Валерий Осинский - Квартирант
Практика стриптиза не прошла для меня даром. Из озорства я предстал перед дверной щелью в полной красе. И что же! – в щель послышался просительный, слащавый голосок бессовестной тетки. Старушечка захотела пертрушечки! Ее грядка еще не взошла.
Самое значительное событие того лета: нас навестила мать. В дверях московской квартиры я нашел записку от дяди – мама у него была уже два дня, – и вечером избавил родственников от бремени гостеприимства.
За городом, в машине я рассеянно слушал, кто жив – умер, и думал о Раевских. Они по одному подходили к окну взглянуть на моего новенького «меринка», редкость в первые годы пореформенной страны. И, полагаю по их ехидным лицам, были уверенны: ухватистый молодец выпотрошил старушенцию. От матери они слышали о моих предпринимательских успехах. Не без основания приписывали это связям Лены. Но в их мнении я так и остался циником и прохвостом. Плевать! У меня любимая красавица жена, работа, деньги. Я счастлив! Не будь Лены, мне не для кого было бы стараться. Впрочем, без нее я, возможно, делал бы то же самое. Женился бы по расчету, и злился на свое малодушие жить не так, как хочу. Лена заставила меня быть самим собой. Тем, кто ей нужен.
…Мать осторожно спросила о Лене. «Приедем, увидишь!» Лишь в машине я сообразил: свекровь моложе невестки на четыре года.
Лена ждала на веранде. Женщины от волнения долго раскланивались и пожимали руки. Через час они уже смеялись, и вполне по-семейному пили чай с бутылочкой «Столичной». А, когда я отправился спать, в полголоса обсуждали меня, как мудрые воспитатели непоседливого ребенка.
Мать гостила у нас две недели, и, прощаясь, расцеловалась с невесткой. Лена выписала ей какой-то невероятный рецепт засолки грибов. У машины мама шепотом наказывала:
– Ты уж не груби Елене Николаевне, как мне грубил!
Я вздохнул и улыбнулся.
– Мам, я люблю ее…
Чужое счастье притягивает. Соседи до сумерек просиживали с Леной в саду или на кухне: советовались, сплетничали. Не раз я слышал: «Хорошо у вас, Леночка, спокойно. И вы всегда веселая!» Сверстники считали ее много младше себя, называли только по имени, забывали, что она моя «мать». После нашего затворничества в Москве для Лены в деревне было раздолье.
Как-то к нам заглянули Кузнецовы. И остались на неделю. Уезжая, генерал долго не выпускал мою руку, подбирал слова.
– Ты… Я так и думал о тебе! – наконец, сказал он.
– Нет, Коль, ты думал найти беглецов, уже уставших от тихих радостей, – пошутила Лена.
Кузнецов смешался. Его жена по-свойски чмокнула меня в щеку.
С первыми холодами и распутицей мы вернулись в Москву. Медовое лето закончилось.
26
Два года. Семьсот дней вместе. Вступление к замечательной, бесконечной сказке. Если я возвращался поздно, и Лена, подложив под щеку ладошки, и укрывшись пуховым платком, дремала в кресле, я проводил по ее губам пальцами. Жена улыбалась и прятала мою руку у себя на груди.
Как-то ранней весной случайным жарким днем мы поехали за город кататься. Скорость была нашей общей страстью. Мы «выкладывали спидометр» за Кольцевой дорогой: я максимально разогнал машину. Бледно-голубое небо, словно выцвело за зиму. Автомобиль, радостно урча, пролетал предместья. Возле ельника мне захотелось передохнуть. Я отчетливо услышал негромкую просьбу вопрос Лены: «Остановимся?» – и свернул на подсохший проселок.
– Как ты угадал, что я хочу именно сюда? – удивилась и обрадовалась жена.
– Ты же попросила!
– Я только подумала…
Мы засмеялись.
Лишь люди отравляли нам жизнь.
В Москве жена занялась перепланировкой и обустройством квартиры. От Кузнецовых узнавала о знакомых. Нет-нет, созванивалась с друзьями.
Иногда я с Леной навещал их. Без энтузиазма. За два года те лишь смирились с моим существованием.
Юбилей Лены (она неохотно называла цифру «пятьдесят», избегала отмечать дату) ее воспитанные друзья не пропустили. Даже самый непримиримый мой недоброжелатель, Дыбов, позвонил, чего он давно не делал, и осведомился – когда? Избежать торжеств не удавалось.
За праздничным столом в престижной харчевне собралась чиновная аристократия, человек сорок с детьми моих лет, наследниками сиятельных отцов. Упоминание некоторых имен и должностей у посвященных, вероятно, вызвало б придыханье.
