Юрий Вахтин - Иуда Искариот
- Конечно, врут, от зависти врут, - Гулия улыбаясь, взял за обе руки Елышева, что по кавказскому этикету говорило о большом уважении к человеку. – Когда я базу в аренду брал, что здесь было? Разбитые бараки без дверей и стекол. А теперь, за полтора года, приятно зайти в любое здание. И наше новшество – домики для отдыха семей. Это сказка наяву. Отдохнешь от суеты и шума с любимой женщиной. Это сказка наяву, - постарался Гулия с сильным кавказским акцентом.
- Что за домики для семьи? Я не видел.
- О, дорогой, пойдем, я все покажу.
Они втроем сели в «Жигули» Гулии, поехали по ровной, недавно проложенной дороге среди хвойного леса. Остановились, проехав два километра. По берегу реки ровной улицей, скрываясь за деревьями, стояли рубленные из бревен небольшие домики, словно сказочные, на сваях. Чуть поодаль: пять домиков немного побольше остальных и располагались они подальше друг от друга, чтобы отдыхающие в одном домике за деревьями и кустарниками не видели отдыхающих соседних домов. От всех домиков сходили порожки к реке. Это жилье для руководителей – людей рангом выше простого рабочего или служащего. К одному из этих домиков, второму справа, подошли Гулия, Елышев и Галина.
- Вот, Игорь Григорьевич, ваши апартаменты, будьте хозяином, всё уже приготовлено и банька протоплена.
Возле каждого из этих отдельных пяти домиков была словно игрушечная баня, тоже, как и домик, рубленная из бревен.
- Какая прелесть! - не сдержала восхищения Галина.
Действительно, свежий воздух, солнце уже заходило за вершины могучих сосен. Тишина, только журчание воды. Всё это после шумного душного города с машинами и выхлопных газов было как сказка.
- Спасибо тебе, Гиви Тигранович, - Елышев еще раз пожал гостеприимному хозяину руку.
- Отдыхайте, пожалуйста, всего вам хорошего. Если что будет надо – в домике телефон, поднимите трубку – связь с персоналом Базы.
Гулия ушел. Елышев обнял Галину за талию:
- Ты довольна, моя повелительница?
- Очень, Игорек, зайчик мой, очень, - глаза Галины искренне горели.
- И я могу рассчитывать на компенсацию? – глаза Елышева томно сузились.
- В любом количестве, милый, - Галина улыбнулась.
И действительно, после всей городской суеты и проблем она была счастлива оказаться здесь, в этом райском уголке. Пусть и с Елышевым – не очень желанным мужчиной, но он так хотел удивить ее и сделать ей приятно. Они вошли в домик: небольшая комната, телевизор в углу, за ширмой кровать, столик у окна, накрытый на двоих из местного ресторана с бутылкой хорошего армянского коньяка и вина.
- Игоречек! Ты прелесть! - Галина обняла и нежно поцеловала своего любовника.
Глава 13
Владимир Матвеевич Новиков давал показания. Старший следователь облпрокуратуры, юрист второго класса Стародубцев Алексей Семенович, назначенный для дополнительного следствия в связи с открывшимися новыми обстоятельствами по делу, пришел на допрос в среду в девять утра. Новикова доставили из камеры в следственную комнату. Он вошел, прихрамывая, подошел к привинченной к полу табуретке, сел, положив большие руки на колени. Новиков был спокоен, свежевыбрит, всем своим видом показывая, что ждал назначенного допроса.
После ухода адвоката Митина в своей камере, лежа на железной кровати-шконке, майор Новиков не спал всю ночь. Жизнь его проходила перед глазами, как кадры на кинопленке. Кажется, все было вчера: детство в деревне Николаевка, он был поздний ребенок в семье. Мать - учительница в их сельской школе, отец возвратился с войны весь израненный. Владимир еще ребенком видел, что отцу с годами становится все труднее ходить – сказывалась военная рана позвоночника, но он очень любил мать, во всем помогал ей по дому. Наверное, любовь родителей придавала ему силы. А ночью отец скрипел зубами, чтобы не стонать от боли. Старший сводный брат Алексей после службы остался на Дальнем Востоке моряком гражданского флота, сестра Нина после окончания школы поступила в институт в облцентре. Владимир остался с родителями один. Им было хорошо втроем. Отец никогда не обижал, даже не ругался с матерью. Владимир много раз видел, как отец сядет, ссутулившись, на табуретку у окна и смотрит, смотрит, как мать готовит что-нибудь или шьет, а он молчит и смотрит. Сколько было тепла и нежности в глазах отца, казалось, хмурого, неразговорчивого человека. Он умер, когда Владимиру было пятнадцать лет.
