Светлана Борминская - Куплю свадебное платье
За последние 13, 113 и даже 213 лет столько нонсенса произошло в жизни и в сознании людей, издревле заселяющих российские просторы, что — простите меня, но я говорю, как есть.
А так как убийства в Полежаевске, повторюсь, случались постоянно, то трагедия, случившаяся на шестом этаже дома по улице Архангельской, конечно, не осталась незамеченной властями, и была взята под контроль, и завели дело по статье 105 УК РФ. Убийства и покушения на убийство расследуются в прокуратуре, и вести расследование поручили ст. следователю прокуратуры Солодкиной О. Л. В помощь ей были брошены участковые Сазанчук и Иншаков. Кроме них, людей, свободных от расследования тех шестидесяти восьми нераскрытых убийств, случившихся в Полежаевске за последние тринадцать лет, не было. И работа закипела.
Вторник, 25 июня
На меня уже минуту пристально смотрит тощая модная вумен, которая представилась следователем прокуратуры Солодкиной Ольгой Леонардовной.
Боже мой, или мне послышалось — «Леонардовна»?! Что же, папашу, выходит, звали Леонардом Солодкиным? Нет, на пальце — обручальное кольцо, значит, муж — Солодкин…
— Почему вы не явились в прокуратуру? — с ненавистью второй раз задает она вопрос, а я молчу. — Мы вас еле нашли! Вы жена Горностаева Дмитрия, подозреваемого в двойном убийстве и причинении тяжкого вреда здоровью сотруднику милиции?
«Выговорила наконец». — Я смотрю на эту Солодкину, и мне кажется, что дурной сон, в котором я тону, все еще продолжается и конца ему не видать.
— Оленька, — высовывается из кухни в муке и молоке Анна Львовна. — Оленька, ты вожжи-то опусти… Наташу только вчера из роддома выпустили, ой, извините, выписали, — хихикает бабушка Князева.
Глафира спит на подушке, завернутая в льняную розовую скатерть, которую бывшая учительница Князева разорвала на четыре части, вместо пеленок и памперсов, которые аккуратно сложены под кроватью угловой комнаты опечатанной квартиры 36.
— Анна Львовна!.. — восклицает Солодкина и сует мне повестку. — Вот, распишитесь, чтобы завтра в одиннадцать были на втором этаже прокуратуры, 24-й кабинет.
— Мне нужно забрать вещи — оттуда… — наконец прорезается голос, но не мой, хотя говорю вроде я. Следователь Солодкина оборачивается с порога и глядит на мою руку, которой я показываю направление. — Там мои пеленки и деньги… мне жить не на что… — всхлипываю я. — И муж мой где?..
Когда я открываю через три секунды глаза — Солодкиной нет; мятая повестка на полированной горке и проснувшаяся Глафира с туманно-голубым взором, а три запертые полчаса назад по причине наглости и лая на Солодкину Ольгу Леонардовну князевские собаки скребут из-под ванной длинными, с неубирающимися когтями лапами.
Среда, 26 июня
— Зачем вы принесли ребенка? — смотрит на меня как на слабоумную Ольга Леонардовна.
Обычный кабинет на втором этаже Полежаевской прокуратуры, три метра на два. Рядом с туалетом в конце длинного темного коридора, в котором смешались запахи очень старого здания. Глафира спит, и я отвечаю тихо, придерживая сверток двумя руками:
— Я не могу оставить полуслепой старухе, которая орет на всю квартиру на собак, грудного ребенка, которому неделя…
И думаю при этом: «Я бы родной бабке побоялась оставить, а уж чужой, пусть и приютившей нас, но…» И тихо, но требовательно прошу:
— Мне нужно увидеть мужа и забрать наши вещи и деньги из 36-й квартиры. — Про деньги, которые я отдала Нине Ивановне, я молчу, ведь я даже не сосчитала их. — Пожалуйста!..
Ольга Леонардовна, не глядя на меня, встает и начинает поливать цветы из бутылки, которую достает откуда-то из-под батареи.
— Я сегодня ходила в опорный пункт узнать, могут ли мне открыть дверь. Участковый сказал — все вопросы к вам, и насчет свидания с мужем — тоже. Пожалуйста, Ольга Леонардовна, — добавляю я.
— Пока это невозможно, — наконец заканчивает поливать осоку в горшке на веревке Солодкина. — Вашему мужу еще не предъявили обвинение… Давайте паспорт. Та-ак, прописки нет, почему?
— У нас регистрация, вот. — Я протягиваю справку.
— Кончается через месяц, так. Как вы оказались в городе? Вы прописаны в Сапожке?.. Что за город — Сапожок? И не выписались до сих пор.