Сначала некоторые гости приняли меня за персонального официанта именинницы. В дорогом костюме, вместо ливреи. Когда же любопытным пояснили мой статус, те презрительно пожимали плечами. Даже близкие нам Кузнецовы едва слышали о моей коммерческой деятельности, считали меня кем-то вроде домашнего секретаря Лены, и по советской привычке в шутку называли «спекулянтом». (Что в условиях раннего «русского капитализма» недалеко от истины.) Их сановитые знакомые поначалу держались того же мнения от растерянности и страха. Как же, ведь опрокинули корыто, встревожили их прогнивший хлев. Однако, позже, эти чиновники возомнили себя воротилами производства, организовали своим детишкам и женам-домохозяйкам, комфортные условия для операций, без риска собственными деньгами, и начали ломать об колено таких, как я, или покупать у нас собачью покорность. Но это другая история…
Словом, окружение именинницы решило: не лакей, так Альфонс.
На перекурах я подходил с женой к старичью, и вымученный разговор барахтался меж двух-трех знакомых. Их дети, юные хамы снисходительно похлопывали по плечу Лену пошлыми комплементами: «Тетя Лена, вы прелестно выглядите!» Кто-нибудь из сверстников с вежливой миной на физиономии протягивал мне зажигалку и, верно, думал: каждый устраивается, как умеет. Их близорукость раздражала и забавляла. Я встречал, занимал этих купчиков от номенклатуры, их сановитых домохозяек, недорослей-студентов и начинающих чиновных козявок. Все эти снобы пили и ели за мой счет, совершенно уверенные, что опустошают последние сбережения своей подруги, жалели ее и снисходили до меня, ничтожества.
Лена поощряла улыбками комплементы и переводила их мне в заслугу. Гости были любезны, но не желали замечать ее усилий. Тогда Лена перешла в наступление.
Некая дамочка неосторожно обронила: «Молодых мальчиков всегда интересуют невесты с приданным!» Возможно, реплика не относилась к нам. Но Лена услышала – к исходу торжества она была подозрительна и взвинчена – и язвительно ответила: «Как жаль, что некоторым не помогает и это!» Впрочем, стоит ли омрачать праздник коллекционированием мелких стычек.
Чествования едва не закончились скандалом. Мы с Леной возглавляли стол. Какой-то подвыпивший ублюдок из соседнего зала шепнул Лене что-то оскорбительное. Она с той же доброжелательной улыбкой, с которой наклонилась слушать, влепила наглецу пощечину. Приятель, было, замахнулся, и мой кулак перехватил Кузнецов. Дыбов кивнул и, наряд милиции, уволок в наручниках озорника, по-моему, вместе с друзьями, столиком и скатертью.
Узкий круг друзей снова пьянствовал у нас дома. Но теперь мы с Леной пережидали веселье. Я вспомнил ее печальное пророчество два года назад, осенью перед разлукой – мы действительно были одиноки.
27
Между тем, у меня появились свои знакомые.
Павел Омельянович, шеф вновь образованной дочерней фирмы нашего предприятия, парень лет тридцати, симпатичный блондин с университетским образованием. Он никогда не грубил подчиненным: «они не могут ответить мне тем же». Но в делах был напорист и тверд. Я был прямолинеен с людьми, Павел – обходителен. Он терпеливо объяснял мне тонкости сделок. Мы пропадали на работе допоздна и подружились. Ведерников рассказал Павлу о нас с Леной. Омельянович раза два приглашал меня с женой в загородный дом. На выходные мы, наконец, навестили коллегу.
В тот день Лене не здоровилось. Вечернее головокружение – за месяц приступы участились – утром прошло, но жена была подавленна и сварлива. Она настояла на поездке, полагая, что свежий воздух взбодрит ее.
Местечко находилось километрах в сорока от города по Варшавскому шоссе, в соснячке, у крошечного, но глубокого озерца.
Дорогой Лена несколько раз просила остановить автомобиль – ее укачивало, но не выходила на воздух, и мы продолжали путь.
Было еще прохладно. Но из каприза жена надела чудовищную желтую блузу с глубоким вырезом на спине и груди, и немыслимую ядовито-синюю юбку. Я мирился с этими странностями. Иногда Лена приходила ко мне перед сном и долго лежала щекой на груди, о чем-то думала и вздыхала. Потом вдруг шепотом горячо, почти истерично просила прощения и повторяла: «Ты не бросишь меня, когда я совсем состарюсь?» Что я мог ответить на ее глупости?
Мы сразу нашли новый деревянный дом Омельяновичей в два этажа с двухскатной стилизованной крышей и участком, облагороженным ландшафтными дизайнерами. Вокруг громоздились страшные трехэтажные терема из красного кирпича, похожие на казармы или административные корпуса времен Николая второго, коими с невероятным проворством захламили Подмосковье новые русские зодчие.