Когда после смерти отца они с матерью открыли его чемодан, с которым тот пришел с войны, Владимир даже присвистнул от удивления. Отец всю войну прошел в десантном батальоне, восемь орденов и пять медалей были наградой за его ратный труд. Но наверное, ни разу после войны отец не надевал свои награды. Владимир слышал, как отец разговаривал с соседом Прохором Голубевым. Это было в праздник Победы, они сидели на открытом крыльце, выпивали, закусывали яичницей и нарезанным салом:
- Матвей Семенович, а что ты не надеваешь свои награды? Я слышал, у тебя целый иконостас? – поинтересовался Прохор у отца.
- А зачем? Не люблю я их, награды эти, - ответил отец.
- Нет, ты не прав, - начал спорить захмелевший сосед. – Ты кровь свою за них проливал, и награды эти – твоя жизнь.
Прохор был признан негодным к строевой службе, и его призвали только в 44-ом, он служил в далеком тылу на аэродроме.
- А я считаю, не по-христиански носить награды за убитых тобою людей, - ответил отец и налил себе и Прохору.
- Но немцы – враги. Они пришли на нашу землю. Они топтали, жгли нашу Родину, убивали наших людей и тебе, Матвей, их жалко?
- Я согласен, Прохор. Но пойми, не все немцы хотели войны, а кучка главарей-фашистов, начавших эту страшную войну, не могут быть всей немецкой нацией. И среди наших русских были и предатели, и каратели. Отца расстреляли с приходом наших войск, хотя потом реабилитировали. Отец пошел к немцам служить старостой по указанию нашего подполья. А кому легче от этого стало? Отца не вернешь, и привел солдат, говорят, Иван Черемисин, а считался другом отца. Отец ему документ чистый сделал, хотя Черемисин коммунистом был, и отец рисковал, зная это. Перед войной Черемисин в партию вступил, секретарем в сельсовете работал, - отец помолчал и добавил: – А ты говоришь, Прохор, немцы.
- Да, Семен Кузьмич, отец твой душа-человек был. Хозяин. А власть, она должна быть… - хотел повторить любимую фразу Голубев, но отец резко прервал его.
- Нет, Прохор. Отца оставили для работы в тылу. Я видел бумаги, меня в КГБ вызывали, даже наградили отца посмертно орденом Красной звезды. Но кому он теперь нужен, орден его? А клеймо старосты висит на нем, пока его еще кто-то помнит в деревне.
- Согласен, Матвей Семенович. Но награды хоть в день Победы надень, заслужил, - Прохор хотел перевести разговор, он видел, как у отца задрожали руки, этот разговор про деда был ему неприятен.
- Не хочу, Прохор. Я понимаю: выполнял свой долг, приказ, защищал Родину. Но я часто во сне вижу убитых мною. Нет, не лица, мы обычно ночью на задание выходили – лиц не разглядишь, а тела вижу, спины, слышу голоса их. Я мало по-немецки понимал, но ясно - они просили пощадить, не убивать их. Они, как и мы, не хотели умирать, их тоже дома ждали семьи, и большинство немецких солдат были призваны не по своей воле. Политики начинают войны, а страдает простой народ. Я не Бог, Прохор, и не имел право отнимать у людей самое дорогое, что они могут иметь – его жизнь.
- Ну, Матвей Семенович, ты заговорил как батюшка с Васильевки. Давай еще по одной – помянем всех убитых, - Прохор разливал мутный самогон в стаканы.
Владимир навсегда запомнил слова отца, и теперь, лежа на шконке в душной прокуренной камере, майор Новиков думал, а имел ли он право отнимать жизнь даже у такого человека, как прапорщик Шурупов. Он всегда был жадным, после боев не гнушался, обыскивал и снимал ценные вещи с трупов. И после того боя именно он, Шурупов, первый нашел этот дипломат с американскими долларами. Сколько их было? Он взял одну пачку по пятьдесят долларов, пять тысяч. Они даже не пересчитывали деньги.
- Этого, командир, хватит на три года жить припеваючи, - подсказал Шурупов. – А этого, - он взял другую пачку по сто долларов, – на пять лет. Удача нам сама в руки пришла. Только все это надо вывести в Союз.
- А что с ними делать? За них и в тюрьму не долго, - возразил сержант Сидоров.
- Можно, если по-глупому, - ответил Шурупов. – А по умному: один доллар – три наших рубля скупают люди в Москве и в других больших городах. Главное теперь - вывести в Союз, - повторил он.
- Ладно, вывезем, потом разберемся, поделим на всех: и живых, и мертвых – это мой приказ,- Новиков бросил пачку денег в дипломат. – Давай, старшина, на тебе ответственность за деньги и перед нами, и перед теми, кому деньги никогда больше не пригодятся.
