимо, будущих сражений? Кинжалы, однако, спрятали джигиты… в виде исключения обычай нарушили.
– Вот так вот! Своих не бросаем! – разгоряченный Санчо шашку в ножны заткнул. Глянул на Пекин ремень – как-то они узнают друг друга по бляхам. – Кореш! В сто пятой?
– В сто четвертой специальной.
– А я в сто пятой. Сам откуда?
– С Пьяной Горы.
– Так ты казак?
Да, он заполярный казак. Они жарко обнялись. Вот и товарищи! Только я одинок.
– Ладно, давай потаскаем, поможем мужику, – предложил Пека.
– Ты, Антон, опять здесь! – осуждающе сказал Санчо однорукому, который, достав из лохмотьев бутылку, жадно пил, потом сел, уронив голову.
– Ладно, какой вопрос! – миролюбиво произнес Пека и, с грохотом выдернув из загородки сразу три лежака, взвалил на спину. Санчо, неодобрительно покачав головой, однако, присоединился. И мне пришлось.
И здесь Гуня явился, верный друг. Но, ясное дело, не грузить.
– Джемал! Джамшуд! – рявкнул Гуня. – Опять вы волыните, не носите топчаны.
– Мы ему заплатили! Хорошо заплатили! – Джемал указал на уснувшего Антона. – А он работать не хочет.
– Ладно, зайди ко мне! – в этот раз Гуня мне уже рявкнул. Набирает обороты! Что-то наперекосяк? Шел я, во всяком случае, не спеша… Не нанял!
Санчо чуть сзади, в обнимку с Пекой шел, вспоминая сладкие ужасы боев. И тут, у самых дверей, Санчо вдруг вспомнил про свои обязанности.
– Стой! – спецзахватом Пеку ухватил. – Куда?
– Мы делегаты, – уже неуверенно произнес я.
– Брось! Какие вы делегаты? Я уж навидался их! Те другой крови. Ладно, ты иди, – разрешил вдруг мне. – А ты стой! Куда-а?
Казачьим подкатом Пеку перебросил в «бересклет въедливый» и сам кинулся туда. Бересклет, кстати, бурно пружинил: не поймешь, на чьей стороне. «Нет добросовестнее этого Санчо!»
В это время вглубь помещения прошли стройными колоннами донцы, кубанцы, гребенские, уральские. Можно им! Славяне с гуслями в шелковых рубахах, хасиды в цилиндрах и с пейсами, завитыми как пружины, препятствий не встретили. Адмиралы в полной парадной форме. Вызывающе одетые люди неопределенного пола… Нудисты прошли – абсолютно голые, но надменные. Весь маскарад. Можно абсолютно всем! Но не Пеке. Чутье охранника Санчо не подвело.
– Ты ж нормальный мужик! Я же вижу. На хер тебе туда? Какие вы делегаты? Нормальные парни! Вечером поддадим! – Санчо, пластая Пеку, чуть не рыдал!
Да, Пекин «диагноз» бесспорен. Не замаскируешь. «Несмываемое пятно труда»! И с топчанами мы прокололись. Делегаты лежаки не будут таскать.
– И то! – Пека, все же аккуратно уложив Санчо в «бересклет въедливый», вылез. – Ладно, пошли. Ты, Санчо, не журись. Боевой опыт придет.
– Пека, ты! – вдруг Гуня явился. И словно впервые старого друга увидал, горячо впился смачным поцелуем в него. – Друг ты или кто? У меня к тебе огромная просьба… Мама приехала.
Она не только мама, я бы сказал…
– Умоляет, просит черешни! Она ж из Крыма сама. Только ты!
«Вот пусть и сходит сама», – такого я ждал от Пеки… но от него всегда надо большего ждать.
– Смогем! – ощерился Пека. После затишья у него бурю жди!
– Денег дать?
– Обойдемся.
– Ты-то как раз мне нужен! – Гуня меня ухватил.
– Я не только тебе нужен! – вырвал руку. Пеку догнал. – Да, это не наш электорат.
– Наш электорат под землей! – произнес он грозно.
Как это понимать?
На рынок, однако, вышли. Мужественно миновали россыпи снетков. Подошли к черешне. Каждая как взрывное устройство!
– Ну что, берем? – опасливо произнес я.
– Не хочу тут брать. Одни абреки торгуют. Рoстят-то не они!
Не совсем это так… но с ним сейчас лучше не спорить.
– Диета мне прописана, – вздохнул он, оглядывая ряды. – Стол номер два. А я ем все, что не приколочено. Пошли!
– Тут где-то Казачий рынок есть, – я вспомнил спасительное. Хотя казаки с ним тоже обошлись… – Вон стрелка-указатель. Давай.
Долго патриотично шли с ним на Казачий рынок, согласно указателям, через долы и овраги, грязные слезы утирая. Дым уже вполне явственный! Потому и тело, наверное, чешется. А я думал: из-за пиявок.
