Кирстен Торуп - Бонсай
Я уважаю тебя и восхищаюсь тобой как ищейкой правды. Но дело в том, что правда — это не вся правда. Немного веселья и легкости. Немного музыкальности в аккомпанементе сотворит чудо в последнюю минуту. Разве ты не понимаешь, я возбужден из-за того, что приговор наконец-то вынесен. Это как укол чистейшего благороднейшего амфетамина. Швартовы отданы. С этого момента посудиной управляю я. Последнее слово за мной. Я наконец стал тем, кем был всегда: королем универсума. Follow me[6], малыш. Дай я возьму тебя за руку. Не надо слез. Вытри щеки. Живи на всю катушку и так же бескомпромиссно, как я теперь. Я всегда был сибаритом и эстетом, подобно старым эпикурейцам. В этом моя правда, в культивировании прекрасного. Добро интересует меня меньше, за исключением тебя, конечно. Ты — исключение в моей жизни. Но, откровенно говоря, добро со временем прискучивает. Не правда ли, голубка?
Жаль, я не Джон Уэйн[7], я бы любил тебя, как мужчина любит единственную избранницу. Тем не менее ты будешь первой и последней. Ты последуешь за мной в могилу. Фигурально выражаясь. Тебя ведь не убьешь. Ты сильнее хиросимской бомбы, сильнее солнца. «Мама, дай мне солнце»[8]. Нет, я знаю, это уж чересчур глупо. Не могу удержаться, чтобы не посмеяться над старым желчным дураком. Да это худшая финальная реплика в мире. Имею же я право немного пройтись по великим литературным драмам, учитывая ситуацию. Не принимай так близко к сердцу. Речь все же идет обо мне. Я, для разнообразия оказался в центре. Как будто так не было всегда? Ну, тут ты права. Как всегда права. Но это не испортит мне настроения.
Почисть мне, пожалуйста, грушу. Есть что-то целомудренное в бледной спелой мякоти Фрукта, тающей на языке. Буду наслаждаться ею с закрытыми глазами, полностью сосредоточившись на этом кратком настоящем вместе с вами, малышки. Не могу спокойно смотреть на твое опрокинутое лицо! У тебя в руке изящнейшим нож. Черепаховая ручка, а лезвие — чистейшая сталь, Золинген. Можно ли подняться выше в этом мире, чем ты находишься, когда в руке у тебя такой великолепный экземпляр ножа? Знаю, я сам подарил его тебе на день рождения. Просто хотел развить твое эстетическое чувство, нести прекрасное и делить его с тобой. Если бы не я, ты так и ходила бы по полю в резиновых сапогах, слушая пение жаворонка, девчонка деревенская. Ну вот, перестала чистить. А мне уже больше и не нужно. Я ем груши не от голода, а от желания. «Желание движет миром». Одно из крылатых выражении твоей матери.
Помнишь, первый раз, когда мы ездили к твоим родителям? В шестидесятые, стояла одна из этих суровых зим. Мы пообедали и сидели на диване в большой комнате, пили кофе. Фантастический кофе варила твоя мать. В нем была какая-то особая элегантность. Все, к чему прикасалась эта женщина, было вкусно. Я не ел лучших блюд даже в самых дорогих, самых пятизвездочных ресторанах. И вот мы сидим в сумерках и смотрим на струйки дождя, стекающие по оконному стеклу. Часы пробили пять. Между каждой фразой проходило по полчаса. Я любил тяжелый воздух в комнате и молчание. Оттуда твоя молчаливость, малышка. Родилась из долгих воскресных вечеров. И вдруг ни с того ни с сего, как Дельфийский оракул, твоя мама изрекает: «Карл всегда был очень пылким, и я, к счастью, могла соответствовать».
Вот вам здрасьте! Любовные отношения двух супругов со стажем кинули на обозрение зятя, который еще до свадьбы ступил на дорожку адских тайн и уже вкусил гильотину раздвоения личности, которая не отделяет голову от тела, но разделяет душу на две неравные части, тянущие тело в разные стороны, рвущие его пополам. Для разнообразия я просто онемел. А мне не так-то просто заткнуть рот. Фраза твоей матери огненными письменами повисла над моей неполнотой. Я так и не нашелся что сказать — за мной должок.
Эти двое верных супругов казались мне образцовой парой. Нет, казались. Мне лучше знать. Нет, я никогда раньше этого не говорил. Не все же произносится вслух. Да нам потребовалась бы еще одна, дополнительная жизнь, если бы надо было пересказывать все, что мы думаем и чувствуем. Переживаем и вспоминаем во всех деталях до мельчайшего крохотного лютика, скрытого под снегом, или особой манеры любимого человека кривить рот. Если бы ты была так любезна и немного послушала, я мог бы рассказать тебе, что когда-то мечтал стать крестьянином, как твой отец раньше, и ходить по полю за лошадью и плугом с воронами по пятам. Извини за погрешность стиля: сидеть на тракторе, красном «фергусоне», и смотреть на кружащих над полем ворон. Мне просто не повезло, я попал не в ту женщину. Я сперматозоид, сбившийся с пути. Дичок. Сын героя войны с противоположным знаком. Капитана-нациста, застреленного на Восточном фронте. Ты качаешь головой, поджимаешь губы. Узнаю тебя. Пусть его, думаешь ты, пусть ребенок пофантазирует. Я читаю тебя, как открытую книгу, малыш.