— Да. — И я начинаю рассказывать, а про себя думаю: «Бывают же такие неприятные люди, так и норовят цапнуть, а за что?.. Я замужем, у меня ребенок, мы снимаем комнату, все по-хорошему». — Диме предложили работу, и мы продали дом, — понимая, что, если расскажу, как и почему мы уехали из Красноуральска… начинаю я врать, сразу же покраснев. — И приехали сюда… все-таки Москва, не Чечня.
— Почему «Чечня»? — морщится Ольга Леонардовна.
— Было два предложения о работе — второе отсюда, а я уже ждала ребенка, — добавляю полправды я.
И смотрю на Глафиру, она, слава богу, спит.
Я объяснила все перипетии, придерживаясь выбранной легенды; они заняли довольно много времени, но Солодкина, едва я закончила, заинтересовалась другим.
— Почему именно Полежаевск? С какой стати? В Подмосковье достаточно городов, но вы приехали именно сюда? Почему вы выбрали именно этот дом?..
Для меня эти вопросы звучали абсурдно; я не знаю, почему Дима привез меня сюда, но я поняла, что он уже знал Нину Ивановну, еще когда учился в Москве. Снимал ли он у нее квартиру раньше, я так и не спросила тогда, мне это просто не пришло в голову в тот первый день. Выложив все свои соображения, я стала ждать.
— Но почему именно в Полежаевск, ведь даже работать ваш муж стал в Москве? — никак не унималась следователь и не сводила с меня глаз, пока я пыталась свести концы с концами.
— Часто люди срываются в надежде заработать, — невпопад отвечала я. — Случай, простое совпадение, ну должны же мы были где-то остановиться, ну и остановились здесь, где оказалась свободной эта комната.
— Вот именно! — не выдержала следователь. — Вы с мужем срываетесь беременная черт-те откуда, снимаете комнату в элитном доме, и ваш муж убивает хозяйку квартиры и ее сына!..
«Дура!» — хотела крикнуть я, но вдруг поняла, что она либо серьезно так считает (какие уж тут шутки), либо пытается меня спровоцировать. Может, я что-то в запале скажу, выкрикну, и…
Хотя моя ложь насчет причины спешного отъезда из Красноуральска была вынужденной, я лгала из чувства самосохранения, ведь расскажи я про смерть от обезболивающего укола Тани Бобровник… Мне даже трудно представить, что следователь могла бы подумать.
И мне стало страшно. Я даже заплакать не могла, так мне стало страшно.
«Зачем мы сюда сорвались? Почему, правда, мы приехали сюда?»
Я помню, как назвала адрес, телефон и название фирмы, в которой работал муж в Москве. Солодкина записала, начала звонить, проверяя, и, так и не сообщив, когда я смогу увидеть Диму, и не решив, могу ли я войти с участковым, дознавателем или с ней в 36-ю квартиру за вещами, игнорируя мои просьбы, подписала повестку и сказала, что я могу идти.
— Но что же мне делать? Мне же не на что жить! И негде…
— Устройтесь на работу или езжайте по месту прописки в свой Сапог. У нас к вам претензий нет — в ночь убийства вы были в роддоме, — посмотрев на свои острые ногти, сказала Солодкина, будто я сама не знала, где была в ту ночь.
На ее календаре стояло черное число — 26 июня, среда… В прошлую среду все как раз и произошло.
— Я не могу устроиться с ребенком и без прописки. И мне не на что ехать в Сапог, — начала в тоске бубнить я, но Ольга Леонардовна перебила меня поучительным тоном:
— Обратитесь к друзьям мужа на работу, позвоните туда, — уже более спокойно закончила она.
Я подумала, глядя в угол, поднялась и вышла на улицу. Собирался дождь, но так и не пошел. Дождем только пахло.
* * *— Анна Львовна, спасибо вам, — вернувшись из прокуратуры, первым делом поклонилась я.
— Не выдумывай, — усаживаясь на диван с собаками в ногах, с любопытством посмотрела на меня пожилая женщина.
«Неужели я тоже стану такой же старой, если доживу? Нет, этого не может быть!» — подумала я и ужаснулась.
Благодарность к чужой доброте не сделала меня слепой, и я с тоской улыбнулась тяжело дышавшей бывшей учительнице и трем ее собакам, которые, казалось, угадали мои мысли, по крайней мере, одна из них, самая драная, вдруг начала показывать клыки и бледного вида язык.
— Ну, виделась с мужем? Рассказывай, — поправив «домино» на голове, спросила старушка; когда я уходила, Анна Львовна как раз начала себя стричь, щелкая ножницами, как сумасшедший портной.
— Нет, и за пеленками не пускают!
— А я что говорила! — поджала губы Анна Львовна. — Да-а…
— Если не выгоните, сейчас Глафиру выкупаю, а потом… — Я быстро взглянула на нее.
— Оставайся, — моментально отозвалась Анна Львовна. — Ты мне не мешаешь, живи.