– В горах лес горит, – хмуро пояснил Пека. – Возле винсовхоза бывшего. Виноградники жгут – ну и лес загорелся.
– Да, умно…
– Ну что? Хорошо тебе? – оскалился он.
– Хорошо, но душно.
– За Митьку переживаю я, – Пека говорил. – Больно горяч, наивен… Тонкая кожа! У меня-то кожа дубленая.
– Поздно уже кожу ему дубить… опоздал, – вырвалось у меня.
– Они еще небось из-за дыма в аэропорту сидят, – простонал Пека. – Да что изменишь-то?
На плоском холме нас встретило кладбище. Куда ж нам без него! Двое оборванцев, уйдя уже по пояс, рыли могилу. Третий – небритый, мордастый, видимо, бригадир – стоял, опираясь на лопату, и злобно высматривал кого-то. И Пеку сразу признал.
– Где же ты шляешься, собака?! – заорал. Сунул Пеке лопату… и тот покорно почти начал рыть. Пришлось вырвать силой лопату.
– Другой это, – бригадиру пояснил.
– Надо же, а как вылитый.
Этот везде свой… кроме палаты депутатов.
«МОРЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» возник. Шли через его территорию.
– Прям сплошное Заполярье тут, – Пеке сказал. – Как бы не замерзнуть.
– В Заполярье не замерзнешь! – рявкнул он. Спорный тезис. Но для них это, видимо, постулат. Шли мимо столовой.
– Стоять! – Красномордый капитан в парадной форме нарисовался в окне. – Право руля!
Вошли в гулкое помещение. Слепят мундиры, нашивки и ордена. Желтеет коньяк.
– Товсь!
Приготовились.
– За день славного военно-морского флота… Залп!
– Спасибо, спасибо, – я пытался уйти. У нас же другие задачи…
– Товсь!
– Спасибо… но мы вроде не моряки…
– Сухая мандеж! – резко он возразил (для расшифровки надо бы глянуть в военно-морской словарь). – Кто не моряк? Пека не моряк? Да он все наши лодки кормит, без него бы от стенки не отошла ни одна! В отсеках у нас свой человек! За кормильца нашего… Залп!
Тут уж нельзя было отказать. Тем более что и я вспомнил вдруг, что по первому диплому своему инженер-акустик подводных лодок. Гордость пришла.
– Кормит нас, – хохотал красномордый. – Плохо одно – для лодок «еда» лучит сильно, так что у нашего Пеки теперь прибор только на полвосемнадцатого всегда!
Как почти моряк я, к сожалению, знал, что «полвосемнадцатого» означает «всегда вниз».
– Залп!
Вышли, качаясь. Это можно лишь с ним – за пять минут так напиться. Причем внезапно.
– Насчет «полвосемнадцатого» мы еще будем смотреть! – грозно Пека сказал.
И случай тут же оперативно представился. Вошли на Казачий рынок… но и там за прилавками только абреки! А где же казаки? Все на съезд подались?
Лишь какие-то алкаши под окрики хозяев таскали мешки с урюком от машины к прилавку. И наш Антон однорукий уже тут!
– Этот мешок сюда неси! Живээ давай! – покрикивал на них седой джигит. – А ты вали! – крикнул на Пеку, подсобившего Антону. – На вас не напасешься! Все, что гнилое останется, – дам!
Это Герою соцтруда!
Нас, впрочем, интересовала черешня. Или что? Не совсем ясно, по какому принципу Пека к статной красавице подошел, торговавшей, как ни странно, снетком – продуктом, уже изрядно себя скомпрометировавшим, этой сушеной «золотой рыбкой», поманившей и нас.
– Вот это лицо я буду мучить, – определенно Пека сказал. Потом все же пояснил: – Мою соседку мне напоминает, у которой я снетка брал.
Понятно: комплексы детства. Опять я его породил, вместо того чтобы убить!
– Мне кажется, это не черешня. – Я осторожно указал на прилавок. Но он, говоря по-казачьи, закусил удила. Чернобровая казачка. Подоила мне коня. Песня!
– Казачка?
– Да! – задорно ответила она.
– А где муж?
– Объелся груш!
Ноздри Пеки хищно раздулись… быть беде. Не успела жена его приземлиться в Лондоне… а точнее, не успела даже оторваться от земли… Меж тем кольцо абреков сужалось. Явно повышенный интерес.
– Отойды! – крикнул седой. – Она с нами работаит!
– А отдыхает со мной! – Пека повел на них мутным взглядом. Окосел без вина… если не считать, впрочем, пяти стаканов коньяка. – Что это у тебя снеток такой мелкий? – снова со всей страстью обратился к ней.
– А у тебя крупный? – Ее глаза тоже как-то заволоклись. Опьянели оба!
– Это для фильма нам нужно, – кинувшись к седому, забормотал я. – Кино будет. Понимаете?
Почему-то я слепо надеялся на авторитет важнейшего из искусств. Но в мысли торговцев урюком идеология как-то слабо проникла.