Это верно. Я никогда не мог примириться со своим собственным рождением. Или со случайной женщиной, своей матерью. Наверное, где-то во вселенной произошла ошибка. А теперь ошибка исправлена. Я перерожден в настоящем. Лежу, сладко качаясь в вечности околоплодных вод, где никогда не заходит солнце. Разве вы не видите, как все лучится чистым золотом, девочки? Сегодня самый день моего рождения. И все дни, которые наступят после, — мои дни рождения. Но вы можете сэкономить на подарках, малышки. Мне ничего не нужно, когда рядом со мной две прекрасные женщины. Помнишь, когда ты была беременной, то сказала, что, если родится дочка и она будет некрасивей тебя, ты изуродуешь лицо бритвой. Дочь всегда должна превосходить мать своей красотой. Надо сказать, нам это удалось, а, малыш? Наш ребенок — самый красивый под солнцем. Невыносимо, что вы так сидите, молча. Хватит мне плакать. Не все же мне вас развлекать. Вам тоже, верно, есть что сказать. Сядьте на кровать. Я не заразный. Хотя да, наверное, на стульях удобнее.
Итак, у меня воспаление легких. Не обычное, которое может подхватить любой. Это особенное воспаление легких, такой неизлечимый грибок. Не пугайтесь, сейчас так много лекарств, подавляющих симптомы болезни. Я верю в науку. Подумайте о прогрессе, произошедшем буквально в последние нескольких лет. Просто счастье, что я только теперь заболел. Помню шок, который испытал при виде Асгера незадолго до его кончины. Слепой скелет, обтянутый кожей. Самое ужасное, что он не видел. По счастью, в наше время такого можно избежать. Врачи стали искуснее. Завотделением — наш лучший специалист в этой области.
Удивительно, как мало эти компетентные специалисты знают о жизни. Не видели ничего, кроме учебы, дома, жены и детей. Живут в резервации. Так что я могу порассказать им о том, что происходит снаружи, по ту сторону закрытой двери. Один из молодых врачей-ординаторов, его зовут Карл Йохан… Прямо как этот удивительный грибок. Произнося его имя, я чувствую в носу запах, а на языке — вкус… Карл Йохан — длинный, как жердь, настоящая дылда, как раньше говорили. Столько гениальных слов забыто в наше время. Он пришел ко мне вчера со свежими финиками, сказал, что наши беседы действуют на него как психоделики. Это размягчает. Я символизирую для него фигуру отца. Да, а что я могу ему рассказать? Что-нибудь о безднах человеческой души. Жизни во мраке.
За мной тут особый уход. Меня всегда ждет одноместная палата у входа в отделение, чтобы при госпитализации не надо было проходить сквозь строй по всему коридору. На врачей производит впечатление то, как я принимаю свою болезнь. Они никогда с подобным не сталкивались. Я и правда держусь хорошо: думаю, надо относиться к этому философски. На пару лет больше, на пару лет меньше — роли по большому счету не играет. У каждого своя судьба. Не судьба как предопределение. Скорее, я полагаю, судьба, встроенная в тело человека, как часы. Ты же всегда говорила: при таком образе жизни мне не дожить до старости. Смерть была единственной разумной темой наших споров в молодости.
Как-то на званом обеде ты ужасно на меня разозлилась, поскольку я считал кремацию более гигиеничным способом захоронения. Ты желала лежать в земле, стать костями, которым сможет удивляться человек будущего. Пощечину мне дала, когда я сказал, что пойти на корм червям — отвратительно. Ты всегда так фанатично защищала свои взгляды. Видишь вещи только с одной стороны.
Но по-настоящему ты приходила в бешенство, стоило мне только заикнуться о том, что мысль о существовании на других планетах или где-то еще во Вселенной разумных существ не так уж невероятна. Тут ты начинала плакать. Просто на кусочки рассыпалась. Приходила в бешенство, орала, визжала, что не можешь быть замужем за человеком, который верит в то, что жизнь есть где-то еще, кроме Земли. Вела себя как религиозный фундаменталист. Приходилось хорошенечко тебя встряхнуть, чтобы остановить истерику. Стоило мне предложить пойти к врачу, выписать что-нибудь от нервов, как ты хваталась за большой японский нож. Злость делала тебя некрасивой. Такое могло напугать, если бы только, несмотря ни на что, я не превосходил тебя силой.
